Глава 5
Наконец пришла весна. Начали делить землю на полосы (по новому порядку) были поделены что осталось - лошади. Лошадь была на 4-5 дворов. Бедные лошади, как им досталось. Каждый стремиться сделать (вспахать) поболее впрячь ее пораньше и отпустить попозже, и так каждый день. Лошадей отводили на пастбище к моху (торфболоту) с каждой лошадью кто-нибудь, но должен был быть, у нас говорят на ночлег или ночное.
[Читать дальше]
Собирались ребята, девчата каждый брал что-нибудь теплое, чтоб спать. Конечно как далеки были эти ночлеги от довоенных. Сколько было смеху, сколько баловства, а страшным басням (сказкам) конца нет. У нас был мастак их рассказывать Сергей Паулючонок. Как наслушаемся вот этих басен, жуть было покидать костер поглядеть лошадей. Один боится, другой трусит, вот и идем вдвоем, а девчонки аж пищат, когда им кому очередь смотреть коней. Просят ребят, ну и идем, куда денешься. Набаловавшись, наговорившись, когда уже съедена вся печеная бульба, укладываемся спать.
Ночь. Светает, небо чистое со стороны болота начинает тянуть сыростью, мы жмемся друг к другу, лошади фыркают, гоцают спутанными ногами. Мы засыпаем. Сейчас это было не то. Мы с вечера укладывались спать костров не жгли, т.к. знали что лошади никуда не денутся. Другая бедняга так измучена, что у нее нет сил щипать траву, и стоит животина, опустив голову - отдыхает. Не боялись мы теперь ночной таинственности черного болота, не пугали нас привидения. Утром чуть свет бедняги, отдохнув чуть, и жадно щипали траву, а их вот опять на целый день в упряжь. Их уже так довели, что некоторые в упряжи подали и более не подымались.
Эх. Проклятущая война она не только людей касается.
Однажды, а дело было где-то в начале июня, к нам в деревню приехали немцы. Появились они что-то прямо с самого утра и заявились и к нам в избу. С ними был бургомистр волости, фашистский прихвостень, предатель некий Печкуренко.
- Иван Жихарев тут живет? - спросил он
- Тут - ответил отец
- А где он? У меня тут к нему дело есть.
Нечистый бы с тобой дело имел, а не я, подумал я.
- А…так вот ты каков гусь. Говорят у тебя имеется оружие. Партизаны тебя навещают частенько. Ну с партизанами вот разберемся, а оружие отдай по-хорошему.
- Нет у меня никакого оружия.
- Или уже успел все передать партизанам, но тем хуже для тебя.
- Нет у него ничего. Вот была винтовка, так ее вот сдали и справка есть об этом - говорит отец и достал справку.
- Общем собирайся там разберутся где брал и куда девал оружие. Заявление нам поступило еще зимой, но ты как раз болел тогда, ну, а сейчас вот в самый раз с тобой и поговорить. обирайся и ты хозяин - сказал предатель моему отцу.
Мать наспех положила в торбу хлеба, яиц. Повели нас уже одни немцы прямо в Богушевск. Немцы ехали на подводе, а мы шли пешком. Мне отец, выбрав момент, шепнул:
- Бить будут, ничего ты не знаешь, и не было ничего кроме этой вот винтовки.
Знавал он, что кроме этой вот винтовки было оружие, и знал, куда оно ушло. И знал, какие могут быть последствия. Я же ничего себе не представлял.
В Богушевск прибыли в середине дня сразу подъехали к зданию орсткомандатур. Зашли внутрь здания, один немец зашел в один кабинет, погодя открыв дверь, позвал нас. В кабинете был полумрак от густых кустов перед окнами, у раскрытого окна висела клетка с двумя птичками, за массивным столом сидел офицер и рассматривал какие-то бумаги.
- Зо, зо (так, так) - оторвавшись от бумаг, офицер стал рассматривать нас, потом начал что-то говорить конвоиру.
Вижу, что немец-конвоир велит идти только мне одному, а отец остался там. После уже я узнал, что и отца не отпустили, а направили работать на лесопильный завод. Меня привели не куда-нибудь, а в кутузку, где часовыми были полицаи.
