Бесконечная Гражданская - 2
Подавление пугачевщины означало продолжение политики верхушечной модернизации России.
На деле это вело к формированию тонкого европеизированного слоя аристократии, владевшего французским языком лучше, чем родным, отчасти приобщенного к европейской культуре, но почти полностью утратившего связь с российской почвой.
Вспомните, как удивляется автор "Войны и мира" чудом сохранившимся у Наташи Ростовой народным повадкам.
".Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, - эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, - этот дух, откуда взяла она эти приемы»,- с восторгом и недоумением вопрошает Толстой. Такая народность для представителя аристократии была и странной, и нетипичной.
Потом эта отчужденность элиты от народа отольется слезами и большой кровью, но тогда - в конце XVIII начале XIX веков она создавала тепличные условия (богатство, образование и праздность) для блестящей культуры Золотого петербургского периода.
И вот уже появляется человек нового типа (условный Чацкий), которому недостаточно вольностей и свобод дворянских, ему нужна свобода в европейском понимании слова: собственное достоинство, возможность мировоззренческого выбора, отрицание холуйства по всему общественному периметру ("служить бы рад, прислуживаться тошно").
С честью и славою отвоевав с Бонапартом, пройдя через всю Европу до Парижа и вернувшись домой, этот воинственный аристократ отшатывается от затхлости отечественного самодержавия и провинцианализма русского патриархального быта.
Он хочет Европы здесь и сейчас: отсюда и масонство, и тайные общества и Сенатская площадь в декабре 1825 года.
Ленин писал о декабристах: "Страшно далеки они от народа", и еще о них: "для народа, но без народа".
Что страшно далеки, это вне всякого сомнения. Не знаю, анекдот, или быль: "За Константина и жену его Конституцию", но если и анекдот, то весьма правдоподобный. И сегодня, спустя без малого 200 лет, Основной закон не слишком интересует русского человека, что говорить про те допотопные времена.
А вот второй тезис Ульянова-Ленина, на мой взгляд, уже не бесспорен. Достаточно сказать, что выступая за немедленную отмену крепостного права, декабристы очень осторожно подходили к решению земельного вопроса (Никита Муравьев и вовсе предлагал освобождать крестьян практически без земли).
Помня дальнейшую историю России, не думаю, что мужики, при таком раскладе, сказали бы "спасибо" своим освободителям.
Проблема, однако, гораздо глубже: насколько можно судить, крестьянский мир той эпохи был абсолютно безразличен к модным политическим течениям, волновавшим дворянскую аристократию. Лишь через несколько десятилетий, а то и через столетие, широкие слои российского общества дозрели до обсуждения тех идей, которые бродили в колбе тайных декабристских обществ.
К числу таких идей относится и политический национализм (не путать с бытовым), то есть стремление построить деятельность государства в соответствии с интересами, образом жизни и мышления доминирующего этноса.
Стоить отметить, что понятие "нация" в ту пору в России было не в чести: говорили о народах, языках, племенах.
Одна из глав знаменитой "Русской правды" декабриста Павла Пестеля так и называлась: "О племенах Россию населяющих".
Да и признаком самоидентификации (свой-чужой) служила не национальная принадлежность, а подданство, вероисповедание или место жительства ("мы пскопские").
Требование считать Россию государством, прежде всего "Коренного Народа Русскаго" (заметьте, все с заглавной буквы), пожалуй, впервые четко было сформулировано декабристом Павлом Пестелем. Этот непреклонный русак немецкого происхождения являлся последовательным сторонником унитарного государства и русификации "различных племен к России присоединенных". Впрочем, насколько можно судить из литературы того времени, подавляющее большинство "Коренного Народа Русскаго" было весьма далеко от подобного радикализма.
Да и не все декабристы придерживались столь непопулярных в наши дни взглядов, например "Конституция" Никиты Муравьева была несколько ближе к современным представлениям о федерации.
Но, так или иначе,декабрьское восстание 1825 года потерпело поражение, а вместе с казненными декабристами были похоронены (на многие десятилетия) и надежды образованной части общества на ускоренную модернизацию страны.
Мне могут возразить (и возражают), что экономика, культура и наука развивались в России невиданными для многих стран Западной Европы темпами и во второй четверти XIX века - часто не благодаря, а вопреки европеизированной аристократии. Сплошь и рядом в роли "прогрессоров" выступали как раз те слои населения (например, старообрядцы), которые дальше всего отстояли от модного столичного "вольтерьянства". Что именно в средних и нижних слоях российского общества вырабатывалась трудовая и коммерческая этика, сделавшая возможным "русское экономическое чудо" конца XIX начала XX веков.
Не спорю, но все дело в том, что модернизация - сложный и нелинейный процесс, ядром которого является не развитие рыночной экономики (как полагают многие), а трансформация человека, формирование зрелого"Я", отпочкование его от "мы", рационализация сознания. Происходит это не вдруг, непоследовательно, противоречиво, через целый ряд промежуточных этапов, иногда так, что самый современный в одном отношении человек, остается живым анахронизмом в других отношениях.
И все же, для России XVIII - первой четверти XIX таким слоем, несомненно, являлась дворянская интеллигенция, и именно ее модернизационный потенциал был расстрелян на Сенатской площади.
