История России нетрадиционной ориентации. Часть первая
Продолжаем курощение созданной НТСовцами пародии на историю России ХХ века.
Рецензия к.и.н., доцента кафедры отечественной и всеобщей истории историко-филологического факультета Полоцкого государственного университета Александра Александровича Шишкова История России нетрадиционной ориентации от профессора Зубова // Родина. 2010. № 6-7.
История России нетрадиционной ориентации от профессора Зубова
История России. ХХ век. 1894-1939. М.: Астрель; АСТ, 2009. 1023 с. Тир. 5000 экз.; История России. ХХ век. 1939-2007.- М.: Астрель; АСТ, 2009. 829 с. Тир. 5000 экз.
Увидев два объёмистых тома новоизданной "Истории России" (в двух томах, повествующих о периоде 1894-2007 годов, под 1900 страниц!), я поначалу воодушевился. Теперь будет чем разнообразить процесс преподавания, проникнуть в новейшие трактовки такого непростого ХХ века, поделиться со студентами новыми фактами и обобщениями. Список авторов, открывающий первый том солидного издания, оптимистические ожидания только укрепил: у работы 43 автора - историки, филологи, искусствоведы, философы, географы, доктор права, специалисты в области технических наук, два протоиерея и заместитель директора Российского центра защиты леса. Многие фамилии известны широко: академик РАН Юрий Пивоваров, Никита Струве, Витторио Страда; статьи других с интересом читались в журнале "Родина", например, Василия Цветкова. В общем, проект, генеральным директором и ответственным редактором которого выступил профессор МГИМО (Университет) Андрей Зубов, обещал немало интересного. А о том, что в итоге родила эта гора научной мысли, постараюсь поделиться.
Том первый. Удивительное рядом
Оговорюсь сразу: к 42 из 43 авторов "Истории России" у меня претензий нет. Во-первых, выявить, кто и что писал, из обоих томов решительно невозможно. Это, похоже, практика такая новомодная: в том же ключе была издана в 2008 году по-русски "История Украины" под редакцией В. А. Смолия (1): на 1070 страницах разграничить тексты 14 авторов не представилось никакой возможности, причём часто известные украинские специалисты пели, что называется, вразнобой. Но жанр той книги был хотя бы обозначен как "научно-популярные очерки", а проект профессора Зубова явно замахивается на большее - "рассказать правду о жизни и путях народов России в ХХ веке" (С. 5). Во-вторых, сам ответственный редактор уже в предисловии смело заявляет: "Все недостатки - на мне" (С. 6).
Официальный сайт МГИМО (У) сообщает, что уважаемый профессор Зубов вообще-то специалист по парламентаризму в Таиланде, поэтому взятая им ответственность за себя и ещё 42 автора впечатляет, ибо история России уступает место публицистике не самого лучшего розлива уже на 7-й странице первого тома, а впереди у читателя, напомним, ещё целая тысяча страниц. Забегая вперёд, заметим, что будут там относительно спокойные, почти нейтральные куски изложения, но заданная предисловием Зубова стилистика жуткой страшилки присутствует постоянно, а там, где что-то ввернуть трудновато, появляются вставленные в текст "примечания ответственного редактора". А вот как задаётся тон всему повествованию: "В 1917-1954 годах самими русскими людьми были убиты десятки миллионов лучших граждан России, изгнаны из страны миллионы других... В ХХ веке страна потеряла, по нашим оценкам, 95 процентов своих культурных сокровищ, множество культурных богатств, и, наконец, в 1991 году распалась на части" (С. 7). Страшно, аж жуть, но ссылки, откуда эти миллионы с процентами, отсутствуют напрочь, а далее подобных лукавых цифр мы встретим ещё немало.
Книга эта по идее должна была увидеть свет лет 15 тому назад, когда от наследия советской эпохи на постсоветском пространстве пытались освободиться поскорее и звонче. В своё время объёмистый том "Истории КПСС" в просторечии звался "серым кирпичом": в 1990-е многие ждали, что скоро выпустят такой же кирпич, только злобно антисоветский. Теперь кирпичей сразу два, хронологическим рубежом между ними стал 1939 год. Ракурс, избранный профессором Зубовым для изложения истории России в ХХ веке, можно определить как точку зрения недорезанного большевиками помещика. Уже профессор Преображенский у Булгакова, будучи, как известно, сам элементом антисоветским, к этому персонажу относился весьма иронически.
