Мемуары Арнольда Бернштама, часть 4
Оглавление мемуаров.
Постепенно стали меня привлекать к участию в деятельности лагерного комитета. Знал, что есть какой-то комитет, который выносит решения о конфликтных ситуациях, помогает ослабевшим, спасает политических от уголовников ( постепенно они снова начали засылаться в наш лагерь, и хоть количество их было не столь уж значительным, но жизнь они отравляли порядочно и с них нельзя было спускать глаз). Комитет вылавливал и учил «уму-разуму» стукачей, а если те не унимались, то и выносил приговор - убивали или создавали видимость самоубийства, или гибели от несчастного случая.
Но толком - кто в этом комитете и как организован - ничего не знал. Почуствовал сначала, что меня оберегают, а затем уж начали давать и отдельные поручения.
А началось с того, что весной, когда были сильные паводки и часть зоны затопило, к нам ночью вломились в барак охранники и стали всех выгонять на работу - надо было отвести воду от вышек. И все двести человек, матерясь и чертыхаясь, но начали подыматься и потянулись к выходу - привыкли подчиняться приказу. Но трое, и я в том числе, не сговариваясь, отказались идти спасать вертухаев. Поднялся крик, ругань, Пытаются сдернуть с нар силой. Но мы в ответ: «Это ваше дело, сами и занимайтесь! Наглость какая - трвбовать, чтобы зеки помогали спасать своь клетку! - да пусть Хоть все там к черту смоет!» Прислушиваясь к ругани, начали возвращаться и те,
Кто уже толпились у двери. Количество отказников вуросло до трех десятков... Естественно, что зачинщиков сунули в БУР, просидел я там больше месяца. А когда вушел, то в первый же день на работе ребята сделали мне «кант» - Дали возможность «покантоваться», т.е. я только делал вид,что работаю, а норму мою они выполняли за меня. Так поступали с теми, кто ослаб, чтобы дать ему время окрепнуть. Такая неделя передышки меня очень выручила, так как после БУРа я стал похож на ленинградского дистрофика. Да еще и лишнюю пайку хлеба мне
выкраивали. Тогда я понял, что комитет взял меня под свою защиту, хотя и не знал кто именно вынес такое решение. Потом со мной поговорил один человек, на которого я бы никогда не подумал, что он имеет отношение к «боевикам», таким униженно-забитым казался он. Он мне сказал, что если я хочу принять участие в их деятельности, то должен тоже закамуфлироваться - сделать вид, что БУР сломил меня и нигде больше « не высовываться». Я понял,что это верная тактика и начал перевоплощаться в типа трусливого и нейтрального - были у нас и такие - пусть что угодно творится, лишь бы его не трогали. Задание это было не легкое - и самому тошно, и отношение окружающих ко мне переменилось. Новые друзья меня хвалили - убедительно себя веду. И начали понемногу приобщать к своему делу.
Так однажды мы подготовили телегу с продуктами для тех, кто «доходил» в БУРе. И во время этой операции выловили одного стукача: я заметил,как он стоял за дверью, когда мы грузили мешки и быстро скрылся. Моментально дал знать своим, те отменили приказ и телегу отправили пустую, набросив на пустые ящики брезант.Увидев, как на нее налетели охранники и всю перетрясли, мы убедились, что тот тип за дверью был действительно стукач. Вынесли решени его прикончить. Его закололи ножом в бараке, но он остался жив. Тогда его придушили прямо в той одиночке лазарета, где он лежал на излечении.