( продолжение следует).
На деле это вело к формированию тонкого европеизированного слоя аристократии, владевшего французским языком лучше, чем родным, отчасти приобщенного к европейской культуре, но почти полностью утратившего связь с российской почвой.
Вспомните, как удивляется автор "Войны и мира" чудом сохранившимся у Наташи Ростовой народным повадкам.
".Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, - эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, - этот дух, откуда взяла она эти приемы»,- с восторгом и недоумением вопрошает Толстой. Такая народность для представителя аристократии была и странной, и нетипичной.
Потом эта отчужденность элиты от народа отольется слезами и большой кровью, но тогда - в конце XVIII начале XIX веков она создавала тепличные условия (богатство, образование и праздность) для блестящей культуры Золотого петербургского периода.
И вот уже появляется человек нового типа (условный Чацкий), которому недостаточно вольностей и свобод дворянских, ему нужна свобода в европейском понимании слова: собственное достоинство, возможность мировоззренческого выбора, отрицание холуйства по всему общественному периметру ("служить бы рад, прислуживаться тошно").
С честью и славою отвоевав с Бонапартом, пройдя через всю Европу до Парижа и вернувшись домой, этот воинственный аристократ отшатывается от затхлости отечественного самодержавия и провинцианализма русского патриархального быта.
Он хочет Европы здесь и сейчас: отсюда и масонство, и тайные общества и Сенатская площадь в декабре 1825 года.
Ленин писал о декабристах: "Страшно далеки они от народа", и еще о них: "для народа, но без народа".
Что страшно далеки, это вне всякого сомнения. Не знаю, анекдот, или быль: "За Константина и жену его Конституцию", но если и анекдот, то весьма правдоподобный. И сегодня, спустя без малого 200 лет, Основной закон не слишком интересует русского человека, что говорить про те допотопные времена.
А вот второй тезис Ульянова-Ленина, на мой взгляд, уже не бесспорен. Достаточно сказать, что выступая за немедленную отмену крепостного права, декабристы очень осторожно подходили к решению земельного вопроса (Никита Муравьев и вовсе предлагал освобождать крестьян практически без земли).
Помня дальнейшую историю России, не думаю, что мужики, при таком раскладе, сказали бы "спасибо" своим освободителям.
Проблема, однако, гораздо глубже: насколько можно судить, крестьянский мир той эпохи был абсолютно безразличен к модным политическим течениям, волновавшим дворянскую аристократию. Лишь через несколько десятилетий, а то и через столетие, широкие слои российского общества дозрели до обсуждения тех идей, которые бродили в колбе тайных декабристских обществ.
К числу таких идей относится и политический национализм (не путать с бытовым), то есть стремление построить деятельность государства в соответствии с интересами, образом жизни и мышления доминирующего этноса.
Стоить отметить, что понятие "нация" в ту пору в России было не в чести: говорили о народах, языках, племенах.
Одна из глав знаменитой "Русской правды" декабриста Павла Пестеля так и называлась: "О племенах Россию населяющих".
Да и признаком самоидентификации (свой-чужой) служила не национальная принадлежность, а подданство, вероисповедание или место жительства ("мы пскопские").
Требование считать Россию государством, прежде всего "Коренного Народа Русскаго" (заметьте, все с заглавной буквы), пожалуй, впервые четко было сформулировано декабристом Павлом Пестелем. Этот непреклонный русак немецкого происхождения являлся последовательным сторонником унитарного государства и русификации "различных племен к России присоединенных". Впрочем, насколько можно судить из литературы того времени, подавляющее большинство "Коренного Народа Русскаго" было весьма далеко от подобного радикализма.
Да и не все декабристы придерживались столь непопулярных в наши дни взглядов, например "Конституция" Никиты Муравьева была несколько ближе к современным представлениям о федерации.
Но, так или иначе,декабрьское восстание 1825 года потерпело поражение, а вместе с казненными декабристами были похоронены (на многие десятилетия) и надежды образованной части общества на ускоренную модернизацию страны.
Мне могут возразить (и возражают), что экономика, культура и наука развивались в России невиданными для многих стран Западной Европы темпами и во второй четверти XIX века - часто не благодаря, а вопреки европеизированной аристократии. Сплошь и рядом в роли "прогрессоров" выступали как раз те слои населения (например, старообрядцы), которые дальше всего отстояли от модного столичного "вольтерьянства". Что именно в средних и нижних слоях российского общества вырабатывалась трудовая и коммерческая этика, сделавшая возможным "русское экономическое чудо" конца XIX начала XX веков.
Не спорю, но все дело в том, что модернизация - сложный и нелинейный процесс, ядром которого является не развитие рыночной экономики (как полагают многие), а трансформация человека, формирование зрелого"Я", отпочкование его от "мы", рационализация сознания. Происходит это не вдруг, непоследовательно, противоречиво, через целый ряд промежуточных этапов, иногда так, что самый современный в одном отношении человек, остается живым анахронизмом в других отношениях.
И все же, для России XVIII - первой четверти XIX таким слоем, несомненно, являлась дворянская интеллигенция, и именно ее модернизационный потенциал был расстрелян на Сенатской площади.
( продолжение следует).