Афины
С утра сели на трамвай и отправились на море - сразу два удовольствия. Дети, не привыкшие к трамваям, называют трамвай "поезд". Элинор сидела и докладывала обо всем важном, что видит за окном: "Люди...люди...машины
..люди...мячики!" "А дома?" - спросил муж. "А дома - неважные!" - заявил ребенок.
Трамвай шел меж неважных домов, притом дома начинались сразу от трамвайной линии, с двух сторон, без автомобильных проездов. Особые трамвайные дома, стоящие на особой трамвайной улице.
Трамвай шел, виляя гармошкой и покачивался, как корабль, и водитель объявлял по гречески, а потом по-английски: "Please disembark from the left site of the tram" С этим вот пароходным "disembark" - "Высаживайтесь на сушу с левой стороны трамвая".
А в море плавали пенсионеры и рыбы.
Пенсионеров было видно хорошо - они торчали в воде, как буйки, не делая никаких движений.
Рыб мы обнаружили сразу же, войдя в воду - кто-то стал агрессивно хватать нас за ноги. Весьма болезненно - я подпрыгивала и ойкала.
Выйдя, я обнаружила всю левую ногу в крови.
"Это неправильные рыбы!" - возмущенно сказала я мужу. - "Это люди должны есть рыб, а не рыбы людей!"
Пираньи какие-то греческие. Или акулы. Маленькие, детские, но с очень острыми зубками.
Хотя, с другой стороны, здесь очень легко рыбачить - наживкой можешь быть ты сам.
Проделав на себе и рыбах множество экспериментов, мы выяснили: находиться в воде возможно, но только если непрерывно махать ногами. Или поднимать их высоко, как эвзоны. Кстати, теперь я понимаю, как их тренируют - вот так, на рыбах!
Но в таком случае остается секретом, как эти пенсионеры-буйки сидят в воде неподвижно - то ли они заключили с рыбами перемирие, то ли отрастили специальный противорыбий панцирь.
И впридачу отрастили жабры и рыбий пузырь: там, где они зависают - добрые пять метров глубины.
Коричневые пенсионеры, выходя из воды, втягивают жабры и начинают играть в пляжный теннис.
А море холодное-прехолодное, и они точно холоднокровные - так подолгу служить буйками.
И песок там зыбучий, тонкая галька - идешь и проваливаешься.
Пенсионеры не проваливаются - они уже отрастили перепонки.
***
На страже дельфийских святилищ лежат кошки.
А у афинских священных громад - свои хранители. Долгожители, не в пример людям, - каждые триста лет выбирается новый хранитель.
Черепахи.
Огромные, старые черепахи.
Одну мы встретили у храма Зевса в Олимпеоне, другую - возле Парфенона на Акрополе.
Черепахи резво бежали по своим делам.
Никогда еще не видела черепах, передвигающихся так быстро.
И ведь я догадываюсь, как их зовут.
Точнее, как они себя называют сами.
А людей в Парфенон не пускают. И в храм Зевса, и в святилище Аполлона в Дельфах. Точнее, в то, что от этих храмов осталось.
И все это как-то категорически неправильно.
Потому что историю нужно трогать руками.
Походить по основанию храма и подержаться за высоченные колонны.
И почувствовать эту мощь, и это пространство вокруг тебя, и это дрожание истории под пальцами.
А иначе, без прикосновений людей, без тяжести их ног - камни остаются мертвыми камнями.
Но я все же подержалась за колонну, рядом с табличкой "не трогать".
На древнюю Агору тоже не пройти, только смотреть через забор. И ведь тоже профанация места - древнее место собраний, рыночная площадь - и без людей.
Но и у нее нашлись свои хранители - вместо людей здесь торгуются за свои сокровища сороки. Много сорок, человек десять.
Торгуются прилично, без криков, степенно прогуливаются по древнему променаду, и ведут свои сорочьи беседы.
На Акрополе лежат, сложенные друг на друга, как сиденья для стульев, верхушки колонн с дорическими завитками.
И отдельно - короткие цилиндрики колонн.
И просто камни, кубики неузнаваемой формы.
Конструктор, такой конструктор - "Собери Акрополь".
Детальки пронумерованы циферками, красным фломастером.
И через еще пару тысяч лет потомки будут гадать, что значили эти красные циферки.
А на мраморных перилах портика рядом с Парфеноном - процарапанные ножичком росписи: здесь-был-вася сто тридцать лет назад. Вася приходил в двадцатых годах 20-го столетия, и в тртдцатых, и в пятидесятых. И звали его Василевс или какой-нибудь себе Петрос. И теперь этот Василевс-хулиган, отметившийся на древнем мраморе, - тоже часть истории.
А в афинском метро, на каждой станции - свой музей: основание дома, или древний мост, или домашняя утварь: от керамики до ткацкого станка. Все, что было найдено при строительстве этой станции: в этом городе, где ни копнешь - фундамент на фундаменте, дом на доме, век поверх века.