Недорезанному помещику вникать в исторические детали не к лицу, отсюда и явление неточностей, ошибок и несуразностей, которые в первом томе нередки. Собственно изложение, стартующее с воцарения Николая II, предваряет очень краткий курс прошлого России до конца позапрошлого века. Оригинальность трактовок здесь куда больше, нежели в основной части. Чего стоит "известный всей Европе пират и авантюрист Рюрик" (С. 8); на той же странице утверждается, что Тысячелетие Руси якобы праздновалось в 1852, а не в 1862 году. Из Таиланда, похоже, виднее. Экзотично излагается начальная история Руси: князья Владимир и Ярослав почему-то сами по себе существовать не могут, но непременно со скандинавскими вариантами своих имён: Вольдемар и Ярицлейв. Иные же фрагменты текста занимательны настолько, что напоминают не лучшие образцы студенческих курсовых работ: "Татары требовали десятины и в женщинах. Чтобы уберечь своих жён и дочерей от угона в гаремы, русские мужчины прятали их от глаз сборщиков податей. Так женщины ушли из общественной жизни, в которой они играли немалую роль в Киевский период, а это ещё более огрубило нравы русских мужчин" (С. 24).
Последующий воинствующий антибольшевизм не мешает авторам нелицеприятно выражаться о царствующих в державе особах. Досталось, в частности, первому из Иванов Васильевичей: "При Иване III на Руси вводится государственная идеология, которая в своём существе сохранялась всю последующую её историю. Русь объявляется осаждённой крепостью истинной веры, а русский правитель - единственным хранителем святыни православия" (С. 35). Сложнейшие исторические сюжеты, над которыми и поныне бьётся мысль специалистов, решаются в очень удобном стиле "простых решений": "С 1730 по 1741 год в России свирепствовал режим немецких временщиков" (С. 54). Свирепствовал - и точка, детали "эпохи дворцовых переворотов" сочинителям без надобности. XVIII веку, в частности Петру I и Екатерине II, тоже перепало на орехи, в особенности эпохе Просвещения. На 59-й странице поминается и "произвол абсолютной монархической власти в XIX веке", в схожем ключе представлена и совсем неоднозначная фигура Николая I (С. 60).
Список рекомендованной литературы ко вводной главе кое-что объясняет. Авторы опирались на классические работы Ключевского, Любавского, Платонова, современные исследования хорошо известного читателям "Родины" историка из Петербурга Бориса Миронова, а также на труды Ричарда Пайпса. В экзотичности своих воззрений Зубов и соратники порой превосходят и этого последнего...
Рассказ о последнем имперском царствовании почти лишён ремарок ответственного редактора и на общем фоне книги смотрится где-то даже солидно. Многое изложено в традиционном ключе: помянута "безрассудная политика императора в японском вопросе" (С. 95), упомянуто, что традиционно бранимый Павел Милюков знал 18 иностранных языков (С. 170), а также приведена весьма полезная статистика численности российских партий в начале ХХ века (С. 186-187). Признаков того, что мы читаем ту самую книгу, в этой части текста немного: за свои религиозные взгляды осуждается Лев Толстой (С. 108), бранится императорский указ от 17 апреля 1905 года "Об укреплении начал веротерпимости" (С. 197), да герой советских приключенческих фильмов Камо объявлен "откровенным бандитом" (С. 187).
Встречаются и логичные толкования последующих российских бед: "Результаты выборов в I и II Государственные думы показали, что верной государственному режиму Российской империи была только небольшая богатая и привилегированная часть населения - крупные землевладельцы, духовенство новый предпринимательский класс. Ни крестьянство, ни рабочие, ни земская интеллигенция не поддерживали императорский режим. Не поддерживали режим и инородцы, которых в империи было до 40 % населения" (С. 205). Ставшая уже традицией крайне уважительная трактовка жизни и деятельности П. А. Столыпина дополняется полезными сведениями об интригах против реформатора со стороны императрицы Александры Фёдоровны и Распутина (С. 212 ) и о казнённых в бытность Петра Аркадьевича Председателем совета министров - их, по оценке авторов, было "свыше 2800 человек" (С. 208). Распутин почти такой же, как в известном фильме Элема Климова - "порочный и невежественный человек" (С. 344), авторам не нравится "административный национализм по отношению к нерусским народам империи" (С. 252), а лично профессору Зубову не по пути и с черносотенцами: "В многонациональной империи поддержка великорусского национализма была не только нравственно порочна с православной точки зрения..., но и политически крайне опасна" (С. 253).