В камере я был один, вечером дали поесть какой-то баланды без хлеба. Хлеб тут дают раз в день в обед по 250 грамм. В камере деревянные нары, вышарканные до блеска человечьими телами, стены были расписаны именами и фамилиями, и дата, когда кто сколько тут сидел.- Ну вот Иван, пробуй вот вкус немецкого хлеба. Эх, дурак, не ушел вот до сих пор в партизаны и вот досидел, с досадой думал и журил себя. На сердце было тяжело, тревожила неизвестность.
На другой день уже далеко после обеда меня уводят из камеры, присоединили к троим, таким же по возрасту парням, и немец нас повел. Уже нас четверо, все не один как-то легче стало.
- Откуда парень? - спросил один
- С Ивашково
- А за что взяли?
- А черт их знает
- Они - то знают за что берут.
Да идем на станцию видимо куда-то повезут. Нас посадили в товарный вагон, с нами же сел немец конвоир. Немного погодя поезд пошел и пошел он в сторону Орши. Ехали что-то долго что только поздно вечером приехали в Оршу. С вокзала наш конвоир повел нас в город, идем по улицам, а улицы пустынны и темно. А что если сигануть в сторону куда-либо. Но конвоир держит пистолет в кармане, да идем-то не по тротуару, а по средине улицы.
Уже пришли в центр города, вот прошли по мосту р. Оршицу и вскоре подошли к какому-то приземистому зданию ворота огромные, а в воротах калитка у калитки часовой полицай.
Наш конвоир передал ему бумаги и этих троих парней, а меня куда-то повел дальше. Вижу, что идем по дороге в сторону льнокомбината. Подходим к зданиям льнокомбината, заходим в один дом, а там в одну комнату где было два немца. Вижу мой конвоир передает какие-то бумаги, касающиеся меня, т.к. я заметил заявление, что написано на меня и мою справку о винтовке. У меня отобрали все, что было в карманах. Там были: маленький ножик, пустой портсигар, серебряная монета 50 копеек в углу кармана оказалось несколько чечевичных зерен и вот они смотрели, смотрели, что это такое, полепетали между собой, потом один берет ножик и расколол зерно. Они видимо посчитали, что это дробь. Заставили снять с брюк ремень. Ощупали меня с ног до головы. И повел меня уже другой конвоир в этом же здании открывает дверь и велит входить, а там темно, и я осторожно ступаю, а он как поддаст мне в спину, я и полетел по телам людей.
Кто-то бранно выругался. Да тут полно людей, куда ни пошаришь рукой, везде тела спящих людей. Кое-как я нашел место присесть, а лечь было невозможно. Наутро чуть стал пробиваться свет, через зарешеченное окно, люди стали покашливать , стали просыпаться.
- Кого это ночью к нам впихнули?
- Мне вот по ноге больно ударил.
- Я ничего не видел, а немец меня толкнул.
- Ну как же ведь ему нарушили сон, вот он и злует.
- А за что тебя сынок сюда взяли?
- А Бог их знает за что.
- Э-э-э. да сюда за так не берут и воров сюда не берут тут гестапо сынок.
А черт их знает что это за гестапо для меня как он не называется все одно фашисты.
Когда хорошо рассвело, в камере можно было рассмотреть всех ее обитателей. И кого тут не было были тут люди и в немецкой форме, и в какой-то другой мне незнакомой и в гражданской, но люди все разговаривали по-русски.
- Скоро вот пожрать принесут, так что отведаешь немецкого пайка - сказал один, а сам как на ботинках расшнуровывал штанину брюк, расшнуровав он задрал ее и давай там ловить вшей.
Поймает вшу и на полу ее ногтем, а вши какие-то жирные, что на деревянном полу, уж громкий получался щелчок. И так без какого-либо стеснения. Вот и еще один занялся тем же, а на их и не обращает внимания никто. Мне стало до тошноты противно, и я отвернулся.
Загремела дверь, вошел конвоир, что-то прогоготал.
- Четыре человека пошли да смотрите там бычки - сказал один по камере. Четыре человека поднялись, вышли, дверь опять закрыли.
Оказывается, что это утренняя оправка, водят в уборную через весь двор, а после заходят в умывальник умыться и так по очереди всех. Вот этим-то и вменялось в обязанности пока идут до уборной по дороге собирают окурки сигарет. Долго шла эта оправка, ведь в камере было человек 25. наконец, прошли все в камере закурили, насобирали «бычков». Немного погодя приносят завтрак пол-литра кофе суррогата сладкий, 150 грамм хлеба и кусочек сыра или мармелада. В обед пол-литра супа без хлеба и на ужин 150 грамм хлеба и кружка кофе вот и все.