Быть в роли шкурника, которому дороже всего только свое благополучие, жутко и отвратно еще и потому, что начальство начинает присматриваться к такому и делают свои выводы. Таких легче всего купить за пайку хлеба или запугать. Так однажды и меня вызвали для доверительной беседы к оперуполномоченному по случаю очередного убийства какого-то стукача.А подкололи его чисто, по существу, на глазах у всего конвоя, когда шел пересчет зеков по рядам при выходе из рабочей зоны. Кто-то всадил стукачу нож в спину, и он с криком бросился через толпу к вахте и там упал. Ряды сомкнулись и никто « не видел», « не заметил». Несколько из тех, кто были на подозрении, выдернули из рядов ( и меня в том числе) и погнали к бараку, где находились кабинеты начальства. Пока ожидали « приема» один друг шепнул мне: « Нож у меня. От обыска мне не открутиться...» И это было верно - он был замешан во многих заварухах. А я в этот период считался уже среди «благонадежных» и меня подозревать в убийстве вряд ли могли. Меня вызывали видимо для другой цели - это уже чувствовалось по тому, как обращалась со мной охрана - тычки не больные, только для вида... Я предложил спрятать нож, так как вероятность,что меня обыщут меньше, чем его. Он отдал - это был короткий нож, лезвие которого вдвигалось в рукоятку. Я спрятал его в голенище сапога.Когда меня вызвал «опер»,то заговорил весьма сдержанно: «Не видел-ли кто убил? , не предполагаю ли, кто это может быть.» Я плел насчет того,что я студент, в дела уголовников не вмешиваюсь...Тем более, что мне всего три года до окончания срока осталось... Он сочуственно кивал головой и перелистывал мое дело. « Да мы знаем о вашем поведении...Правда вот вы в Буре побывали... И не однажды...»Я отмечаю,что разговор идет даже на «вы», а сам продолжаю обьяснять,что у меня,мол,вспыльчивый характер,и поэтому частенько нарываюсь на неприятности...Проверил по бумагам - вроде все так и записано. И наконец спрашивает - не мог бы я приглядеться повнимательнее к тем,кто всякие заварухи начинает,и вообще»...Вы человек грамотный,не чета этим подонкам...»Тут я решительно сказал,что своя шкура мне дороже всего,а если бы я взялся за такое дело,то меня непременно выловят и подколят,как сегодня случилось на разводе...Боюсь, да и все тут!..Он покивал головой и вроде я убедил его. Видно сам был под впечатлением серии убийств за короткое время.Собирался уже отпустить, да вспомнил,что надо для проформы обыскать...Вызывает из коридора охранника...Тут, честно говоря,сердце у меня провалилось...Начал тот меня по плечам и груди охлопывать,а у меня одно в голове - сейчас до сапог дойдет и каюк мне!.. Могут запросто вышку дать...И вдруг в этот момент за дверью крик,ругань - ожидающая орава драку зареяла...Охранник бросил меня и туда!..Разняв их кое-как,вернулся запыхавшийся и снова ко мне. А я ему спокойно - да вы меня только что обыскали... Он сплюнул:"Верно, забыл,будь они неладны!" И отпустил меня с миром. Не помню,как дошел до барака,сел на крылечко - ноги не держат.Подошли ко мне ребята - разбитые носы, скулы утирают.Тихонько шепчут: «Спасибо браток...» И я им - если бы опоздали на минутку - вышка мне...» Так и не нашли убийцу.
Но моя новая роль чуть не погубила меня среди своих. Была у нас в лагере группа «черных» - мусульман разных наций. И они уверовали в то, что я «скурвился», и решили меня убить. Ночью, в бараке, когда засну.Наши ребята в последнюю минуту узнали об этом и не имели времени притормозить это дело, поэтому только быстренько растолкали меня, а на нары положили сверток тряпья и одеялом прикрыли. Ночью был воткнут в эту кучу нож...Позднее ребята были бынуждены рассказать одному из главных в группе «черных», что я свой, и тот чуть не плакал, моля простить, что чуть не убил меня.
Но в целом политика «мимикрии» оправдала себя. Мне удалось принимать участие в операциях «боевиков» вплоть до восстания 1953 года, когда наша группа взяла на себя всю подготовку и проведение его. Мы продержались неделю, но и в эту неделю «Свободной республики Степлага» мы не рискнули расконсперироваться - все распоряжения штаба появились утром в виде листовок на стенах бараков и руководителей никто не знал. Восстание проводилось в связи с тем, что по случаю смерти нашего «корифея», по амнистии должны были выпустить и часть политических - тех, у кого сроки до пяти лет. Но на практике отпустили только уголовников, причем и с большими сроками, а политических продолжали мариновать. В том числе и тех, кто должен быть амнистирован по болезни - т.е. совсем доходяг.
