Огненная вода
Встал рано-рано-рано. Открыл глаза и увидел одеяло и темную комнату. Юрка выпятил колени так, что мне пришлось изогнуться во сне. Юрка заразительно спит - я стал думать об этом - немного, чуть-чуть, а потом понял, что сейчас зазвенит будильник. Или была какая-то другая последовательность, но это не так важно. А гораздо важнее, что Ирина помогла мне разбудиться, а сама немедленно вновь заснула. И я рывком вскочил, как молодой дзэн-буддист, и побежал одеваться. Мороз за окном улыбался. Я подмигнул ему, сложил в сумку две пятилитровые бутылки и вышел - шишел-мышел - вон, на улицу. Мороз вздохнул. Я шел упрямо мимо башенки, а тут что-то грузили-выгружали и топтались люди в синих комбинезонах. Я против возни в такой день. Я отпрянул в сторону и помчался по Лежневской, гоня внутреннее тепло к морозеющим ушам. Пришлось надеть шапку.
В храме было солнечно и тихо. На балкончике читали часы - и золотые капли падали на алтарь. Служба началась и диакон Иоанна просил "Благослови, владыко" , а серебряный отец Евгений отвечал: "Благословенно Царство Отца и Сына и святого Духа..." - "Аминь..." Хор поплыл над куполом, люди заходили с мороза и оттаивали - кто постепенно, а кто - разом. Седые сморщенные бабушки, сосредоточенные мужчины, глазастые юноши и круглолицые девушки - все покачивались, глазасто смотрели на иконы, щурились, держали пальцы щепотью и осеняли себя так, что ветер Крещенья начинал дуть прямо в грудь, прямиком в сердце, где томилась жажда водного огня.
И потом вышли на мороз и долго стояли, пока читались молитвы на Великое водоосвящение, а колокола дышали морозным инеем и голос их разносился по улице вдоль и поперерек - это колокольный звон ложился как крестное знамение, а золотый, дымный от мороза крест обжигал воду и лица у всех стали и напряженные и детские, как в первый день, когда солнце и мороз, и воздух, и жизнь пылающая и прекрасная... Мне так хотелось лизнуть колоколол - это я уже потом понял, как же мне этого хотелось. И пить воду - с колокольным звоном, и задыхаться от морозного зноя, целовать распятие и плакать от счастья. Или смеяться от любви.
В храме было солнечно и тихо. На балкончике читали часы - и золотые капли падали на алтарь. Служба началась и диакон Иоанна просил "Благослови, владыко" , а серебряный отец Евгений отвечал: "Благословенно Царство Отца и Сына и святого Духа..." - "Аминь..." Хор поплыл над куполом, люди заходили с мороза и оттаивали - кто постепенно, а кто - разом. Седые сморщенные бабушки, сосредоточенные мужчины, глазастые юноши и круглолицые девушки - все покачивались, глазасто смотрели на иконы, щурились, держали пальцы щепотью и осеняли себя так, что ветер Крещенья начинал дуть прямо в грудь, прямиком в сердце, где томилась жажда водного огня.
И потом вышли на мороз и долго стояли, пока читались молитвы на Великое водоосвящение, а колокола дышали морозным инеем и голос их разносился по улице вдоль и поперерек - это колокольный звон ложился как крестное знамение, а золотый, дымный от мороза крест обжигал воду и лица у всех стали и напряженные и детские, как в первый день, когда солнце и мороз, и воздух, и жизнь пылающая и прекрасная... Мне так хотелось лизнуть колоколол - это я уже потом понял, как же мне этого хотелось. И пить воду - с колокольным звоном, и задыхаться от морозного зноя, целовать распятие и плакать от счастья. Или смеяться от любви.