В этот же день меня вызвали на допрос. Немец конвоир до того исказил мою фамилию, что раз несколько он выкликал, пока я не догадался, что это меня «просят» выйти.
- Гляди, там бычки - напутствовали меня по камере.
Но мне было не до бычков, ведь это первый допрос, и что он мне сулит. Повел меня конвоир через двор к новенькому деревянному из досок бараку. Заводит в него, а там в одну из комнат в этой комнате сидел немец в форме унтера, и один человек в гражданском.
- Садись - сказал переводчик
Унтер начал говорить, а переводчик стал переводить.
- Не считай нас за зверей, расскажи все честно и быстро - попадешь домой. И зачитал мне обвинение. А я обвинялся в хранении оружия и связь с партизанами. Да обвинение не из приятных и хуже не придумаешь. Но надо как-то выкручиваться раз попал. Хранение оружия я все отрицал, а что было, то сдал.
- А зачем ты его доставал, для какой цели, где достал?
- Какая цель вот думал кончится война, буду на охоту ходить, а вот пришлось стрельнул собаку и отобрали. И пошел меня унтер крутить и так и сяк, но я уже вошел в роль и говорил то, что следовало. Часа два меня он мучил, после меня вернули в камеру.
- Ну что тебе приписывают?
- За винтовку вот и попал.
- Всыпать бы тебе хорошенько, чтоб ты знал, как винтовку брать, а раз взял, то с умом надо и держать.
Да прав ты, сто раз прав, дорогой товарищ, ну что сделаешь, раз уже так получилось - думал я.
В эту ночь нашлось и для меня место лечь на полу, но спать долго я не мог, одолевали мрачные мысли. Сумею ли я выкрутиться, уж больно дотошный немец из каждой мелочи строит событие и не запутаюсь ли я вот в таких мелочах. Да видимо мне не уснуть, одни тревожные мысли, а тут еще чувствую по телу пошли вши, да много вшей, я только и мог их гонять с одного участка на другое. Но под утро сон меня все-таки свалил, предоставив возможность действовать вшам.
На другой день я опять был вызван на допрос. И пошел этот дотошный унтер:
- А кто, что за люди приходят к тебе по ночам, зачем приходят. Знаешь их?
- Да у нас в деревне нет того двора, чтобы не были по ночам люди, а приходят они поесть или просят хлеба, яичек - отвечал я.
Три раза я вызывался на допросы. Помню на последнем допросе унтер зачем-то вышел, а переводчик мне быстро говорит:
- Написал заявление о твоих делах Беляев Валентин, берегись его.
- Да, ну!? Только и смог выдавить я о только что услышанным, чуть было не выложив, что Валентин мой двоюродный брат.
-Да что ты городишь хреновину - думаю я себе - ведь Валентин знал все мои мысли и дела, знал все, что у меня было и есть. Ну нет, так я тебе и поверил, вот дудки тебе фашист. Только зачем все это, какая чертовщина за этим кроется. Значит они и Валентина знают, а вот откудова они знают его и еще множество вопросов возникало у меня, на которые я не мог найти ответа.
В этот же день, под вечер, меня опять вызывают. Когда меня вывели, то на улице меня поджидал «мой» унтер, но без переводчика. Вижу, подходим к легковой машине, садимся в нее и мы поехали. Вот думаю - тебе какая честь покатают немцы на легковушке тебя, ты же еще в жизни не катался вот на такой.
Едем в центр города, подъезжаем к тому мрачному зданию, к тем большим воротам с калиткой, где тогда ночью оставили троих парней. Когда мы зашли за ворота, мне стало понятно что это за «дворец». Это была тюрьма. Процедура приема недолго задержала нас, меня принял полицай - надзиратель и повел. Повел по длинному мрачному коридору, освещенному тусклой лампочкой. Остро воняло уборной с приправой хлорки, по коридору гулко отдавался звук шагов кованой обуви. Загремев связкой огромных ключей полицай-надсмотрщик открыв камеру пихнув меня вперед произнес:
- Пополнение вот принимай.