Попутно: в марте месяце 1953-го, когда нас в неурочное время выстроили на плацу и скорбно сообщили о кончине «нашего мудрейшего», «нашего гениального» и приказали снять шапки и почтить минутой молчания, мы все начали гоготать, орать «ура», подбрасывая шапки вверх...А когда охранники ринулись наводить порядок - сели в мокрый снег, сцепились рыками и под зыботычинами и ударами прикладов не вставали до тех пор, пока самим не надоело базарить...Так мы отметили эту траурную дату).Восстания осенью 1953-го прокатились по всем лагерям. И хотя доходили слухи, что многие из них кончились плохо, мы все же считали необходимым проводить восстание.Подготовка к нему была очень тшательная.Среди нас к этому времени было несколько участников французского Сопротивления, и мы использовали их методы борьбы.Имели мы даже рацию, которую перед еженедельным обыском разбирали до винтика и прятали по всей территории,а затем собирали и слушали все, что творится в мире, а иногда и сами выходили в щфир, и западные радиостанции транслировали те скудные сведения о наших лагерях, которые пробивались к ним.
Началось восстание по сигналу и первым делом были схвачены все «вертухаи» на вышках и вместе с остальной охраной разоружены и выброшену за ворота. Изнутри забаррикадировались и по рации продиктовали ошалевшему начальству свои условия - требуем немедленно и справедлово амнистии для политических.Согласны на переговоры с их представителем и гарантируем его безопасность. Нам очень важно было дать им понять, что мы ни в коем случае не хотим доводить дело до кровопролития - мы со своей стороны провели операцию по выбрасыванию всего персонала охраны с территирии лагеря так «деликатно» и стремительно, что никаких обвинений в причинении физических увечий предьявить нам нельзя. Одновременно с освобождением от охранников мы изолировали и всех тех уголовников, которые могли помешать делу - сунули их в БУР. Разобрали стены межды зонами и взяли на учет весь запас продуктов и ввели строгие нормы выдачи.Распределили всех на работы - ни кухня, ни пекарня, ни мастерские ни на день не прекращали работу.Те, кому не хватало дела - принялись за уборку бараков и территории - без принуждения и работа была в охотку.А вечерами проводили лекции,беседы,ответы на вопросы - специалистов хватало по всем проблемам и отраслям наук.А как слушали, какие диспуты затевались!..Ы нас,правда, и до этого было начато вроде семинаров - небольшая группа собиралась время от времени ночами и читались подготовленные лекции,рефераты,обсуждались.Я был в группе гуманитариев, вместе с филологом М.Щедринским и Мишей Кудиновым - поэтом, переводчиком с французского Ж.Превера и других поэтов. Было среди нас и несколько историков, экономистов. Мы выступали с разработкой своих тем ( именно там состоялось первое обсуждение моего понимания социальных потребностей).По окончании все записи, все тезисы (на крохотных бунажках) сжигались и было всегда тяжело - будто добровольно сжигаешь какую-то часть своей сущности...А в заключение Миша читал стихи - свои и чужие.Знал он их огромное множество. Особенно нравились нам его переводы из Генри Лоунсона:
«...Гниют арестанты,
Но стражники их
Тоже в тюрьме гниют.
Молчит арестант, и стража молчит
О том, что творится тут.
А тот, кто покимул пределы тюрьмы,
Не смеет о ней рассказать,
Не смеет о ней рассказать,
Не смеет вспомнить, что столько людей
Бесвинно должны страдать.»
И еще озорные, о порванных брюках:
«...Если не на что побриться,
Если чистой нет рубашки,
Если ночью вам не спится
От долгов и мыслей тяжких,
Не скажу,что вы счастливец:
К вам нужна полна вниманья,
Но еще вы не знакомы
С черным Демоном Страданий...»
