Сахалин - Сихотэ-Алинь 89
Сахалин - Сихотэ-Алинь 89
(попытка реконструкции)
Предыстория
...начинается с того, что выпускник Физтеха Саша Цуканов, в то время ст. лейтенант и мнс (а в будущем - "бизнесмен", короче, аферист по натуре) и Виктор Федорович Мл. (п/п-к, снс) в паузах ВТС разработки АСУ ТО СВ предавались невыносимо соблазнительным воспоминаниям о жизни и приключениях на Дальнем востоке. Возбужденно говорили о землетрясениях, икре, соболях и медведях на Сахалине, золоте, женьшене и тиграх в Хабаровском крае. Первый побывал там завхозом ССО , а второй - послужил. Можно сказать, что НИР осуществлялась в паузах этих самых воспоминаний.
Сам я был свежеобдут на Мангышлаке вольным ветром странствий, и меня рвало в новые путешествия. В этих рассказах я ощутил такую ностальгию, что легко подбил пожилого, обремененного семьей и меркантильными затеями подполковника М. совершить романтический побег в отдаленные места его былой славы. Задумка получалась изящной и с большим размахом: Ю-Сахалинск - р. Бахура - берег Охотского моря - п. Сокол - Ю-Сахалинск (5 дней); Хабаровск - кольцо у Бикина - Хабаровск, а там, бог даст, и Владик (еще 5 дней). Одним махом с края нашей земли заглядывали в Тихий океан и с предгорий Сихотэ-Алиня через Уссури - в Китай.
Софтвер: брезентовая палатка, рюкзаки, мешки, котелки, еда - был за мной, а хардвер: холодное и огнестрельное оружие, боеприпасы, а также рыболовные снасти - за добытчиком М. "Смену" мне выделил Шатулин. Карты тоже были - их М. в избытке натырил на волне перестройки, да и, по его словам, знал он там все и вся. Слово за слово, настал заветный момент, когда на конец августа были куплены билеты "туда", и ход событий стал необратимым.
В порыве энтузиазма я приобрел новый топор и заточил его у мясников на Бутырском рынке. А еще по шатулинскому примеру купил костровую треногу и крючки для точного управления котелком, чтобы не забивать на всем пути следования пионерские рогульки. Возникало ощущение хорошо подготовленной авантюры.
Некоторую проблему, пожалуй, представлял лишь экспансивный ростовский характер М.: о себе он говорил, что по натуре - цыган (с ударением на первом слоге), а я бы теперь провел аналогию с ранним поджарым Жириновским.
Полет
Туда летели в просторном, как зал ожидания, Ил-86. Вещи бросаем в первом этаже, а сами сидим во втором. Самолет летит к северу. С трудом воображаю траекторию над глобусом, а не над плоской картой: чтобы попасть на восток, надо лететь на север, через бугор. Внизу колоссальные заболоченные территории, изрытые округлыми озерами разного размера. Вероятно, так выглядела бы Луна, если бы до нее добрались мелиораторы.
Промежуточная посадка - в Красноярске.
Снижаемся над синим Татарским проливом с корабликами, пролетаем над горно-лесным южным Сахалином, сильно источенным извилистыми реками.
Южно-Сахалинск
Жуткий сдвиг по времени. Как бы теперь с датой возврата не промахнуться: в Москве - еще вчера, а здесь уже семь часов, как сегодня.
Городок так себе: с прямоугольной планировкой и неопрятной трущобообразующей современной застройкой. Пыльно. Над городом горка с телевышкой и каким-то общественным зданием повышенной современности.
Перед поездкой пробивной М. звонил кому-то в службу РАВ сахалинской армии и заручался содействием. Теперь сидим у заднего крыльца штаба этой самой армии, обсуждаем преспективы рыбалки в Анивском заливе и ждем обещанного. Тем временем "цЫган" М. переходит на плотоядные истории из личной жизни, а мне не остается ничего другого, как их выслушивать. В конце концов, появляется попутный ГАЗ-66 до базы хранения, откуда планируется пройти первый участок нашего похода. Трясемся под глухим тентом среди ящиков, на замасленном полу, характерном для технических служб: с кем поведешься, к тем и полезай в кузов.
База хранения
Пока с КПП базы М. вызывает кого-нибудь из сослуживцев, осматриваю окрестности. В примыкающем поселке сохранились японские коттеджи с мезонинами из почерневшего дерева, впрочем, не особо эстетичные - духа Хокусая, Кавабаты или на худой конец Юкио Мисимы уловить не удается. До заросших тайгой горок с километр. По карте же всего от дороги до моря по прямой километров 25.
Когда входим в лес, М. рассказывает очередной случай на охоте: на этом самом месте лисица сперва прикинулась убитой, а потом внезапно тяпнула несшего ее прапорщика пониже ватника и сбежала, пока тот махал руками и хватался за укушенные места.
Первая ночевка
Обычная ночевка в обычном лесу: брезентовая палаточка в елках у ручейка, елки, правда, здоровенные. Тихо. Завариваю супчик, чаек. М. высокомерно заявляет, что ходил в леса с луковицей, салом и сухариком в узелке, спал на лапнике - мол, охотник-таежник.
Переход через горы
Завтракаем с гречневой кашей. Идем выше. Время от времени, как бы указывая путь, попадаются совершенно неожиданные здесь фантики от "барбарисок". Дальше однозначная тропа пропадает. Начинаются заросли бамбукового стланика, вдобавок появляется фундаментальное верховое болото. На горах лежит низкая облачность, сеется дождь, тепло, баня - насквозь пропитываюсь сыростью. Необмятая "афганская" форма дубеет и противно елозит по голому. Часы мои отсырели, помутнели до полной непроглядности и встали. Некоторое время путаемся наугад в бамбуках, месим жижу, пока наконец не проходим водораздел. Не говорю "перевал", поскольку невысокий - километр с небольшим. Вдобавок в лесу и тумане панорамы не видно.
Наконец, японский бог, или богиня Аматерасу, вняв моей внутренней молитве, останавливает дождь и санкционирует появление солнца. Приваливаемся на спуске у толстенного поваленного дерева. Можно погреться, обсохнуть - это наслаждение.
За перевалом - «страна тысячи ручьев». Весь остальной путь до берега моря проходит под постоянный шум бегущей, падающей и капающей воды. Постоянное зрелище речек, каскадов водопадиков, замшелых валунов, омываемых ручейками. Держу наготове кружку и то и дело вкушаю влагу.
Вскоре спускаемся до верховьев Бахуры, текущей в каменном каньоне среди просторного сухого ельника. С высокого берега фотографирую, как в глубоком прозрачном омуте отдыхает добравшийся сюда лосось. Однако, были тут и людишки: в лесу мусор, головешки, дохлятина - икорку грабили.
От сахалинской реки осталось впечатление, что воды в ней - пополам с рыбой. В числе прочего негатива я не рыбак, и тем более вырос мой скепсис по поводу ужения сикилявок с помощью червей и личинок в мутной среднерусской водице. Тут-то: надо рыбы? - просто возьми, сколько надо. Потребность вновь становится естественной. При чем здесь энтузиазм, счет на сантиметры, граммы, часы?