Камера была небольшая у одной стены нары, небольшое оконце снаружи заделано досками, поэтому мы видим только кусочек неба. В камере полно людей, а люди чуть ли не голые, что в трусах, а кто в одних кальсонах. Духота и вонища, от стоявшей у дверей параши, в камере была страшная, как только люди дышат.
- Ну-ка иди сюда - подзывает меня один верзила, заросший как орангутанг - За что сел?
- За винтовку - выдавил я
- А,а, тебе видимо худо жилось на воле, что ты винтовку взял. Ну вот тут для тебя будет получше, иди вон пока к параше, твое место там.
А место свободное было и в самом деле только у параши, даже под нарами было забито человечьими телами. На нарах были более привилегированная группа людей, т.е. давно сидят или кому подкидывают из дому передачи. А остальные ютятся, как я уже сказал на полу и под нарами. Камера небольшая примерно 5х5, а людей человек 45.
Дышать тяжело, очень душно, все мокро, а от параши несет. Жратва тут хуже и не придумаешь. Утром шишь, т.е. ничего, в обед 250 грамм хлеба, а хлеб одно название, что это хлеб, и Святая Мария их знает из чего он «изготовлен» в руки берешь этот кусочек «хлеба» с особой осторожностью, т.к. гляди он рассыплется, и еще пол-литра баланды - синяя вода с там плавает несколько лепестков капусты и нечищеная картошка. А вечером пустой кипяток для профилактики кишок.
Утром полицай делает подъем ударом деревянного молотка по двери, от подобного звука даже мертвый вскочит. А ругается, к делу, но более без дела, а так отменно и сочно и где это проходимец так выучился.
После подъема, по очереди каждая камера идет в уборную, с уборной в умывальник, а дежурные по камере выносят парашу, подметают камеру. Долго тянется эта процедура туалета, это пока пройдут все камеры, время уходит много, но его все с нетерпением ждут, ждут время обеда. Ведется вялый разговор, но чуть разговор заводился о еде, сразу загорались глаза. А сколько тут знатоков и толковых знатоков, которые знают, сколько можно приготовить блюд из картошки.
- А я вот ничего в жизни лучше не люблю, как блинчики свежие со сметаной - скажет другой
-Хватит вам! В душу вашу мать и так тошно, а они завели разговор о блинчиках.
А как хочется есть, кажется, сейчас самого черта слопал с его рогами и копытцами и невольно думается, а ведь есть люди, которые не думают вот так о еде, т.к. сыты.
[Читать дальше]
Собирались ребята, девчата каждый брал что-нибудь теплое, чтоб спать. Конечно как далеки были эти ночлеги от довоенных. Сколько было смеху, сколько баловства, а страшным басням (сказкам) конца нет. У нас был мастак их рассказывать Сергей Паулючонок. Как наслушаемся вот этих басен, жуть было покидать костер поглядеть лошадей. Один боится, другой трусит, вот и идем вдвоем, а девчонки аж пищат, когда им кому очередь смотреть коней. Просят ребят, ну и идем, куда денешься. Набаловавшись, наговорившись, когда уже съедена вся печеная бульба, укладываемся спать.
Ночь. Светает, небо чистое со стороны болота начинает тянуть сыростью, мы жмемся друг к другу, лошади фыркают, гоцают спутанными ногами. Мы засыпаем. Сейчас это было не то. Мы с вечера укладывались спать костров не жгли, т.к. знали что лошади никуда не денутся. Другая бедняга так измучена, что у нее нет сил щипать траву, и стоит животина, опустив голову - отдыхает. Не боялись мы теперь ночной таинственности черного болота, не пугали нас привидения. Утром чуть свет бедняги, отдохнув чуть, и жадно щипали траву, а их вот опять на целый день в упряжь. Их уже так довели, что некоторые в упряжи подали и более не подымались.
Эх. Проклятущая война она не только людей касается.
Однажды, а дело было где-то в начале июня, к нам в деревню приехали немцы. Появились они что-то прямо с самого утра и заявились и к нам в избу. С ними был бургомистр волости, фашистский прихвостень, предатель некий Печкуренко.
- Иван Жихарев тут живет? - спросил он
- Тут - ответил отец
- А где он? У меня тут к нему дело есть.
Нечистый бы с тобой дело имел, а не я, подумал я.
- А…так вот ты каков гусь. Говорят у тебя имеется оружие. Партизаны тебя навещают частенько. Ну с партизанами вот разберемся, а оружие отдай по-хорошему.