У страданий много стадий,
Но всего страшнее муки
От сознания,что сзади
Разорвались ваши брюки...»
И дальше так много забавных куплетов...Но я отвлекся...
Так вот - во время восстания мы, кажется впервые ( и в последний раз в жизни), могли говорить обо всем, о чем думали, открыто спорить, и было это так непривычно и хорошо, что кто-то рассмеялся и сказал:»Братцы! Ну до чего прекрасная жизнь у нас началась - ну прямо как при коммунизме!..»Парадокс,но это действительно так - там, за бортом я тогда чувствовал себя истинно свободным.Начальство лагерное было вынуждено сообщить в Москву о восстании и оттуда прислали кого-то из высших чинов для переговоров, т.к. со своими говорить мы отказались - не верили им, да и знали, что они бессильны выполнить свои обещания.Сначала требовали , чтобы открыли ворота и впусытили комиссию для переговоров. Мы согласились только на то,чтобы открыть маленькую дверь вахты и припустить через нее московского представителя,без сопровождающих.Сохранность его жизни гарантировали.Они поторговались и согласились.Запустили му его- оказался в чине генерала и довольно интеллигентный, судя по речи, человек. Мы выстроились на плацу (повернулись к нему затылками, чтоб не видел, кто ему отвечает и задает вопросы), а он спокойным и усталым голосом обьяснял,что наше сопротивление бессмысленно,что напрасно обостряем отношения задержка с амнистией происходит из-за физической неспособности их управиться в короткий срок. Надо пересмотреть и разобраться в тысячах дел,а доверено это лишь специальным комиссиям и их не хватает...В общем звучало это почти убедительно - судя по нашим номерам (в шифре их мы разобрались - это были не просто порядковые номера,но в первых цифрах содержалось количество сотен тысяч, - так вот номера эти говорили о том,что количество зеков перевалило за десяток миллионов...И поэтому большому начальнику можно было даже посочуствовать - действительно трудная работа свалилась на них в связи с кончиной усатого кормчего.Но наши парламентарии взяли слово и аргументировано доказали,что комиссия,которая заседала нашем лагере,явно благоволила к уголовникам и допустила много нарушений.Тот все выслушал,спросил,какие еще есть жалобы - на всякий случай высказали и их - когда еще такой случай будет.Генерал обещал в ближайшие два дня во всем разобраться и сделать все от него зависящее,а нам посоветовал подумать и через джа дня,когда он снова придет к нам в лагерь и сообщит,что будет предпринято по нашим претензиям,снять к тому времвни осаду и прекратить восстание... «Не буду скрывать:лагерь окружен войсками,подогнана танковая часть и в случае продолжения конфликта им будет дана команда навести порядок силой...Подумайте и решайте...»-сказал он.
Мы подумали и пришли к выводу,что надо сдаваться.
Когда мы обьявили по рации о сдаче и открыли ворота,в зону ворвалась охрана с войсками,но не знали кого хватать и ограничились двумя десятками тех,кто попал под руку. И хотя их отправили с этапом в другие лагеря и навесили новый срок,все же они понимали,что главные инициаторы не выловлены,и в этом была наша победа.Убереглись мы и от кровопролотоя,не в пример Кунгурскому лагерю,где восстание было подавлено зверски - лагерь утюжили танками,погибло несколько сот человек,а весь комитет,во главе с кузнецовым,схватили и дали каждому по 15-20 лет... Очень важно было и то,что мы сумели передать по радио сигнал «СОС» на Европу и вели прямые передачи в дни восстания - весть о нем разнеслась по всем западным станциям - только это,по-видимому,и спасло наш лагерь от танков,хотя они уже стояли перед воротами.
(Это все,что я успела записать со слов Арнольда.Многое,что он еще отрывочно рассказывал,не рискну записывать по памяти - боюсь ошибиться,перепутать фамилии - больше всего он рассказывал о прекрасных людях,с которыми встречался там...)
Записано через 23 года после нашей разлуки - при встрече в 1967 году.