Всё постепенно меняется, когда речь заходит о событиях Первой мировой войны. Уж не вслед ли за Пайпсом авторы настаивают на несвойственном российской историографии тезисе о "национальной экспансии сербов" (С. 239), а Гаврила Принцип прямо и без затей объявлен "сербским националистом" (С. 290)? Когда же речь заходит о пораженчестве Ленина, выражений уже не выбирают. События 23 августа 1915 года, когда Николай II принял на себя обязанности Верховного Главнокомандующего, а Ильич был занят на конференции в Циммервальде, трактуются так: "В один и тот же день русский царь возложил на свои плечи непосильное бремя за исход войны, а будущий "вождь мирового пролетариата" встал на путь предательства и прямой измены родине" (С. 313).
Чем дальше, чем больше хлёсткий эпитет берёт верх над историческим анализом: тотальное ленинское предательство для Зубова такая же несомненная истина, как для Сталина "ослиные уши Троцкого", которые, как известно, виднелись повсюду. Сложнейшая для историков и очень простая для наших авторов проблема финансового участия Германии в делах большевиков решается просто и размашисто: главарь большевиков агент германской разведки (первые упоминания о том на с. 365-366), причём агент ненасытный, поглощающий "50 миллионов золотых марок или более 9 тонн золота" (С. 405), гребущий злато и после "пломбированного вагона".
Есть сюжеты, в которых тысячестраничная книга откровенно "плывёт", например, польский вопрос в начале 1917 года. Совершенно неясно, чем вызван такой вот сверхоптимистичный пассаж: "В последний момент существования Российской империи русское правительство совершенно свободно склонилось к восстановлению полной независимости Польского государства" (С. 352). Не обладая на тот момент и пядью территории Царства Польского, очень многое можно было конструировать "совершенно свободно"... За поляками потянулись и белорусы: упоминается "один из виднейших идеологов белорусской государственности, польский историк Митрофан Довнар-Запольский" (С. 515), к польской историографии не имевший ни малейшего отношения. Следом и азербайджанцы по имперской привычке без всяких комментариев названы "татарами" (С. 517).
Уже Февральская революция рисуется как нечто странное и чудовищное, если выражаться языком гнусного предателя Ульянова: "В середине третьего года Великой войны россияне... восстали, испытывая полное равнодушие к судьбам отечества, но всецело поглощённые своими собственными проблемами, желая мира, тёплого хлеба, но не победы" (С. 373). Отречение Николая II не просто изображается как незаконное (С. 381), но даются советы людям 1917 года, как им стоило поступать: "Шульгину, Гучкову и другим лицам, присутствовавшим в салон-вагоне во время обсуждения текста манифеста, следовало бы тут же указать государю на юридическую несообразность, но никто этого не сделал" (С. 383). Новая власть таковой в глазах Зубова и коллег не выглядит: "Временное правительство презрело... закономерное преемство верховной власти. И потому власть его не только формально юридически, но и фактически оказалась призрачной... В результате страна провалилась в пропасть неправомерного бытия. Полностью был разрушен создававшийся веками правовой порядок" (С. 385). Василию Витальевичу Шульгину потом перепало ещё раз: для наших авторов он "известный националист Виталий Витальевич Шульгин" (С. 474).
На четырёхсотой странице в изложении вдруг появляется ранее не встречавшийся элемент ксенофобии, характерный для недорезанных помещиков: "Обращает на себя внимание первый состав Центрального комитета Совета рабочих и солдатских депутатов. В нём только одно русское лицо - Никольский. Остальные - Чхеидзе, Дан (Гуревич), Либер (Гольдман), Гоц, Гендельман, Каменев (Розенфельд), Саакян, Крушинский (поляк). Революционный народ обладал столь малым чувством русского национального самосознания, что без смущения брал себя в руки инородцев, не усомнился в том, что случайные поляки, евреи, грузины, армяне могут наилучшим образом выражать его интересы" (С. 400). Обсуждение конфигурации лиц логично приводит в стан "вольных каменщиков": "Ленин пошёл на преступный сговор с врагом, чтобы на его деньги осуществить свои властолюбивые цели. Но был и иной заговор - масонский... Евреи были всегда благосклонны к масонам и с радостью вступали в их ложи... Большевиков же - опасность слева - масоны просмотрели" (С. 437, 438, 441).