Идем вниз по реке. Тепло, влажно. Тайга отступает вверх по склонам сопок. Появились невысокие пышные березы с лохматой темной корой, орешники. Берега буйно заросли сахалинскими травами: древовидными борщевиками, лопухами размером с капот "Волги". Цветут крупные синие "башмачки", знакомые по дачным участкам.
Наблюдаем многочисленные ловчие места медведей: тропа с горы, вытоптанное место у воды, выеденная рыба. Судя по частоте этих тропинок, со склонов ущелья за нами одновременно следит с десяток медведей. Конечно, в гигантских прибрежных лопухах они вряд ли скрываются, но физически вполне могли бы.
М., по характеру несколько натуралистический, в лесу попадает в свою стихию: говорит кратко, шепотом, передвигается крадучись, ружье наготове - мечтает добыть "мишку". У М. специфический азарт: добыть и употребить. Так и говорит: "Убьем и сожрем!" Я работаю туристом и шерпом, а он осуществляет охоту, охрану и оборону:
"Вот и закачались мы в прозелень травы,
Я - военспецом, военкомом - вы.
Слева курган и справа курган..."
Часто идем по воде. Омуты и прижимы заставляют перескакивать с берега на берег. Навстречу, поднимая фонтаны брызг, бежит по мелководью рыба, чуть с ног не сбивает.
Ночевка на косогоре
Речка все глубже зарывается в ущелье. В результате тропа заводит нас довольно высоко на крутой правый склон. М. говорил, что он до моря в обед бегал с ружьем, но пока его (моря) не видно даже с высоты. Неуютно тут, но по времени пора вставать. Поскольку ближних перспектив нет, находим узенькую терраску, ровняем, подсыпаем лапничком, ставим палатку. Идем поискать воды. Вот, что значит страна ручьев: хоть посреди косогора, а находим ручеек.
Однако, судя по брызгам свеженепереваренной икры, мы только что потревожили медведя. Вот и его тропа, по которой он удирал от речки. М. оживляется чрезвычайно, приговаривая, что ему еще надо вернуться домой и воспитать детей. Чтобы отпугнуть мишку возможно дальше и тем самым обезопасить нашу ночевку, он разжигает здоровенную сухостойную ель.
Ель долго с треском горит, ярко освещая все ущелье. Спим на заряженном ружье. Неизвестно, что волнительнее: ждать раздосадованного медведя, лесного пожара или неосторожного выстрела.
Вниз по Бахуре, по речке
Наутро М. оценил-таки мою рисовую кашку: масленую, сладкую, разваристую .
Тем косогором, на который мы вылезли вчера к вечеру и на котором заночевали, дальше идти бесперспективно. Спускаемся к реке, обходим бурелом, высматриваем место для брода. Вот на противоположном берегу выполаживается терраска, у самой воды - даже песочек. Не спеша, разуваемся, снимаем штаны и идем.
Вдруг, идущий впереди М. оскальзывается на камнях, машет руками и... роняет в воду сапог. Толпа горбуши, борясь с течением, идет вверх, а сапог, ныряя в струе, шустро уплывает к морю. Холодею: похоже, наше путешествие по техническим причинам может безвременно оборваться. Выдираюсь из рюкзака и, рискуя переломать кости, бросаюсь по бульникам на перехват. Сапог исчез в пу-чине среди лососей... Отчаянно плюхаюсь в упрежденную точку и, о чудо! - ухватываю его.
Обсыхаем. Заодно официально умываемся и чистим зубы.
В дальнейшем на ходу не обращаем внимания на такие пустяки, как вода в сапогах - просто сливаем излишки.
Выходим к океану
Ближе к морю на реку выходят уже не медвежьи тропки, а жигулиные колеи, а кое-где берег размолотили гусеницами. Срач соответственный. Как сказано у Пикуля (по другому поводу, но в связи с икрой): "кошоннери рюс". У речки мальчик глядит на нас ясными глазами, не прекращая лениво тыкать вилами в толпящуюся рыбу: "Что не съем - то понадкусаю!" Досадуя, М. пытается обратить внимание юноши на безрассудность его занятия: "Фиг ли!" - мол. Но, судя по выражению лица, тот "не понимает, за что его ругают". Чуть ниже двое его взрослых сородичей вовсю порют икру. На берегах и в реке масса загубленной рыбы.
Но не будем о грустном. Впереди раскрывается широкая дуга залива, пологий галечный пляж, на который мощно выбегает океанская зыбь - океан дышит (как про то, разводя руками и надувая щеки, с упоением рассказывал М.). Между речной долиной и пляжем пресноводная песчаная лагуна, в которую собственно и впадает река. Слева залив ограничен высоким бортом речной долины, справа - далеко уходящей в океан каменной россыпью. За полосой невысокого, но накатистого прибоя из воды торчат чьи-то головы. Сперва думаю, что кто-то купается, но М. разъясняет, что это нерпы.
Вяло, как те быки из анекдота, спускаемся на берег и предаемся наслаждению: бросаем рюкзаки, заголяемся, купаемся в холодном соленом океане и теплой пресной лагуне. Вода прозрачная. Подбираю камни с края земли: плоские сланцевые гальки зеленоватых и пурпурных оттенков.
Удивительный океанский берег: не кудреватый кавказский, не скудный балтийский, а богатырский. Пейзаж края света, как придуман Васнецовым или Билибиным: могучие россыпи камней, могучие редкие сосны, мох, папоротники, сбегающие кристальные ручьи, поляны шиповника с крупными цветами (а зрелые плоды - величиной с небольшую луковицу).
Отходим к россыпи, встаем на песке в камнях. Сейчас отлив. По обсохшим камням можно зайти далеко в море и залезть на прибрежные скалы. Странно, но в камнях нет живности: крабов, креветок - только бурая борода водорослей.
На берегу валяются принесенные морем японские сувениры: нарядные обрывки снастей, тогда еще диковинные пластиковые бутылки. Нахожу какой-то чудной стеганый нарукавник, черный снаружи, белый внутри, с резинками, штрипками и массой медных крючочков - напоминает предмет феодальной одежды. Не уверен даже, что он принадлежит гуманоиду.
В море вдоль камней ходит туча рыбы. Она чует пресную воду и в соответствии с программой нереста стремится к берегу. М. ладит варварскую снасть: тройник на леске и быстро надергивает из толпы несколько горбуш. (Сорвавшиеся рыбы, не замечая полученных увечий, продолжают тыкаться в берег.) Мне доверяет разделать самцов, сам же добывает икру для приготовления "пятиминутки". Ну и ножик у него! Кустарный из подшипника, а сам впивается, как по маслу - "убийство без усилия". Вскоре варим котелок крупно нарезанной рыбы и замешиваем полкотелка икры. Перед сном нажрались. По цвету - красота, рыба розовая с серебром; по вкусу - обычный лосось, но свежий аж до тошноты, только что бегал.
Утро на берегу
С утра пасмурно, с севера надвигается стена измороси. Поспешно сворачиваемся, выдвигаемся к проселку. До городка "Сокол" (того самого, откуда летали сбивать корейский самолет) надо подъехать на попутке. В поселке планируется посещение сослуживца М., сверхсрочника, охотника, пьяницы и дебошира - типичного заклятого друга, как это бывает у сильных мужчин.