.jpg)
.jpg)
.jpg)
Постепенно стали меня привлекать к участию в деятельности лагерного комитета. Знал, что есть какой-то комитет, который выносит решения о конфликтных ситуациях, помогает ослабевшим, спасает политических от уголовников ( постепенно они снова начали засылаться в наш лагерь, и хоть количество их было не столь уж значительным, но жизнь они отравляли порядочно и с них нельзя было спускать глаз). Комитет вылавливал и учил «уму-разуму» стукачей, а если те не унимались, то и выносил приговор - убивали или создавали видимость самоубийства, или гибели от несчастного случая.
Но толком - кто в этом комитете и как организован - ничего не знал. Почуствовал сначала, что меня оберегают, а затем уж начали давать и отдельные поручения.
А началось с того, что весной, когда были сильные паводки и часть зоны затопило, к нам ночью вломились в барак охранники и стали всех выгонять на работу - надо было отвести воду от вышек. И все двести человек, матерясь и чертыхаясь, но начали подыматься и потянулись к выходу - привыкли подчиняться приказу. Но трое, и я в том числе, не сговариваясь, отказались идти спасать вертухаев. Поднялся крик, ругань, Пытаются сдернуть с нар силой. Но мы в ответ: «Это ваше дело, сами и занимайтесь! Наглость какая - трвбовать, чтобы зеки помогали спасать своь клетку! - да пусть Хоть все там к черту смоет!» Прислушиваясь к ругани, начали возвращаться и те,
Кто уже толпились у двери. Количество отказников вуросло до трех десятков... Естественно, что зачинщиков сунули в БУР, просидел я там больше месяца. А когда вушел, то в первый же день на работе ребята сделали мне «кант» - Дали возможность «покантоваться», т.е. я только делал вид,что работаю, а норму мою они выполняли за меня. Так поступали с теми, кто ослаб, чтобы дать ему время окрепнуть. Такая неделя передышки меня очень выручила, так как после БУРа я стал похож на ленинградского дистрофика. Да еще и лишнюю пайку хлеба мне
выкраивали. Тогда я понял, что комитет взял меня под свою защиту, хотя и не знал кто именно вынес такое решение. Потом со мной поговорил один человек, на которого я бы никогда не подумал, что он имеет отношение к «боевикам», таким униженно-забитым казался он. Он мне сказал, что если я хочу принять участие в их деятельности, то должен тоже закамуфлироваться - сделать вид, что БУР сломил меня и нигде больше « не высовываться». Я понял,что это верная тактика и начал перевоплощаться в типа трусливого и нейтрального - были у нас и такие - пусть что угодно творится, лишь бы его не трогали. Задание это было не легкое - и самому тошно, и отношение окружающих ко мне переменилось. Новые друзья меня хвалили - убедительно себя веду. И начали понемногу приобщать к своему делу.
Так однажды мы подготовили телегу с продуктами для тех, кто «доходил» в БУРе. И во время этой операции выловили одного стукача: я заметил,как он стоял за дверью, когда мы грузили мешки и быстро скрылся. Моментально дал знать своим, те отменили приказ и телегу отправили пустую, набросив на пустые ящики брезант.Увидев, как на нее налетели охранники и всю перетрясли, мы убедились, что тот тип за дверью был действительно стукач. Вынесли решени его прикончить. Его закололи ножом в бараке, но он остался жив. Тогда его придушили прямо в той одиночке лазарета, где он лежал на излечении.