А на древнем Ареопаге сидит двести судей-туристов, оглядывают шеститысячелетний город и выносят ему вердикт "жить!"
..люди...мячики!" "А дома?" - спросил муж. "А дома - неважные!" - заявил ребенок.
Трамвай шел меж неважных домов, притом дома начинались сразу от трамвайной линии, с двух сторон, без автомобильных проездов. Особые трамвайные дома, стоящие на особой трамвайной улице.
Трамвай шел, виляя гармошкой и покачивался, как корабль, и водитель объявлял по гречески, а потом по-английски: "Please disembark from the left site of the tram" С этим вот пароходным "disembark" - "Высаживайтесь на сушу с левой стороны трамвая".
А в море плавали пенсионеры и рыбы.
Пенсионеров было видно хорошо - они торчали в воде, как буйки, не делая никаких движений.
Рыб мы обнаружили сразу же, войдя в воду - кто-то стал агрессивно хватать нас за ноги. Весьма болезненно - я подпрыгивала и ойкала.
Выйдя, я обнаружила всю левую ногу в крови.
"Это неправильные рыбы!" - возмущенно сказала я мужу. - "Это люди должны есть рыб, а не рыбы людей!"
Пираньи какие-то греческие. Или акулы. Маленькие, детские, но с очень острыми зубками.
Хотя, с другой стороны, здесь очень легко рыбачить - наживкой можешь быть ты сам.
Проделав на себе и рыбах множество экспериментов, мы выяснили: находиться в воде возможно, но только если непрерывно махать ногами. Или поднимать их высоко, как эвзоны. Кстати, теперь я понимаю, как их тренируют - вот так, на рыбах!
Но в таком случае остается секретом, как эти пенсионеры-буйки сидят в воде неподвижно - то ли они заключили с рыбами перемирие, то ли отрастили специальный противорыбий панцирь.
И впридачу отрастили жабры и рыбий пузырь: там, где они зависают - добрые пять метров глубины.
Коричневые пенсионеры, выходя из воды, втягивают жабры и начинают играть в пляжный теннис.
А море холодное-прехолодное, и они точно холоднокровные - так подолгу служить буйками.
И песок там зыбучий, тонкая галька - идешь и проваливаешься.
Пенсионеры не проваливаются - они уже отрастили перепонки.
***
На страже дельфийских святилищ лежат кошки.
А у афинских священных громад - свои хранители. Долгожители, не в пример людям, - каждые триста лет выбирается новый хранитель.
Черепахи.
Огромные, старые черепахи.
Одну мы встретили у храма Зевса в Олимпеоне, другую - возле Парфенона на Акрополе.
Черепахи резво бежали по своим делам.
Никогда еще не видела черепах, передвигающихся так быстро.
И ведь я догадываюсь, как их зовут.
Точнее, как они себя называют сами.
А людей в Парфенон не пускают. И в храм Зевса, и в святилище Аполлона в Дельфах. Точнее, в то, что от этих храмов осталось.
И все это как-то категорически неправильно.
Потому что историю нужно трогать руками.
Походить по основанию храма и подержаться за высоченные колонны.
И почувствовать эту мощь, и это пространство вокруг тебя, и это дрожание истории под пальцами.
А иначе, без прикосновений людей, без тяжести их ног - камни остаются мертвыми камнями.
Но я все же подержалась за колонну, рядом с табличкой "не трогать".
На древнюю Агору тоже не пройти, только смотреть через забор. И ведь тоже профанация места - древнее место собраний, рыночная площадь - и без людей.
Но и у нее нашлись свои хранители - вместо людей здесь торгуются за свои сокровища сороки. Много сорок, человек десять.
Торгуются прилично, без криков, степенно прогуливаются по древнему променаду, и ведут свои сорочьи беседы.
На Акрополе лежат, сложенные друг на друга, как сиденья для стульев, верхушки колонн с дорическими завитками.
И отдельно - короткие цилиндрики колонн.
И просто камни, кубики неузнаваемой формы.
Конструктор, такой конструктор - "Собери Акрополь".
Детальки пронумерованы циферками, красным фломастером.
И через еще пару тысяч лет потомки будут гадать, что значили эти красные циферки.
А на мраморных перилах портика рядом с Парфеноном - процарапанные ножичком росписи: здесь-был-вася сто тридцать лет назад. Вася приходил в двадцатых годах 20-го столетия, и в тртдцатых, и в пятидесятых. И звали его Василевс или какой-нибудь себе Петрос. И теперь этот Василевс-хулиган, отметившийся на древнем мраморе, - тоже часть истории.
А в афинском метро, на каждой станции - свой музей: основание дома, или древний мост, или домашняя утварь: от керамики до ткацкого станка. Все, что было найдено при строительстве этой станции: в этом городе, где ни копнешь - фундамент на фундаменте, дом на доме, век поверх века.
А на древнем Ареопаге сидит двести судей-туристов, оглядывают шеститысячелетний город и выносят ему вердикт "жить!"