На спуске с бугра, где кончается проселок, давя грунт, корячится могучий бортовой "Урал". Бродят живописные люди, через одного (не считая женщин) похожие на Хемингуэя. Подходим к ним и заговариваем на предмет подъехать. Это коллектив метеостанции на рыбалке. Брать нас они как-то жмутся, вероятно не хотят свидетелей своему браконьерству. Говорят, что еще будут ловить, для убедительности прямо на "Урале" въезжают в прибой и "под гъём аплодисментов" вязнут в гальке по оси. Пока мы тащимся в гору, прилив заметно прибывает - "рыбачки", как дед-мазаевские зайцы, прыгают из кузова в воду и спасаются на берегу. "Урал" сиротливо торчит в океане. Глубоко национальный эпизод.
Проходим мыс, с которым у М. связаны красочные воспоминания о стрельбе из дробомета по пролетным уткам.
Подбирает нас скромный "ПАЗик" Южно-сахалинского театра кукол, хотя артисты тоже не собирались немедленно уезжать. Народ сдержанно косится на наши большие рюкзаки, естественно предполагая, что они забиты икрой (а не "запахом тайги"). Оставляем мешки в автобусе, присоединяемся к театральной общественности и идем в лес собирать грибы и клоповку. Там же я пробую сахалинскую рябину, очень крупную, желтую. Сравнить эти ягоды не с чем. Рябину, разве - с крыжовником или белым десертным виноградом. Коралловая же наливная клоповка имеет совсем необычный вкус: скажем, вместе ананаса и земляники - но не сладкая - и сильный аромат, отчасти соответствующий названию (на-сколько можно сказать, что коньяк пахнет клопами). Растет, как клюква, во мху и в траве. Консервируется с сахаром, хороша для наливок и пр. (М.) Правда, наш человек все норовит закатать в банку и залить водкой.
"Сокол"
У поселка проехали мимо "дачных участков". Чудны дела твои, господи: люди и так живут чуть не в берлогах (вы бы посмотрели на те военные пятиэтажки!), а рядом строят совсем уже хижины, причем в таких неудобьях, где и пройти противно, не то, что поселиться. Все определяется общим уровнем. И вот: идея, овладевшая массами, стала-таки материальной силой, только больно хреновая материя кругом. Это я про дачное строительство.
После сбора ягод, в пути так разморило! Лицо горит - по ощущению, вдвое увеличилось в объеме вместе с ушами. Выгружаясь в "Соколе", обронил в автобусе полевую кепку с ультрарадикальным в то время значком, трехцветным флажком "за нашу и вашу свободу". Флажка жалко.
Находим нужную пятиэтажку, производим небольшое смятение: прапорщика (в дополнение к сказанному, патологического ревнивца) еще нет дома, а его жена боится принимать нас в отсутствии мужа - будет скандал (надо думать, с мордобоем). Однако, все образуется. Встречаемся, пьем, отдыхаем с салом и грибами. М. понуждает меня "изобразить" для прапорщицкой дочки фирменную кашу - но мне лениво, не люблю изображать. Все-таки без насилия не обошлось: разгулявшегося к ночи младенца сурово загнали спать.
Утром на рейсовом автобусе уезжаем в Южно-Сахалинск. Едем параллельно узкоколейке, проложенной японцами. Вероятно и подвижной состав, миниатюрные вагончики, - тоже японские.
Запомнилась краткость поездки: по существу, за вычетом перелета из Москвы, садишься на городской автобус и приезжаешь к лососям, медведям и океану едва ли не быстрее, чем в Опалиху. В принципе можно на выходные слетать на Океан.
В ожидании рейса заходим на базар. Торгуют преимущественно корейцы традиционным набором моченостей, соленостей, пряностей и соусов. М. докупает клоповки и засыпает с сахаром в ту самую дарованную морем японскую фляжку.
Перелет в Хабаровск
В связи с частыми угонами самолетов на вылете усилены меры безопасности. При досмотре М. сперва прикапываются к патронам, в какой они там упаковке, а потом едва не берут за зад по поводу незарегистрированного ножа - М. даже отчетливо завибрировал. Еле он отбился от злобной, отчаянной тетки-контролерши (с помощью милиции, к счастью, тоже охотников). Сошлись на том, чтобы сделать какую-то дурацкую запись в охотбилете, типа "нож б/н".
Хабаровск
...оставил приятное впечатление: тепло, солнечно, зелено, не грязно. Рядом с вокзалом стоит в кафтане сам Ерофей. Первоначальный город расположен на больших оврагах, идущих к Амуру. Там горбатые улицы, булыжные мостовые, ходит трамвай. Есть что-то от Севастополя, какая-то мобилизованность на краю.
Спускались с набережной на замусоренный песок к застойному, аморфному, широченному Амуру-батюшке. За ним в дымке Китай. М. сказал, что тут в реке бывает вибрион.
Едем в Бикин
Приезжаем рано утром в темноте. При вокзальце скверик с сохнущими желтыми тополями. В принципе, где-то тут и автобус ходит - поселение довольно протяженное (город!) - но идем пешком.
Егерь Петро, знакомец М., живет на дальнем конце у сопок. У него небольшой поселковый дом под шифером, огород с ульями, баня, сарай, у дома старая ель. В сенях наполовину пустая алюминиевая фляга с засахаренным медом (в меду таракан). В доме обставлено по-городскому.
Встречает с приятностью. Коротко беседуем. Оказывается, г. Бикин - станица Уссурийского казачьего войска. Говорю, что мой дед служил в Приморском драгунском полку Уссурийской же казачьей дивизии.
- Земляк! - признает Петро.
Выдал мне таежную рубаху-энцефалитку с капюшоном и манжетами от клещей. Вроде, осенью их не должно быть... Лосиная вошь, правда, летает и везде лезет.
Завтра на дальние заимки планируется вездеход. Оказия хорошая, но ждать не будем, пойдем и попытаемся пересечься с ним в лесах - М. знает, где. У М. в Бикине обязательная программа собрать "медвежьи ушки", особо целебную траву для почечной болезни его жены. А место произрастания травы - вне маршрута вездехода.
Оставляем дальнейшие беседы и протокольные мероприятия на потом, бросаем лишние вещи и идем.
Проход вокруг сопки
Утренняя дымка расходится. Сразу за поселком постепенно повышающиеся холмы, заросшие орешником. За ними на фоне голубого неба торчит серая трапеция сопки Лысой.
Тыча пальцами туда и сюда, М. то и дело объявляет: "Вот аралия! Вот маралий корень! А вот элеутерококк! А вот эта путанка - лимонник!" - короче, уссурийская тайга. Рвем лимонник и на ходу жуем кисловатые палочки. А на первый взгляд - обычный лес средней полосы.
А вот второе после рыбы впечатление похода: переходя сырую низинку, вижу на земле следок: как кошачий, только шириной в два кулака - тигрячий. Подобно милновскому Пятачку внезапно ощущаю себя очень небольшим существом. Но здорово: сразу за огородами тигры ходят!