Быть в роли шкурника, которому дороже всего только свое благополучие, жутко и отвратно еще и потому, что начальство начинает присматриваться к такому и делают свои выводы. Таких легче всего купить за пайку хлеба или запугать. Так однажды и меня вызвали для доверительной беседы к оперуполномоченному по случаю очередного убийства какого-то стукача.А подкололи его чисто, по существу, на глазах у всего конвоя, когда шел пересчет зеков по рядам при выходе из рабочей зоны. Кто-то всадил стукачу нож в спину, и он с криком бросился через толпу к вахте и там упал. Ряды сомкнулись и никто « не видел», « не заметил». Несколько из тех, кто были на подозрении, выдернули из рядов ( и меня в том числе) и погнали к бараку, где находились кабинеты начальства. Пока ожидали « приема» один друг шепнул мне: « Нож у меня. От обыска мне не открутиться...» И это было верно - он был замешан во многих заварухах. А я в этот период считался уже среди «благонадежных» и меня подозревать в убийстве вряд ли могли. Меня вызывали видимо для другой цели - это уже чувствовалось по тому, как обращалась со мной охрана - тычки не больные, только для вида... Я предложил спрятать нож, так как вероятность,что меня обыщут меньше, чем его. Он отдал - это был короткий нож, лезвие которого вдвигалось в рукоятку. Я спрятал его в голенище сапога.Когда меня вызвал «опер»,то заговорил весьма сдержанно: «Не видел-ли кто убил? , не предполагаю ли, кто это может быть.» Я плел насчет того,что я студент, в дела уголовников не вмешиваюсь...Тем более, что мне всего три года до окончания срока осталось... Он сочуственно кивал головой и перелистывал мое дело. « Да мы знаем о вашем поведении...Правда вот вы в Буре побывали... И не однажды...»Я отмечаю,что разговор идет даже на «вы», а сам продолжаю обьяснять,что у меня,мол,вспыльчивый характер,и поэтому частенько нарываюсь на неприятности...Проверил по бумагам - вроде все так и записано. И наконец спрашивает - не мог бы я приглядеться повнимательнее к тем,кто всякие заварухи начинает,и вообще»...Вы человек грамотный,не чета этим подонкам...»Тут я решительно сказал,что своя шкура мне дороже всего,а если бы я взялся за такое дело,то меня непременно выловят и подколят,как сегодня случилось на разводе...Боюсь, да и все тут!..Он покивал головой и вроде я убедил его. Видно сам был под впечатлением серии убийств за короткое время.Собирался уже отпустить, да вспомнил,что надо для проформы обыскать...Вызывает из коридора охранника...Тут, честно говоря,сердце у меня провалилось...Начал тот меня по плечам и груди охлопывать,а у меня одно в голове - сейчас до сапог дойдет и каюк мне!.. Могут запросто вышку дать...И вдруг в этот момент за дверью крик,ругань - ожидающая орава драку зареяла...Охранник бросил меня и туда!..Разняв их кое-как,вернулся запыхавшийся и снова ко мне. А я ему спокойно - да вы меня только что обыскали... Он сплюнул:"Верно, забыл,будь они неладны!" И отпустил меня с миром. Не помню,как дошел до барака,сел на крылечко - ноги не держат.Подошли ко мне ребята - разбитые носы, скулы утирают.Тихонько шепчут: «Спасибо браток...» И я им - если бы опоздали на минутку - вышка мне...» Так и не нашли убийцу.
Но моя новая роль чуть не погубила меня среди своих. Была у нас в лагере группа «черных» - мусульман разных наций. И они уверовали в то, что я «скурвился», и решили меня убить. Ночью, в бараке, когда засну.Наши ребята в последнюю минуту узнали об этом и не имели времени притормозить это дело, поэтому только быстренько растолкали меня, а на нары положили сверток тряпья и одеялом прикрыли. Ночью был воткнут в эту кучу нож...Позднее ребята были бынуждены рассказать одному из главных в группе «черных», что я свой, и тот чуть не плакал, моля простить, что чуть не убил меня.
Но в целом политика «мимикрии» оправдала себя. Мне удалось принимать участие в операциях «боевиков» вплоть до восстания 1953 года, когда наша группа взяла на себя всю подготовку и проведение его. Мы продержались неделю, но и в эту неделю «Свободной республики Степлага» мы не рискнули расконсперироваться - все распоряжения штаба появились утром в виде листовок на стенах бараков и руководителей никто не знал. Восстание проводилось в связи с тем, что по случаю смерти нашего «корифея», по амнистии должны были выпустить и часть политических - тех, у кого сроки до пяти лет. Но на практике отпустили только уголовников, причем и с большими сроками, а политических продолжали мариновать. В том числе и тех, кто должен быть амнистирован по болезни - т.е. совсем доходяг.