- Нет у меня никакого оружия.
- Или уже успел все передать партизанам, но тем хуже для тебя.
- Нет у него ничего. Вот была винтовка, так ее вот сдали и справка есть об этом - говорит отец и достал справку.
- Общем собирайся там разберутся где брал и куда девал оружие. Заявление нам поступило еще зимой, но ты как раз болел тогда, ну, а сейчас вот в самый раз с тобой и поговорить. обирайся и ты хозяин - сказал предатель моему отцу.
Мать наспех положила в торбу хлеба, яиц. Повели нас уже одни немцы прямо в Богушевск. Немцы ехали на подводе, а мы шли пешком. Мне отец, выбрав момент, шепнул:
- Бить будут, ничего ты не знаешь, и не было ничего кроме этой вот винтовки.
Знавал он, что кроме этой вот винтовки было оружие, и знал, куда оно ушло. И знал, какие могут быть последствия. Я же ничего себе не представлял.
В Богушевск прибыли в середине дня сразу подъехали к зданию орсткомандатур. Зашли внутрь здания, один немец зашел в один кабинет, погодя открыв дверь, позвал нас. В кабинете был полумрак от густых кустов перед окнами, у раскрытого окна висела клетка с двумя птичками, за массивным столом сидел офицер и рассматривал какие-то бумаги.
- Зо, зо (так, так) - оторвавшись от бумаг, офицер стал рассматривать нас, потом начал что-то говорить конвоиру.
Вижу, что немец-конвоир велит идти только мне одному, а отец остался там. После уже я узнал, что и отца не отпустили, а направили работать на лесопильный завод. Меня привели не куда-нибудь, а в кутузку, где часовыми были полицаи.
В камере я был один, вечером дали поесть какой-то баланды без хлеба. Хлеб тут дают раз в день в обед по 250 грамм. В камере деревянные нары, вышарканные до блеска человечьими телами, стены были расписаны именами и фамилиями, и дата, когда кто сколько тут сидел.- Ну вот Иван, пробуй вот вкус немецкого хлеба. Эх, дурак, не ушел вот до сих пор в партизаны и вот досидел, с досадой думал и журил себя. На сердце было тяжело, тревожила неизвестность.
На другой день уже далеко после обеда меня уводят из камеры, присоединили к троим, таким же по возрасту парням, и немец нас повел. Уже нас четверо, все не один как-то легче стало.
- Откуда парень? - спросил один
- С Ивашково
- А за что взяли?
- А черт их знает
- Они - то знают за что берут.
Да идем на станцию видимо куда-то повезут. Нас посадили в товарный вагон, с нами же сел немец конвоир. Немного погодя поезд пошел и пошел он в сторону Орши. Ехали что-то долго что только поздно вечером приехали в Оршу. С вокзала наш конвоир повел нас в город, идем по улицам, а улицы пустынны и темно. А что если сигануть в сторону куда-либо. Но конвоир держит пистолет в кармане, да идем-то не по тротуару, а по средине улицы.
Уже пришли в центр города, вот прошли по мосту р. Оршицу и вскоре подошли к какому-то приземистому зданию ворота огромные, а в воротах калитка у калитки часовой полицай.
Наш конвоир передал ему бумаги и этих троих парней, а меня куда-то повел дальше. Вижу, что идем по дороге в сторону льнокомбината. Подходим к зданиям льнокомбината, заходим в один дом, а там в одну комнату где было два немца. Вижу мой конвоир передает какие-то бумаги, касающиеся меня, т.к. я заметил заявление, что написано на меня и мою справку о винтовке. У меня отобрали все, что было в карманах. Там были: маленький ножик, пустой портсигар, серебряная монета 50 копеек в углу кармана оказалось несколько чечевичных зерен и вот они смотрели, смотрели, что это такое, полепетали между собой, потом один берет ножик и расколол зерно. Они видимо посчитали, что это дробь. Заставили снять с брюк ремень. Ощупали меня с ног до головы. И повел меня уже другой конвоир в этом же здании открывает дверь и велит входить, а там темно, и я осторожно ступаю, а он как поддаст мне в спину, я и полетел по телам людей.