До сопки Лысой идем опять дольше, чем предполагалось. По дороге на сосновой опушке М. метко сбивает черную белку. Некоторое время носит с собой, потом, заметив на ней паразитов (а они, по мере остывания белки, должны перебежать на М.), отрезает в качестве трофея хвост, а тушку выбрасывает.
Залезли-таки на отрог Сихотэ-Алиня! Вершина сопки действительно лысая - хаос крупных гранитных глыб. Каменные блоки на удивление стандартные, как очень крупный бордюрный камень. Как будто когда-то давно по этой сопке долбануло из-под земли со страшной силой - она и осыпалась грудой камней. Высота - опять тот же километр с небольшим. В одну сторону вид на Китай: долина, поблескивает Уссури, за рекой какой-то городок (М. говорил - я забыл, какой), дальше поднимаются синие волнистые горы. В другую сторону понижение, километрах в сорока против солнца различимы дымы и длинные тонкие трубы какой-то ТЭЦ, то ли это Лучегорск, то ли Партизанск. Отдыхаем на камнях, проветриваемся, фотографируемся на фоне Союза и Китая, с ружьем и без, сидя или стоя в динамичных позах.
Выше осыпи скальный гребень с кривыми коренастыми соснами. Ниже осыпи М. действительно находит драгоценные "медвежьи ушки" (похожи на бруснику), которых набираем "quantum satis". Спускаемся довольно долго: встать на косогоре негде и воды нет. Доходим до истоков горной речки. Вода шумит под заросшими камнями. Когда она наконец выходит наружу, встаем. Место ровное, но каменистое - лес на камнях. Подкладываем под палатку папоротник и лапник.
Ночевка у ручья
Метрах в тридцати-сорока в чаще что-то происходит: постепенно перелетая в сторону ручья, трещат сойки и сороки. М., вытаращивая глаза, жутко шепчет: "Зверина пошел". Прислушивается, потом ловко ныряет в палатку, хватает ружье и, забежав в подлесок, стреляет раз и еще раз. Теперь вижу движение: за дальние деревья, не спеша, уходят рыжие олени.
Чай завариваем с лимонником - нормально, оттягивает.
В сумерках умываться на ручейке не очень уютно. Местами берега заросли спутанной высокой травой. А про нее М. сказал, что это - тигровая трава, не к ночи будь помянута. Ночью в палатке остро чувствуется, что сразу за тонкой тря-почкой начинается тайга. Как говорил Дерсу Узала: "Тайга много разных люди живи!" А еще есть выражение "на волосок от..." Так вот, моя макушка - на волосок от всех этих ночных "люди", причем некоторые из них оставляют довольно крупные следы. Кладем ружье посередине: кого не укусят, тот сможет стрелять.
Марш по реке
Весь следующий день по широкой дуге идем распадком обратно. В лесу тепло, душно. Проходим обстуканный кедровник. М. указывает на следы деятельности промысловиков - вороха вылущенных шишек. В точке рандеву, на пересечении страшно разбитой грунтовки и ручья ждем вездехода - не дожидаемся. И не слышно его. В знак того, что были и ушли, вешаем на кустах предназначенные на списание трусы. Уходим параллельно дороге по заросшей подлеском просеке.
Добыл-таки М. и рябчиков: мотнулся с тропы, сделал стойку, стрельнул куда-то по кустам - и вот они! Фотографирую его на ярком солнце, в окружении мелких фиолетовых ромашек с желтыми сердцевинками - такие тоже на даче часто встречаются.
Жарко. Под одеждой, застегнутой по-энцефалитному, все течет (все из меня...). Устраиваем омовение в первом полноводном ручье. Хорошо! Вода очень удобно падает с камней, но очень холодная. "Главное жопу промыть!" - яростно плеща водой, рычит брутальный М. (Отчего у него такой приоритет образовался? Может, тоже ночью переживал.) Эти удалые картины мы тоже, естественно, запечатлеваем.
Вскоре слышим нарастающий шум дизеля и бежим на перехват. По дороге, вернее, по глиняной траншее, как грязевой прилив, прет заляпанный тягач. Останавливаются. Выясняем, что срок их возвращения не ясен. Это нас не устраивает, поскольку через день надо садиться на поезд. Прощаемся. Оно и ладно, поскольку даже влезать в чудовищно захламленное нутро тягача, не говоря уж о том, чтобы болтаться в нем десяток километров - неохота.
Возвращаемся на свою просеку. Вскоре М. показывает мне кладки змеиных яиц - вороха белой кожистой скорлупы в кучах перегноя.
Озирая заросшие лесом склоны по сторонам долины, М. с сожалением заявляет, что за особой красотой надо приезжать позже, в октябре - тогда все сопки разноцветные.
В какой-то момент просека выходит на дорогу, а дорога спускается в галечное ложе реки Гумин. И мы, освещаемые низким закатным солнцем, романтически шагаем по неглубокой воде, наступая на пятки собственным длинным теням.
Вышли на полигон, место воинской славы М., где обветшавшая мишенная обстановка создавалась в свое время при его деятельном участии. За полигоном - шоссе. До поселка нас подбрасывают военные.
Last Supper
Делимся с Петром впечатлениями по поводу тигриного следа. Он не удивляется: есть, мол, такое дело; ходит тут совершенно официально учтенная тигрица - он ее знает!
Жена егеря, принимая дичь, пеняет мужу, что давно не приносил рябчиков. Готовит, впрочем, незатейливо: варит из них суп с лапшой. Но важен сам факт: ели рябчиков, буржуйскую пищу последнего дня, хотя, по сути - мелкий цыпленок.
Наутро Петр приглашает посетить его лесхозовский лабаз с баснословными дарами дальневосточной природы. В темном бревенчатом сарае стоят мешки с кедровыми орешками, фляги с медом, сохнут травы и коренья, пахнет необыкновенно. Петро в изрядном количестве наделяет М. какими-то ядреными корнями различных форм и достоинств. Мне тоже что-то дали, не помню, вроде, меду. Тем временем возвращается вездеход, и честные лесовики докладывают Петру о найденных в тайге трусах.
Решаем не суетиться с "Владиком". Гуляем, отдыхаем, благодарим. Выражаем взаимную надежду на встречи в будущем.
Полет домой
Рано утром собираемся и идем через поселок на яркие огни станции. Едем в Хабаровск.
Обратно летели на Ил-62. Внутри самолет гораздо меньше, чем снаружи: после Ил-86 салон - как тубус для чертежей.
Несмотря на то, что летели ночью, имела место турбулентность. Только что разнесли напитки, а тут как начало швырять, да так жестко! Горячий кофий расплескался, в штаны потек (хорошо, сахар не успел положить), стюардессы, как мышки, побежали в свой технический отсек, задернулись занавеской. По ГГС приглашают всех быстренько пристегнуться, поскольку «полет проходит в условиях неспокойной атмосферы». Тут дело такое: пристегивайся, не пристегивайся... - короче, запомнилось!
По приезде некоторое время сохраняется забавное ощущение: организм норовит заснуть на 7 часов раньше, чем ему следует, а ночью соответственно испытывает прилив неуместной бодрости - "болезнь миллионеров", говорят. Все сходится: из роскошного путешествия с "роскошной" болезнью, своеобразным сувениром с края света.