Попутно: в марте месяце 1953-го, когда нас в неурочное время выстроили на плацу и скорбно сообщили о кончине «нашего мудрейшего», «нашего гениального» и приказали снять шапки и почтить минутой молчания, мы все начали гоготать, орать «ура», подбрасывая шапки вверх...А когда охранники ринулись наводить порядок - сели в мокрый снег, сцепились рыками и под зыботычинами и ударами прикладов не вставали до тех пор, пока самим не надоело базарить...Так мы отметили эту траурную дату).Восстания осенью 1953-го прокатились по всем лагерям. И хотя доходили слухи, что многие из них кончились плохо, мы все же считали необходимым проводить восстание.Подготовка к нему была очень тшательная.Среди нас к этому времени было несколько участников французского Сопротивления, и мы использовали их методы борьбы.Имели мы даже рацию, которую перед еженедельным обыском разбирали до винтика и прятали по всей территории,а затем собирали и слушали все, что творится в мире, а иногда и сами выходили в щфир, и западные радиостанции транслировали те скудные сведения о наших лагерях, которые пробивались к ним.
Началось восстание по сигналу и первым делом были схвачены все «вертухаи» на вышках и вместе с остальной охраной разоружены и выброшену за ворота. Изнутри забаррикадировались и по рации продиктовали ошалевшему начальству свои условия - требуем немедленно и справедлово амнистии для политических.Согласны на переговоры с их представителем и гарантируем его безопасность. Нам очень важно было дать им понять, что мы ни в коем случае не хотим доводить дело до кровопролития - мы со своей стороны провели операцию по выбрасыванию всего персонала охраны с территирии лагеря так «деликатно» и стремительно, что никаких обвинений в причинении физических увечий предьявить нам нельзя. Одновременно с освобождением от охранников мы изолировали и всех тех уголовников, которые могли помешать делу - сунули их в БУР. Разобрали стены межды зонами и взяли на учет весь запас продуктов и ввели строгие нормы выдачи.Распределили всех на работы - ни кухня, ни пекарня, ни мастерские ни на день не прекращали работу.Те, кому не хватало дела - принялись за уборку бараков и территории - без принуждения и работа была в охотку.А вечерами проводили лекции,беседы,ответы на вопросы - специалистов хватало по всем проблемам и отраслям наук.А как слушали, какие диспуты затевались!..Ы нас,правда, и до этого было начато вроде семинаров - небольшая группа собиралась время от времени ночами и читались подготовленные лекции,рефераты,обсуждались.Я был в группе гуманитариев, вместе с филологом М.Щедринским и Мишей Кудиновым - поэтом, переводчиком с французского Ж.Превера и других поэтов. Было среди нас и несколько историков, экономистов. Мы выступали с разработкой своих тем ( именно там состоялось первое обсуждение моего понимания социальных потребностей).По окончании все записи, все тезисы (на крохотных бунажках) сжигались и было всегда тяжело - будто добровольно сжигаешь какую-то часть своей сущности...А в заключение Миша читал стихи - свои и чужие.Знал он их огромное множество. Особенно нравились нам его переводы из Генри Лоунсона:
«...Гниют арестанты,
Но стражники их
Тоже в тюрьме гниют.
Молчит арестант, и стража молчит
О том, что творится тут.
А тот, кто покимул пределы тюрьмы,
Не смеет о ней рассказать,
Не смеет о ней рассказать,
Не смеет вспомнить, что столько людей
Бесвинно должны страдать.»
И еще озорные, о порванных брюках:
«...Если не на что побриться,
Если чистой нет рубашки,
Если ночью вам не спится
От долгов и мыслей тяжких,
Не скажу,что вы счастливец:
К вам нужна полна вниманья,
Но еще вы не знакомы
С черным Демоном Страданий...»