Кто-то бранно выругался. Да тут полно людей, куда ни пошаришь рукой, везде тела спящих людей. Кое-как я нашел место присесть, а лечь было невозможно. Наутро чуть стал пробиваться свет, через зарешеченное окно, люди стали покашливать , стали просыпаться.
- Кого это ночью к нам впихнули?
- Мне вот по ноге больно ударил.
- Я ничего не видел, а немец меня толкнул.
- Ну как же ведь ему нарушили сон, вот он и злует.
- А за что тебя сынок сюда взяли?
- А Бог их знает за что.
- Э-э-э. да сюда за так не берут и воров сюда не берут тут гестапо сынок.
А черт их знает что это за гестапо для меня как он не называется все одно фашисты.
Когда хорошо рассвело, в камере можно было рассмотреть всех ее обитателей. И кого тут не было были тут люди и в немецкой форме, и в какой-то другой мне незнакомой и в гражданской, но люди все разговаривали по-русски.
- Скоро вот пожрать принесут, так что отведаешь немецкого пайка - сказал один, а сам как на ботинках расшнуровывал штанину брюк, расшнуровав он задрал ее и давай там ловить вшей.
Поймает вшу и на полу ее ногтем, а вши какие-то жирные, что на деревянном полу, уж громкий получался щелчок. И так без какого-либо стеснения. Вот и еще один занялся тем же, а на их и не обращает внимания никто. Мне стало до тошноты противно, и я отвернулся.
Загремела дверь, вошел конвоир, что-то прогоготал.
- Четыре человека пошли да смотрите там бычки - сказал один по камере. Четыре человека поднялись, вышли, дверь опять закрыли.
Оказывается, что это утренняя оправка, водят в уборную через весь двор, а после заходят в умывальник умыться и так по очереди всех. Вот этим-то и вменялось в обязанности пока идут до уборной по дороге собирают окурки сигарет. Долго шла эта оправка, ведь в камере было человек 25. наконец, прошли все в камере закурили, насобирали «бычков». Немного погодя приносят завтрак пол-литра кофе суррогата сладкий, 150 грамм хлеба и кусочек сыра или мармелада. В обед пол-литра супа без хлеба и на ужин 150 грамм хлеба и кружка кофе вот и все.
В этот же день меня вызвали на допрос. Немец конвоир до того исказил мою фамилию, что раз несколько он выкликал, пока я не догадался, что это меня «просят» выйти.
- Гляди, там бычки - напутствовали меня по камере.
Но мне было не до бычков, ведь это первый допрос, и что он мне сулит. Повел меня конвоир через двор к новенькому деревянному из досок бараку. Заводит в него, а там в одну из комнат в этой комнате сидел немец в форме унтера, и один человек в гражданском.
- Садись - сказал переводчик
Унтер начал говорить, а переводчик стал переводить.
- Не считай нас за зверей, расскажи все честно и быстро - попадешь домой. И зачитал мне обвинение. А я обвинялся в хранении оружия и связь с партизанами. Да обвинение не из приятных и хуже не придумаешь. Но надо как-то выкручиваться раз попал. Хранение оружия я все отрицал, а что было, то сдал.
- А зачем ты его доставал, для какой цели, где достал?
- Какая цель вот думал кончится война, буду на охоту ходить, а вот пришлось стрельнул собаку и отобрали. И пошел меня унтер крутить и так и сяк, но я уже вошел в роль и говорил то, что следовало. Часа два меня он мучил, после меня вернули в камеру.
- Ну что тебе приписывают?
- За винтовку вот и попал.
- Всыпать бы тебе хорошенько, чтоб ты знал, как винтовку брать, а раз взял, то с умом надо и держать.
Да прав ты, сто раз прав, дорогой товарищ, ну что сделаешь, раз уже так получилось - думал я.
В эту ночь нашлось и для меня место лечь на полу, но спать долго я не мог, одолевали мрачные мысли. Сумею ли я выкрутиться, уж больно дотошный немец из каждой мелочи строит событие и не запутаюсь ли я вот в таких мелочах. Да видимо мне не уснуть, одни тревожные мысли, а тут еще чувствую по телу пошли вши, да много вшей, я только и мог их гонять с одного участка на другое. Но под утро сон меня все-таки свалил, предоставив возможность действовать вшам.
На другой день я опять был вызван на допрос. И пошел этот дотошный унтер:
- А кто, что за люди приходят к тебе по ночам, зачем приходят. Знаешь их?