Овчинниковская наб., февраль 2001 г.
(попытка реконструкции)
Предыстория
...начинается с того, что выпускник Физтеха Саша Цуканов, в то время ст. лейтенант и мнс (а в будущем - "бизнесмен", короче, аферист по натуре) и Виктор Федорович Мл. (п/п-к, снс) в паузах ВТС разработки АСУ ТО СВ предавались невыносимо соблазнительным воспоминаниям о жизни и приключениях на Дальнем востоке. Возбужденно говорили о землетрясениях, икре, соболях и медведях на Сахалине, золоте, женьшене и тиграх в Хабаровском крае. Первый побывал там завхозом ССО , а второй - послужил. Можно сказать, что НИР осуществлялась в паузах этих самых воспоминаний.
Сам я был свежеобдут на Мангышлаке вольным ветром странствий, и меня рвало в новые путешествия. В этих рассказах я ощутил такую ностальгию, что легко подбил пожилого, обремененного семьей и меркантильными затеями подполковника М. совершить романтический побег в отдаленные места его былой славы. Задумка получалась изящной и с большим размахом: Ю-Сахалинск - р. Бахура - берег Охотского моря - п. Сокол - Ю-Сахалинск (5 дней); Хабаровск - кольцо у Бикина - Хабаровск, а там, бог даст, и Владик (еще 5 дней). Одним махом с края нашей земли заглядывали в Тихий океан и с предгорий Сихотэ-Алиня через Уссури - в Китай.
Софтвер: брезентовая палатка, рюкзаки, мешки, котелки, еда - был за мной, а хардвер: холодное и огнестрельное оружие, боеприпасы, а также рыболовные снасти - за добытчиком М. "Смену" мне выделил Шатулин. Карты тоже были - их М. в избытке натырил на волне перестройки, да и, по его словам, знал он там все и вся. Слово за слово, настал заветный момент, когда на конец августа были куплены билеты "туда", и ход событий стал необратимым.
В порыве энтузиазма я приобрел новый топор и заточил его у мясников на Бутырском рынке. А еще по шатулинскому примеру купил костровую треногу и крючки для точного управления котелком, чтобы не забивать на всем пути следования пионерские рогульки. Возникало ощущение хорошо подготовленной авантюры.
Некоторую проблему, пожалуй, представлял лишь экспансивный ростовский характер М.: о себе он говорил, что по натуре - цыган (с ударением на первом слоге), а я бы теперь провел аналогию с ранним поджарым Жириновским.
Полет
Туда летели в просторном, как зал ожидания, Ил-86. Вещи бросаем в первом этаже, а сами сидим во втором. Самолет летит к северу. С трудом воображаю траекторию над глобусом, а не над плоской картой: чтобы попасть на восток, надо лететь на север, через бугор. Внизу колоссальные заболоченные территории, изрытые округлыми озерами разного размера. Вероятно, так выглядела бы Луна, если бы до нее добрались мелиораторы.
Промежуточная посадка - в Красноярске.
Снижаемся над синим Татарским проливом с корабликами, пролетаем над горно-лесным южным Сахалином, сильно источенным извилистыми реками.
Южно-Сахалинск
Жуткий сдвиг по времени. Как бы теперь с датой возврата не промахнуться: в Москве - еще вчера, а здесь уже семь часов, как сегодня.
Городок так себе: с прямоугольной планировкой и неопрятной трущобообразующей современной застройкой. Пыльно. Над городом горка с телевышкой и каким-то общественным зданием повышенной современности.
Перед поездкой пробивной М. звонил кому-то в службу РАВ сахалинской армии и заручался содействием. Теперь сидим у заднего крыльца штаба этой самой армии, обсуждаем преспективы рыбалки в Анивском заливе и ждем обещанного. Тем временем "цЫган" М. переходит на плотоядные истории из личной жизни, а мне не остается ничего другого, как их выслушивать. В конце концов, появляется попутный ГАЗ-66 до базы хранения, откуда планируется пройти первый участок нашего похода. Трясемся под глухим тентом среди ящиков, на замасленном полу, характерном для технических служб: с кем поведешься, к тем и полезай в кузов.
База хранения
Пока с КПП базы М. вызывает кого-нибудь из сослуживцев, осматриваю окрестности. В примыкающем поселке сохранились японские коттеджи с мезонинами из почерневшего дерева, впрочем, не особо эстетичные - духа Хокусая, Кавабаты или на худой конец Юкио Мисимы уловить не удается. До заросших тайгой горок с километр. По карте же всего от дороги до моря по прямой километров 25.
Когда входим в лес, М. рассказывает очередной случай на охоте: на этом самом месте лисица сперва прикинулась убитой, а потом внезапно тяпнула несшего ее прапорщика пониже ватника и сбежала, пока тот махал руками и хватался за укушенные места.
Первая ночевка
Обычная ночевка в обычном лесу: брезентовая палаточка в елках у ручейка, елки, правда, здоровенные. Тихо. Завариваю супчик, чаек. М. высокомерно заявляет, что ходил в леса с луковицей, салом и сухариком в узелке, спал на лапнике - мол, охотник-таежник.
Переход через горы
Завтракаем с гречневой кашей. Идем выше. Время от времени, как бы указывая путь, попадаются совершенно неожиданные здесь фантики от "барбарисок". Дальше однозначная тропа пропадает. Начинаются заросли бамбукового стланика, вдобавок появляется фундаментальное верховое болото. На горах лежит низкая облачность, сеется дождь, тепло, баня - насквозь пропитываюсь сыростью. Необмятая "афганская" форма дубеет и противно елозит по голому. Часы мои отсырели, помутнели до полной непроглядности и встали. Некоторое время путаемся наугад в бамбуках, месим жижу, пока наконец не проходим водораздел. Не говорю "перевал", поскольку невысокий - километр с небольшим. Вдобавок в лесу и тумане панорамы не видно.
Наконец, японский бог, или богиня Аматерасу, вняв моей внутренней молитве, останавливает дождь и санкционирует появление солнца. Приваливаемся на спуске у толстенного поваленного дерева. Можно погреться, обсохнуть - это наслаждение.
За перевалом - «страна тысячи ручьев». Весь остальной путь до берега моря проходит под постоянный шум бегущей, падающей и капающей воды. Постоянное зрелище речек, каскадов водопадиков, замшелых валунов, омываемых ручейками. Держу наготове кружку и то и дело вкушаю влагу.
Вскоре спускаемся до верховьев Бахуры, текущей в каменном каньоне среди просторного сухого ельника. С высокого берега фотографирую, как в глубоком прозрачном омуте отдыхает добравшийся сюда лосось. Однако, были тут и людишки: в лесу мусор, головешки, дохлятина - икорку грабили.
От сахалинской реки осталось впечатление, что воды в ней - пополам с рыбой. В числе прочего негатива я не рыбак, и тем более вырос мой скепсис по поводу ужения сикилявок с помощью червей и личинок в мутной среднерусской водице. Тут-то: надо рыбы? - просто возьми, сколько надо. Потребность вновь становится естественной. При чем здесь энтузиазм, счет на сантиметры, граммы, часы?