С этого места многие элементы изложения не выходят за рамки современной событиям пропаганды в духе какого-нибудь Демьяна Бедного, только с противоположным знаком: "Все действия по удержанию власти были давно продуманы Лениным и Троцким и опирались на жестокое насилие, лживую пропаганду, запугивание и изнурение потенциальных противников голодом и нищетой" (С. 470). Далее ярлыки клеятся без остановки, один страшнее другого: ужасно жалко "наших", по терминологии авторов, союзников, "которых Россия, захваченная большевиками, предала самым мерзким образом" (С. 502). Это про Брестский мир, а далее леденит душу экзотическая версия о связи, а возможно и руководстве Вильгельмом II убийством царской семьи во главе с его двоюродным братом Николаем II (C. 529-530). На пару с кайзером лавры цареубийцы навесили и на вождя венгерских повстанцев 1956 года Имре Надя (С. 533). Доказательств тут не больше, чем в историях о чудесно спасшейся Анастасии, зато мораль в конце убойной силы: "По мере ухудшения военного положения немецкие политические круги всё яснее сознавали, что та подлость, которую они совершили в отношении России, поддерживая большевиков, не принесла им пользы, но, скорее, опозорила славное имя немецкого рыцарства, а с точки зрения христианской явилась и явным грехом" (С. 530-531). И за рыцарей очень обидно...
Вслед за тем рисуются жуткие картины красного террора, жертвы которого подсчитаны по самым разным источникам, например, по британской газете "The Scotsman" от 1923 года, где приводилась невероятно точная цифра в 1 776 747 человек (С. 552), этого мало, и через 200 с лишним страниц жертвами большевистских зверств объявлены уже 2310 тысяч человек (С. 763). Террор белый даёт, по убеждению Зубова и коллег, примерно в 200 раз меньше жертв (С. 764), потому и считать их среди жертв Гражданской войны не стали. После таких расчётов большевиков разве только матерно не поминают: "Россия по конституции имела вид парламентской республики, но в действительности была страной, захваченной и удерживаемой коммунистической бандой". И на той же странице: "ВКП(б), как и любая преступная группировка..." (С. 564). Дальше криминальная тема особого продолжения не получила, а жаль: сходство и различия партии большевиков и организации какого-нибудь дона Корлеоне нуждаются в конкретизации, раз уж об этом пишется так недвусмысленно.
Зато противники большевиков в Гражданской войне все сплошь не только белые, но и пушистые. Какая-либо объективность здесь авторам чужда: нет даже обычных в таких случаях слов о "братоубийственной бойне", подвиги белых бойцов описаны подробно и восторженно, в том числе убийство ими Василия Ивановича Чапаева (С. 628). Оговорки редки: оказывается, "белым нередко приходилось прибегать к силовому принуждению" (С. 627). А ещё выясняется, что был "контраст между героизмом и самопожертвованием армии и своекорыстием, алчностью и расхлябанностью тыла... в тылу, ограждённом штыками белых бойцов, догнивала Россия вчерашняя, та, что породила революцию" (С. 640). И дальше: "Преступления, чинимые белыми на фронте и в тылу, были нередки. Но они никогда не превращались в политику белой власти" (С. 643). Рыцари почти германские, без страха и упрёка...
Отдельная главка посвящена роли евреев в Гражданской войне. Говорить шершавым языков плакатов Белого движения авторы почему-то не решились, прибегли к путаным разъяснениям с использованием хоккейной терминологии: "В руководстве РКП(б) и в партии коммунистов в целом численное преимущество было за русскими. Немало среди садистов-большевиков было грузин, армян, латышей, поляков, китайцев, а также лиц других национальностей. И Ленин, и Бухарин, и Молотов, и Дзержинский, и Лацис, и Сталин, и множество других крупнейших деятелей движения, евреями не являлись. Но в той же степени, как и большевики-евреи, все они были вероотступниками, предавшими свой народ и культуру" (С. 646). Но при этом "в Киевской чрезвычайке, прославившейся своими садистическими массовыми жестокостями, большевики-евреи составляли три четверти "персонала"... Эти люди, однако, из-за множества родственных связей старались щадить своих соплеменников" (С. 647).
По мнению авторов, любые небольшевики лучше большевиков всегда и везде. Например, украинские националисты - о них у профессора Зубова особое мнение, позитивное: "Украинский национализм всегда был именно надрывом - надрывом человека, любящего и мать, и отца, но из-за жестокости батьки вынужденного стать на защиту матери". Когда же речь заходит о национальных движениях, профессор и соратники отчаянно путаются в показаниях. Захвативший в октябре 1920 года Вильно соратник Юзефа Пилсудского Люциан Желиговский назван "генералом Л. Зелнговским" (С. 663), а сам начальник Польского государства назван на чешский манер Йозефом (С. 683), переврана даже дата его смерти (10 мая 1935 года вместо 12, С. 689). Несуразности при этом только начинаются: столь чтимую поляками после разделов границу Речи Посполитой 1772 года переделали в рубежи 1792-го, которых никто и никогда даже не думал требовать (С. 684). О Советско-польской войне 1920 года нам становится известно, что "в намного более культурной Польше планы Ленина с треском провалились" (С. 687), а в трагической истории гибели пленных красноармейцев, оказывается, виноват Ленин, бросивший их "на произвол судьбы" (С. 688).