У страданий много стадий,
Но всего страшнее муки
От сознания,что сзади
Разорвались ваши брюки...»
И дальше так много забавных куплетов...Но я отвлекся...
Так вот - во время восстания мы, кажется впервые ( и в последний раз в жизни), могли говорить обо всем, о чем думали, открыто спорить, и было это так непривычно и хорошо, что кто-то рассмеялся и сказал:»Братцы! Ну до чего прекрасная жизнь у нас началась - ну прямо как при коммунизме!..»Парадокс,но это действительно так - там, за бортом я тогда чувствовал себя истинно свободным.Начальство лагерное было вынуждено сообщить в Москву о восстании и оттуда прислали кого-то из высших чинов для переговоров, т.к. со своими говорить мы отказались - не верили им, да и знали, что они бессильны выполнить свои обещания.Сначала требовали , чтобы открыли ворота и впусытили комиссию для переговоров. Мы согласились только на то,чтобы открыть маленькую дверь вахты и припустить через нее московского представителя,без сопровождающих.Сохранность его жизни гарантировали.Они поторговались и согласились.Запустили му его- оказался в чине генерала и довольно интеллигентный, судя по речи, человек. Мы выстроились на плацу (повернулись к нему затылками, чтоб не видел, кто ему отвечает и задает вопросы), а он спокойным и усталым голосом обьяснял,что наше сопротивление бессмысленно,что напрасно обостряем отношения задержка с амнистией происходит из-за физической неспособности их управиться в короткий срок. Надо пересмотреть и разобраться в тысячах дел,а доверено это лишь специальным комиссиям и их не хватает...В общем звучало это почти убедительно - судя по нашим номерам (в шифре их мы разобрались - это были не просто порядковые номера,но в первых цифрах содержалось количество сотен тысяч, - так вот номера эти говорили о том,что количество зеков перевалило за десяток миллионов...И поэтому большому начальнику можно было даже посочуствовать - действительно трудная работа свалилась на них в связи с кончиной усатого кормчего.Но наши парламентарии взяли слово и аргументировано доказали,что комиссия,которая заседала нашем лагере,явно благоволила к уголовникам и допустила много нарушений.Тот все выслушал,спросил,какие еще есть жалобы - на всякий случай высказали и их - когда еще такой случай будет.Генерал обещал в ближайшие два дня во всем разобраться и сделать все от него зависящее,а нам посоветовал подумать и через джа дня,когда он снова придет к нам в лагерь и сообщит,что будет предпринято по нашим претензиям,снять к тому времвни осаду и прекратить восстание... «Не буду скрывать:лагерь окружен войсками,подогнана танковая часть и в случае продолжения конфликта им будет дана команда навести порядок силой...Подумайте и решайте...»-сказал он.
Мы подумали и пришли к выводу,что надо сдаваться.
Когда мы обьявили по рации о сдаче и открыли ворота,в зону ворвалась охрана с войсками,но не знали кого хватать и ограничились двумя десятками тех,кто попал под руку. И хотя их отправили с этапом в другие лагеря и навесили новый срок,все же они понимали,что главные инициаторы не выловлены,и в этом была наша победа.Убереглись мы и от кровопролотоя,не в пример Кунгурскому лагерю,где восстание было подавлено зверски - лагерь утюжили танками,погибло несколько сот человек,а весь комитет,во главе с кузнецовым,схватили и дали каждому по 15-20 лет... Очень важно было и то,что мы сумели передать по радио сигнал «СОС» на Европу и вели прямые передачи в дни восстания - весть о нем разнеслась по всем западным станциям - только это,по-видимому,и спасло наш лагерь от танков,хотя они уже стояли перед воротами.
(Это все,что я успела записать со слов Арнольда.Многое,что он еще отрывочно рассказывал,не рискну записывать по памяти - боюсь ошибиться,перепутать фамилии - больше всего он рассказывал о прекрасных людях,с которыми встречался там...)
Записано через 23 года после нашей разлуки - при встрече в 1967 году.