Идем вниз по реке. Тепло, влажно. Тайга отступает вверх по склонам сопок. Появились невысокие пышные березы с лохматой темной корой, орешники. Берега буйно заросли сахалинскими травами: древовидными борщевиками, лопухами размером с капот "Волги". Цветут крупные синие "башмачки", знакомые по дачным участкам.
Наблюдаем многочисленные ловчие места медведей: тропа с горы, вытоптанное место у воды, выеденная рыба. Судя по частоте этих тропинок, со склонов ущелья за нами одновременно следит с десяток медведей. Конечно, в гигантских прибрежных лопухах они вряд ли скрываются, но физически вполне могли бы.
М., по характеру несколько натуралистический, в лесу попадает в свою стихию: говорит кратко, шепотом, передвигается крадучись, ружье наготове - мечтает добыть "мишку". У М. специфический азарт: добыть и употребить. Так и говорит: "Убьем и сожрем!" Я работаю туристом и шерпом, а он осуществляет охоту, охрану и оборону:
"Вот и закачались мы в прозелень травы,
Я - военспецом, военкомом - вы.
Слева курган и справа курган..."
Часто идем по воде. Омуты и прижимы заставляют перескакивать с берега на берег. Навстречу, поднимая фонтаны брызг, бежит по мелководью рыба, чуть с ног не сбивает.
Ночевка на косогоре
Речка все глубже зарывается в ущелье. В результате тропа заводит нас довольно высоко на крутой правый склон. М. говорил, что он до моря в обед бегал с ружьем, но пока его (моря) не видно даже с высоты. Неуютно тут, но по времени пора вставать. Поскольку ближних перспектив нет, находим узенькую терраску, ровняем, подсыпаем лапничком, ставим палатку. Идем поискать воды. Вот, что значит страна ручьев: хоть посреди косогора, а находим ручеек.
Однако, судя по брызгам свеженепереваренной икры, мы только что потревожили медведя. Вот и его тропа, по которой он удирал от речки. М. оживляется чрезвычайно, приговаривая, что ему еще надо вернуться домой и воспитать детей. Чтобы отпугнуть мишку возможно дальше и тем самым обезопасить нашу ночевку, он разжигает здоровенную сухостойную ель.
Ель долго с треском горит, ярко освещая все ущелье. Спим на заряженном ружье. Неизвестно, что волнительнее: ждать раздосадованного медведя, лесного пожара или неосторожного выстрела.
Вниз по Бахуре, по речке
Наутро М. оценил-таки мою рисовую кашку: масленую, сладкую, разваристую .
Тем косогором, на который мы вылезли вчера к вечеру и на котором заночевали, дальше идти бесперспективно. Спускаемся к реке, обходим бурелом, высматриваем место для брода. Вот на противоположном берегу выполаживается терраска, у самой воды - даже песочек. Не спеша, разуваемся, снимаем штаны и идем.
Вдруг, идущий впереди М. оскальзывается на камнях, машет руками и... роняет в воду сапог. Толпа горбуши, борясь с течением, идет вверх, а сапог, ныряя в струе, шустро уплывает к морю. Холодею: похоже, наше путешествие по техническим причинам может безвременно оборваться. Выдираюсь из рюкзака и, рискуя переломать кости, бросаюсь по бульникам на перехват. Сапог исчез в пу-чине среди лососей... Отчаянно плюхаюсь в упрежденную точку и, о чудо! - ухватываю его.
Обсыхаем. Заодно официально умываемся и чистим зубы.
В дальнейшем на ходу не обращаем внимания на такие пустяки, как вода в сапогах - просто сливаем излишки.
Выходим к океану
Ближе к морю на реку выходят уже не медвежьи тропки, а жигулиные колеи, а кое-где берег размолотили гусеницами. Срач соответственный. Как сказано у Пикуля (по другому поводу, но в связи с икрой): "кошоннери рюс". У речки мальчик глядит на нас ясными глазами, не прекращая лениво тыкать вилами в толпящуюся рыбу: "Что не съем - то понадкусаю!" Досадуя, М. пытается обратить внимание юноши на безрассудность его занятия: "Фиг ли!" - мол. Но, судя по выражению лица, тот "не понимает, за что его ругают". Чуть ниже двое его взрослых сородичей вовсю порют икру. На берегах и в реке масса загубленной рыбы.
Но не будем о грустном. Впереди раскрывается широкая дуга залива, пологий галечный пляж, на который мощно выбегает океанская зыбь - океан дышит (как про то, разводя руками и надувая щеки, с упоением рассказывал М.). Между речной долиной и пляжем пресноводная песчаная лагуна, в которую собственно и впадает река. Слева залив ограничен высоким бортом речной долины, справа - далеко уходящей в океан каменной россыпью. За полосой невысокого, но накатистого прибоя из воды торчат чьи-то головы. Сперва думаю, что кто-то купается, но М. разъясняет, что это нерпы.
Вяло, как те быки из анекдота, спускаемся на берег и предаемся наслаждению: бросаем рюкзаки, заголяемся, купаемся в холодном соленом океане и теплой пресной лагуне. Вода прозрачная. Подбираю камни с края земли: плоские сланцевые гальки зеленоватых и пурпурных оттенков.
Удивительный океанский берег: не кудреватый кавказский, не скудный балтийский, а богатырский. Пейзаж края света, как придуман Васнецовым или Билибиным: могучие россыпи камней, могучие редкие сосны, мох, папоротники, сбегающие кристальные ручьи, поляны шиповника с крупными цветами (а зрелые плоды - величиной с небольшую луковицу).
Отходим к россыпи, встаем на песке в камнях. Сейчас отлив. По обсохшим камням можно зайти далеко в море и залезть на прибрежные скалы. Странно, но в камнях нет живности: крабов, креветок - только бурая борода водорослей.
На берегу валяются принесенные морем японские сувениры: нарядные обрывки снастей, тогда еще диковинные пластиковые бутылки. Нахожу какой-то чудной стеганый нарукавник, черный снаружи, белый внутри, с резинками, штрипками и массой медных крючочков - напоминает предмет феодальной одежды. Не уверен даже, что он принадлежит гуманоиду.
В море вдоль камней ходит туча рыбы. Она чует пресную воду и в соответствии с программой нереста стремится к берегу. М. ладит варварскую снасть: тройник на леске и быстро надергивает из толпы несколько горбуш. (Сорвавшиеся рыбы, не замечая полученных увечий, продолжают тыкаться в берег.) Мне доверяет разделать самцов, сам же добывает икру для приготовления "пятиминутки". Ну и ножик у него! Кустарный из подшипника, а сам впивается, как по маслу - "убийство без усилия". Вскоре варим котелок крупно нарезанной рыбы и замешиваем полкотелка икры. Перед сном нажрались. По цвету - красота, рыба розовая с серебром; по вкусу - обычный лосось, но свежий аж до тошноты, только что бегал.
Утро на берегу
С утра пасмурно, с севера надвигается стена измороси. Поспешно сворачиваемся, выдвигаемся к проселку. До городка "Сокол" (того самого, откуда летали сбивать корейский самолет) надо подъехать на попутке. В поселке планируется посещение сослуживца М., сверхсрочника, охотника, пьяницы и дебошира - типичного заклятого друга, как это бывает у сильных мужчин.