Любовь ко всем национальным движениям заканчивается на белорусах - в духе нелюбимых Зубову черносотенцев с обидой сообщается, что "государственность была дана народу, который её не искал, и независимость предоставлена людям, которые не стремились к обладанию ею" (С. 667). И на этой же странице же рассказ о коварных планах Сталина по "отторжению от Польши её восточных русскоязычных воеводств", которые, впрочем, никак не обозначаются географически: в конце концов это не Таиланд...
До конца этой увлекательной книги ещё более трёхсот страниц. Не будем изматывать терпение читателей и утыкаться в каждую глупость и несуразность этой действительно масштабной фальсификации истории. Всё остальное вполне восстановимо логически: большевикам и созданному ими государству на какую-то минимальную объективность здесь рассчитывать не стоит. А стоит наткнуться на россказни особенного свойства, которые и в антисталинской публицистике редко встречаются по причине их невероятия. Вот как оценивается внешняя политика Советской России: "Дипломатическими средствами большевики продолжали расшатывать мораль основания цивилизованного сообщества" (С. 695-696). И какая там у основания мораль, помогите, пожалуйста...
Главное, что говоря про "большевистский (2) режим, совершивший за первое пятилетие своего существования невероятные преступления против человечества", можно очень невнятно отвечать о причинах поражения Белого движения в Гражданской войне. Вклада Красной армии в эту победу в книге не просматривается совсем. Логичные сетования на то, что "со всех 150 миллионов русских граждан с грехом пополам набралось 300 тысяч добровольцев" (С. 732) сменяется бессмысленными мечтаниями: матросам Кронштадта, тамбовским крестьянам и другим участникам восстаний против советской власти предлагается поддержать "Колчака, Деникина, Юденича в решающий момент их наступления... Погибшие были бы героями, выжившие - гражданами свободной России" (С. 749-750). Герои, кстати, у Зубова со товарищи есть очень специфические. Устранённого советскими спецслужбами в 1930 году "генерала Кутепова можно по праву считать национальным героем России" (С. 871), а ещё один герой, лётчик Николай Рагозин, сражался с республиканцами на стороне Франко (С. 986). А вот философа Георгия Федотова, во время войны в Испании проявлявшего симпатии к Долорес Ибаррури, авторы порицают, а самих республиканцев обвиняют в святотатстве (С. 985, 987).
Дальнейшее изложение советской истории 1920-х-1930-х годов угадывается довольно просто. Малообразованный злодей Сталин: платный агент охранки (С. 861), причастный к гибели на операционном столе Фрунзе и собственной жены Надежды Аллилуевой, приказавший не трогать Леонида Николаева, замыслившего убить Кирова (С. 944) гораздо хуже Гитлера: "Ужасов, подобных большевистским, нацисты ещё и близко не сотворили к 1938 году" (С. 1003). Такими словами, между прочим, оправдывается не что-нибудь, а мюнхенский сговор...
Два "голодомора" и жуткая коллективизация, если верить Зубову, во много крат перевешивают достижения индустриализации и культурной политики, которую авторы почему-то сводят лишь к пропаганде (С. 803). И тут Гитлер Сталину уступает: "Общее число русских и украинских крестьян, убитых Сталиным в 1932-1933 годах, превышает число евреев, убитых Гитлером, да и число убитых всех воюющих стран на фронтах Первой мировой войны" (С. 901). Дальше ехать уже некуда - к концу 1930-х годов нам рисуют "сломанный, обеспамятованный и порабощённый народ России" (С. 1005), а в пример ему ставят "молодые государственные сообщества Польши, Финляндии и Прибалтики", которые, оказывается, "наибольших успехов... добились в области развития национального сознания нового поколения своих граждан. За 20 лет независимости юные поляки, финны, латыши, эстонцы и литовцы привыкли к независимости своих стран, были научены школой любить и понимать национальную культуру и жить в открытом мире с проницаемыми границами" (С. 985). И при этом ни слова ни о национальной политике этих властей, к примеру польских на землях Западной Беларуси и Западной Украины, ни о том, что был научен любить школой юный гражданин Польши Степан Бандера, готовивший в 1934 году успешное покушение на министра внутренних дел своей страны Бронислава Перацкого...
Первую тысячу страниц мы уже с грехом пополам осилили. Но это лишь присказка, а сказка о том, почему русский народ должен полюбить как освободителя генерала Андрея Власова, последует в томе втором...