И говорит ему Иисус
10 июля читается Мф VIII, 5-13 зачало 25
17 июля читаем Мф VIII, 28 - IX, 1 зачало 28
И то и другое чтение в обсуждении в нашем сообществе уже было, так что при желании можно продолжать комментировать.
Я хочу немного отступить от привычных чтений Евангелий и Апостола, и поговорить о довольно интересной теме - о вставках в тексты Евангелия таких фрагментов, которые, бывает, довольно сильно разрезают повествование, превращая его в рассказ малопонятный и несвязанный.
Раз уж представился такой хороший повод, хочется обратить внимание на фрагмент текста Мф VIII 19-22, который как раз присутствует между нашими чтениями 10 и 17 июля.
Процитирую сразу большой отрывок Мф VIII 13 - 28, чтобы было понятно о чем речь:
13 И сказал Иисус сотнику: иди, и, как ты веровал, да будет тебе. И выздоровел слуга его в тот час.
14 Придя в дом Петров, Иисус увидел тещу его, лежащую в горячке,
15 и коснулся руки ее, и горячка оставила ее; и она встала и служила им.
16 Когда же настал вечер, к Нему привели многих бесноватых, и Он изгнал духов словом и исцелил всех больных,
17 да сбудется реченное через пророка Исаию, который говорит: Он взял на Себя наши немощи и понес болезни.
18 Увидев же Иисус вокруг Себя множество народа, велел ученикам отплыть на другую сторону.
19 Тогда один книжник, подойдя, сказал Ему: Учитель! я пойду за Тобою, куда бы Ты ни пошел.
20 И говорит ему Иисус: лисицы имеют норы и птицы небесные - гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову.
21 Другой же из учеников Его сказал Ему: Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего.
22 Но Иисус сказал ему: иди за Мною, и предоставь мертвым погребать своих мертвецов.
23 И когда вошел Он в лодку, за Ним последовали ученики Его.
24 И вот, сделалось великое волнение на море, так что лодка покрывалась волнами; а Он спал.
25 Тогда ученики Его, подойдя к Нему, разбудили Его и сказали: Господи! спаси нас, погибаем.
26 И говорит им: что вы так боязливы, маловерные? Потом, встав, запретил ветрам и морю, и сделалась великая тишина.
27 Люди же, удивляясь, говорили: кто это, что и ветры и море повинуются Ему?
28 И когда Он прибыл на другой берег в страну Гергесинскую, Его встретили два бесноватые, вышедшие из гробов, весьма свирепые, так что никто не смел проходить тем путем.
Итак, наступил вечер, и Христос понял, что надо уходить, пока вокруг Него стационар не образовали. Надо было уходить огородами, и Учитель велел ученикам готовить на ночь лодку к отплытию. В общем-то совершенно цельный рассказ, если бы не Мф VIII 19-22. Мы поставим вопрос так: как там оказался этот текст, ни имеющий к повествованию никакого отношения? Этот текст почти полностью совпадает с Лк IX 57-62, только немного короче.
У Луки этот фрагмент чуть более к месту. Он находится тотчас перед избранием семидесяти (начало X главы). Но и у Луки он кажется лишним, потому что связь дальнейшая не читается. Написанное по смыслу относится к теме набора учеников, о чем мы неоднократно уже говорили. Христос явно отговаривает людей от следования за Ним в качестве учеников, или ставит им такие условия, чтобы они сами отказались (пример с богатым юношей). Ну вообще такая «дзэновская» практика отговаривания она повсеместная, ни один серьезный подвижник чадами не обзаводился, это только светлые батюшки всех уговаривают делать то, не знаю что по послушанию.
Давно, с позопрошлого еще века, принялись считать текст первых трех евангелий составленным из лоскутов, из «логий», плюс отрывочных воспоминаний о Христе. Вывод из этого делался такой, что никаких марков - матвеев не было, а был коллективный труд, помеченный именами тех или иных апостолов.
Я не берусь опровергать этот вывод, лишь выскажусь, что оснований он не имеет никаких перед классической версией «единоличного авторства» всякого евангелия. И вот почему.
Да, и вправду, есть рассказ, и есть вставки - логии, которые заметно выделяются на фоне ровного повествования. Какие-то наиболее яркие слова Христа вошли в поговорки, и стали устной традицией, возможно вошли в тексты литургий, и их надо было тоже записать. Где, и при каких обстоятельствах были произнесены те или иные слова было не совсем ясно, или даже совсем не ясно, и поставим себя на место евангелиста, который хочет составить цельную историю, и не лишить ее любимых всеми поговорок. Перед ним сложная задача. Он должен найти кого-то из апостолов и хорошенько его расспросить, но у ближайших апостолов память тоже не железная, да и не все апостолы еще живы, так что приходится импровизировать. Не все детали хорошо помнятся. Но с другой стороны перед евангелистом не стоит задача налепить отсебячины, то есть специально организовать переходы. Для того, чтобы рассказ вышел ровным это было бы правильно, но это может привести к тому, что всеми любимые и повторяемые логии будут слишком конкретно привязаны к тому или иному событию. Чрезмерная конкретность может понизить их универсальность. Как бы утратится их пословичность и поговорочность. И описатель отставляет за ними вот такую пословичность. Они вплетены в повествование, но они не живут за счет него и, одновременно, ему не мешают, оставаясь в своей универсальности, само-бытности, над-событийности.
Думается, это более объясняет лоскутный характер повествования, нежели версия о множестве авторов.