На спуске с бугра, где кончается проселок, давя грунт, корячится могучий бортовой "Урал". Бродят живописные люди, через одного (не считая женщин) похожие на Хемингуэя. Подходим к ним и заговариваем на предмет подъехать. Это коллектив метеостанции на рыбалке. Брать нас они как-то жмутся, вероятно не хотят свидетелей своему браконьерству. Говорят, что еще будут ловить, для убедительности прямо на "Урале" въезжают в прибой и "под гъём аплодисментов" вязнут в гальке по оси. Пока мы тащимся в гору, прилив заметно прибывает - "рыбачки", как дед-мазаевские зайцы, прыгают из кузова в воду и спасаются на берегу. "Урал" сиротливо торчит в океане. Глубоко национальный эпизод.
Проходим мыс, с которым у М. связаны красочные воспоминания о стрельбе из дробомета по пролетным уткам.
Подбирает нас скромный "ПАЗик" Южно-сахалинского театра кукол, хотя артисты тоже не собирались немедленно уезжать. Народ сдержанно косится на наши большие рюкзаки, естественно предполагая, что они забиты икрой (а не "запахом тайги"). Оставляем мешки в автобусе, присоединяемся к театральной общественности и идем в лес собирать грибы и клоповку. Там же я пробую сахалинскую рябину, очень крупную, желтую. Сравнить эти ягоды не с чем. Рябину, разве - с крыжовником или белым десертным виноградом. Коралловая же наливная клоповка имеет совсем необычный вкус: скажем, вместе ананаса и земляники - но не сладкая - и сильный аромат, отчасти соответствующий названию (на-сколько можно сказать, что коньяк пахнет клопами). Растет, как клюква, во мху и в траве. Консервируется с сахаром, хороша для наливок и пр. (М.) Правда, наш человек все норовит закатать в банку и залить водкой.
"Сокол"
У поселка проехали мимо "дачных участков". Чудны дела твои, господи: люди и так живут чуть не в берлогах (вы бы посмотрели на те военные пятиэтажки!), а рядом строят совсем уже хижины, причем в таких неудобьях, где и пройти противно, не то, что поселиться. Все определяется общим уровнем. И вот: идея, овладевшая массами, стала-таки материальной силой, только больно хреновая материя кругом. Это я про дачное строительство.
После сбора ягод, в пути так разморило! Лицо горит - по ощущению, вдвое увеличилось в объеме вместе с ушами. Выгружаясь в "Соколе", обронил в автобусе полевую кепку с ультрарадикальным в то время значком, трехцветным флажком "за нашу и вашу свободу". Флажка жалко.
Находим нужную пятиэтажку, производим небольшое смятение: прапорщика (в дополнение к сказанному, патологического ревнивца) еще нет дома, а его жена боится принимать нас в отсутствии мужа - будет скандал (надо думать, с мордобоем). Однако, все образуется. Встречаемся, пьем, отдыхаем с салом и грибами. М. понуждает меня "изобразить" для прапорщицкой дочки фирменную кашу - но мне лениво, не люблю изображать. Все-таки без насилия не обошлось: разгулявшегося к ночи младенца сурово загнали спать.
Утром на рейсовом автобусе уезжаем в Южно-Сахалинск. Едем параллельно узкоколейке, проложенной японцами. Вероятно и подвижной состав, миниатюрные вагончики, - тоже японские.
Запомнилась краткость поездки: по существу, за вычетом перелета из Москвы, садишься на городской автобус и приезжаешь к лососям, медведям и океану едва ли не быстрее, чем в Опалиху. В принципе можно на выходные слетать на Океан.
В ожидании рейса заходим на базар. Торгуют преимущественно корейцы традиционным набором моченостей, соленостей, пряностей и соусов. М. докупает клоповки и засыпает с сахаром в ту самую дарованную морем японскую фляжку.
Перелет в Хабаровск
В связи с частыми угонами самолетов на вылете усилены меры безопасности. При досмотре М. сперва прикапываются к патронам, в какой они там упаковке, а потом едва не берут за зад по поводу незарегистрированного ножа - М. даже отчетливо завибрировал. Еле он отбился от злобной, отчаянной тетки-контролерши (с помощью милиции, к счастью, тоже охотников). Сошлись на том, чтобы сделать какую-то дурацкую запись в охотбилете, типа "нож б/н".
Хабаровск
...оставил приятное впечатление: тепло, солнечно, зелено, не грязно. Рядом с вокзалом стоит в кафтане сам Ерофей. Первоначальный город расположен на больших оврагах, идущих к Амуру. Там горбатые улицы, булыжные мостовые, ходит трамвай. Есть что-то от Севастополя, какая-то мобилизованность на краю.
Спускались с набережной на замусоренный песок к застойному, аморфному, широченному Амуру-батюшке. За ним в дымке Китай. М. сказал, что тут в реке бывает вибрион.
Едем в Бикин
Приезжаем рано утром в темноте. При вокзальце скверик с сохнущими желтыми тополями. В принципе, где-то тут и автобус ходит - поселение довольно протяженное (город!) - но идем пешком.
Егерь Петро, знакомец М., живет на дальнем конце у сопок. У него небольшой поселковый дом под шифером, огород с ульями, баня, сарай, у дома старая ель. В сенях наполовину пустая алюминиевая фляга с засахаренным медом (в меду таракан). В доме обставлено по-городскому.
Встречает с приятностью. Коротко беседуем. Оказывается, г. Бикин - станица Уссурийского казачьего войска. Говорю, что мой дед служил в Приморском драгунском полку Уссурийской же казачьей дивизии.
- Земляк! - признает Петро.
Выдал мне таежную рубаху-энцефалитку с капюшоном и манжетами от клещей. Вроде, осенью их не должно быть... Лосиная вошь, правда, летает и везде лезет.
Завтра на дальние заимки планируется вездеход. Оказия хорошая, но ждать не будем, пойдем и попытаемся пересечься с ним в лесах - М. знает, где. У М. в Бикине обязательная программа собрать "медвежьи ушки", особо целебную траву для почечной болезни его жены. А место произрастания травы - вне маршрута вездехода.
Оставляем дальнейшие беседы и протокольные мероприятия на потом, бросаем лишние вещи и идем.
Проход вокруг сопки
Утренняя дымка расходится. Сразу за поселком постепенно повышающиеся холмы, заросшие орешником. За ними на фоне голубого неба торчит серая трапеция сопки Лысой.
Тыча пальцами туда и сюда, М. то и дело объявляет: "Вот аралия! Вот маралий корень! А вот элеутерококк! А вот эта путанка - лимонник!" - короче, уссурийская тайга. Рвем лимонник и на ходу жуем кисловатые палочки. А на первый взгляд - обычный лес средней полосы.
А вот второе после рыбы впечатление похода: переходя сырую низинку, вижу на земле следок: как кошачий, только шириной в два кулака - тигрячий. Подобно милновскому Пятачку внезапно ощущаю себя очень небольшим существом. Но здорово: сразу за огородами тигры ходят!