- Да у нас в деревне нет того двора, чтобы не были по ночам люди, а приходят они поесть или просят хлеба, яичек - отвечал я.
Три раза я вызывался на допросы. Помню на последнем допросе унтер зачем-то вышел, а переводчик мне быстро говорит:
- Написал заявление о твоих делах Беляев Валентин, берегись его.
- Да, ну!? Только и смог выдавить я о только что услышанным, чуть было не выложив, что Валентин мой двоюродный брат.
-Да что ты городишь хреновину - думаю я себе - ведь Валентин знал все мои мысли и дела, знал все, что у меня было и есть. Ну нет, так я тебе и поверил, вот дудки тебе фашист. Только зачем все это, какая чертовщина за этим кроется. Значит они и Валентина знают, а вот откудова они знают его и еще множество вопросов возникало у меня, на которые я не мог найти ответа.
В этот же день, под вечер, меня опять вызывают. Когда меня вывели, то на улице меня поджидал «мой» унтер, но без переводчика. Вижу, подходим к легковой машине, садимся в нее и мы поехали. Вот думаю - тебе какая честь покатают немцы на легковушке тебя, ты же еще в жизни не катался вот на такой.
Едем в центр города, подъезжаем к тому мрачному зданию, к тем большим воротам с калиткой, где тогда ночью оставили троих парней. Когда мы зашли за ворота, мне стало понятно что это за «дворец». Это была тюрьма. Процедура приема недолго задержала нас, меня принял полицай - надзиратель и повел. Повел по длинному мрачному коридору, освещенному тусклой лампочкой. Остро воняло уборной с приправой хлорки, по коридору гулко отдавался звук шагов кованой обуви. Загремев связкой огромных ключей полицай-надсмотрщик открыв камеру пихнув меня вперед произнес:
- Пополнение вот принимай.
Камера была небольшая у одной стены нары, небольшое оконце снаружи заделано досками, поэтому мы видим только кусочек неба. В камере полно людей, а люди чуть ли не голые, что в трусах, а кто в одних кальсонах. Духота и вонища, от стоявшей у дверей параши, в камере была страшная, как только люди дышат.
- Ну-ка иди сюда - подзывает меня один верзила, заросший как орангутанг - За что сел?
- За винтовку - выдавил я
- А,а, тебе видимо худо жилось на воле, что ты винтовку взял. Ну вот тут для тебя будет получше, иди вон пока к параше, твое место там.
А место свободное было и в самом деле только у параши, даже под нарами было забито человечьими телами. На нарах были более привилегированная группа людей, т.е. давно сидят или кому подкидывают из дому передачи. А остальные ютятся, как я уже сказал на полу и под нарами. Камера небольшая примерно 5х5, а людей человек 45.
Дышать тяжело, очень душно, все мокро, а от параши несет. Жратва тут хуже и не придумаешь. Утром шишь, т.е. ничего, в обед 250 грамм хлеба, а хлеб одно название, что это хлеб, и Святая Мария их знает из чего он «изготовлен» в руки берешь этот кусочек «хлеба» с особой осторожностью, т.к. гляди он рассыплется, и еще пол-литра баланды - синяя вода с там плавает несколько лепестков капусты и нечищеная картошка. А вечером пустой кипяток для профилактики кишок.
Утром полицай делает подъем ударом деревянного молотка по двери, от подобного звука даже мертвый вскочит. А ругается, к делу, но более без дела, а так отменно и сочно и где это проходимец так выучился.
После подъема, по очереди каждая камера идет в уборную, с уборной в умывальник, а дежурные по камере выносят парашу, подметают камеру. Долго тянется эта процедура туалета, это пока пройдут все камеры, время уходит много, но его все с нетерпением ждут, ждут время обеда. Ведется вялый разговор, но чуть разговор заводился о еде, сразу загорались глаза. А сколько тут знатоков и толковых знатоков, которые знают, сколько можно приготовить блюд из картошки.
- А я вот ничего в жизни лучше не люблю, как блинчики свежие со сметаной - скажет другой
-Хватит вам! В душу вашу мать и так тошно, а они завели разговор о блинчиках.
А как хочется есть, кажется, сейчас самого черта слопал с его рогами и копытцами и невольно думается, а ведь есть люди, которые не думают вот так о еде, т.к. сыты.