До сопки Лысой идем опять дольше, чем предполагалось. По дороге на сосновой опушке М. метко сбивает черную белку. Некоторое время носит с собой, потом, заметив на ней паразитов (а они, по мере остывания белки, должны перебежать на М.), отрезает в качестве трофея хвост, а тушку выбрасывает.
Залезли-таки на отрог Сихотэ-Алиня! Вершина сопки действительно лысая - хаос крупных гранитных глыб. Каменные блоки на удивление стандартные, как очень крупный бордюрный камень. Как будто когда-то давно по этой сопке долбануло из-под земли со страшной силой - она и осыпалась грудой камней. Высота - опять тот же километр с небольшим. В одну сторону вид на Китай: долина, поблескивает Уссури, за рекой какой-то городок (М. говорил - я забыл, какой), дальше поднимаются синие волнистые горы. В другую сторону понижение, километрах в сорока против солнца различимы дымы и длинные тонкие трубы какой-то ТЭЦ, то ли это Лучегорск, то ли Партизанск. Отдыхаем на камнях, проветриваемся, фотографируемся на фоне Союза и Китая, с ружьем и без, сидя или стоя в динамичных позах.
Выше осыпи скальный гребень с кривыми коренастыми соснами. Ниже осыпи М. действительно находит драгоценные "медвежьи ушки" (похожи на бруснику), которых набираем "quantum satis". Спускаемся довольно долго: встать на косогоре негде и воды нет. Доходим до истоков горной речки. Вода шумит под заросшими камнями. Когда она наконец выходит наружу, встаем. Место ровное, но каменистое - лес на камнях. Подкладываем под палатку папоротник и лапник.
Ночевка у ручья
Метрах в тридцати-сорока в чаще что-то происходит: постепенно перелетая в сторону ручья, трещат сойки и сороки. М., вытаращивая глаза, жутко шепчет: "Зверина пошел". Прислушивается, потом ловко ныряет в палатку, хватает ружье и, забежав в подлесок, стреляет раз и еще раз. Теперь вижу движение: за дальние деревья, не спеша, уходят рыжие олени.
Чай завариваем с лимонником - нормально, оттягивает.
В сумерках умываться на ручейке не очень уютно. Местами берега заросли спутанной высокой травой. А про нее М. сказал, что это - тигровая трава, не к ночи будь помянута. Ночью в палатке остро чувствуется, что сразу за тонкой тря-почкой начинается тайга. Как говорил Дерсу Узала: "Тайга много разных люди живи!" А еще есть выражение "на волосок от..." Так вот, моя макушка - на волосок от всех этих ночных "люди", причем некоторые из них оставляют довольно крупные следы. Кладем ружье посередине: кого не укусят, тот сможет стрелять.
Марш по реке
Весь следующий день по широкой дуге идем распадком обратно. В лесу тепло, душно. Проходим обстуканный кедровник. М. указывает на следы деятельности промысловиков - вороха вылущенных шишек. В точке рандеву, на пересечении страшно разбитой грунтовки и ручья ждем вездехода - не дожидаемся. И не слышно его. В знак того, что были и ушли, вешаем на кустах предназначенные на списание трусы. Уходим параллельно дороге по заросшей подлеском просеке.
Добыл-таки М. и рябчиков: мотнулся с тропы, сделал стойку, стрельнул куда-то по кустам - и вот они! Фотографирую его на ярком солнце, в окружении мелких фиолетовых ромашек с желтыми сердцевинками - такие тоже на даче часто встречаются.
Жарко. Под одеждой, застегнутой по-энцефалитному, все течет (все из меня...). Устраиваем омовение в первом полноводном ручье. Хорошо! Вода очень удобно падает с камней, но очень холодная. "Главное жопу промыть!" - яростно плеща водой, рычит брутальный М. (Отчего у него такой приоритет образовался? Может, тоже ночью переживал.) Эти удалые картины мы тоже, естественно, запечатлеваем.
Вскоре слышим нарастающий шум дизеля и бежим на перехват. По дороге, вернее, по глиняной траншее, как грязевой прилив, прет заляпанный тягач. Останавливаются. Выясняем, что срок их возвращения не ясен. Это нас не устраивает, поскольку через день надо садиться на поезд. Прощаемся. Оно и ладно, поскольку даже влезать в чудовищно захламленное нутро тягача, не говоря уж о том, чтобы болтаться в нем десяток километров - неохота.
Возвращаемся на свою просеку. Вскоре М. показывает мне кладки змеиных яиц - вороха белой кожистой скорлупы в кучах перегноя.
Озирая заросшие лесом склоны по сторонам долины, М. с сожалением заявляет, что за особой красотой надо приезжать позже, в октябре - тогда все сопки разноцветные.
В какой-то момент просека выходит на дорогу, а дорога спускается в галечное ложе реки Гумин. И мы, освещаемые низким закатным солнцем, романтически шагаем по неглубокой воде, наступая на пятки собственным длинным теням.
Вышли на полигон, место воинской славы М., где обветшавшая мишенная обстановка создавалась в свое время при его деятельном участии. За полигоном - шоссе. До поселка нас подбрасывают военные.
Last Supper
Делимся с Петром впечатлениями по поводу тигриного следа. Он не удивляется: есть, мол, такое дело; ходит тут совершенно официально учтенная тигрица - он ее знает!
Жена егеря, принимая дичь, пеняет мужу, что давно не приносил рябчиков. Готовит, впрочем, незатейливо: варит из них суп с лапшой. Но важен сам факт: ели рябчиков, буржуйскую пищу последнего дня, хотя, по сути - мелкий цыпленок.
Наутро Петр приглашает посетить его лесхозовский лабаз с баснословными дарами дальневосточной природы. В темном бревенчатом сарае стоят мешки с кедровыми орешками, фляги с медом, сохнут травы и коренья, пахнет необыкновенно. Петро в изрядном количестве наделяет М. какими-то ядреными корнями различных форм и достоинств. Мне тоже что-то дали, не помню, вроде, меду. Тем временем возвращается вездеход, и честные лесовики докладывают Петру о найденных в тайге трусах.
Решаем не суетиться с "Владиком". Гуляем, отдыхаем, благодарим. Выражаем взаимную надежду на встречи в будущем.
Полет домой
Рано утром собираемся и идем через поселок на яркие огни станции. Едем в Хабаровск.
Обратно летели на Ил-62. Внутри самолет гораздо меньше, чем снаружи: после Ил-86 салон - как тубус для чертежей.
Несмотря на то, что летели ночью, имела место турбулентность. Только что разнесли напитки, а тут как начало швырять, да так жестко! Горячий кофий расплескался, в штаны потек (хорошо, сахар не успел положить), стюардессы, как мышки, побежали в свой технический отсек, задернулись занавеской. По ГГС приглашают всех быстренько пристегнуться, поскольку «полет проходит в условиях неспокойной атмосферы». Тут дело такое: пристегивайся, не пристегивайся... - короче, запомнилось!
По приезде некоторое время сохраняется забавное ощущение: организм норовит заснуть на 7 часов раньше, чем ему следует, а ночью соответственно испытывает прилив неуместной бодрости - "болезнь миллионеров", говорят. Все сходится: из роскошного путешествия с "роскошной" болезнью, своеобразным сувениром с края света.
Овчинниковская наб., февраль 2001 г.