Идешь, бывало, в сумерках
по проспекту космонавта Малинина и видишь, как перед тобой мягко ступают сиреневые девушки в позолоченых туфельках. Девушек двое и вас двое - ты и космонавт Малинин. Вот он стоит, взыскуя и тоскуя, с поднятой вверх клюшкой, ибо космонавт в прошлом - хоккеист и славен тем и сем и пятым и двадцатым. А сиреневая девушка вдруг оборачивается и с нежнейшей улыбкой произносит: "Не знаете ли вы, где можно отдохнуть?" - "Отдохнуть?", - переспрашиваешь ты недоуменно и трепетно, а девушка обольстительно смеется, прикусывая нижнюю губу и из глаз ее брызжет лимонный сок. И если ты поймаешь его губами, то влюбишься незаметно, а если он пролетит мимо, то девушка достанется другому. И потому крутишь кудлатой головой и широко раскрываешь рот, пытаясь поймать капельку, а они все мимо и мимо.
И временами проходит старушка в вязаном кардигане апрельских времен и несет клетку с птицами, сонными и меланхоличными, и если капелька лимонного сока попадает на клюв одной из птиц, то старушка страшно сердится и ругает - отчего-то тебя, а не девушку, а что же ты? Ты оправдывашься, краснеешь и притоптываешь ногой, как Боб Бимон перед знаменитым прыжком в XXI век. А потом вдруг или не случайно вспоминаешь, что давно уже век сменился и притопывать незачем. Все притопы давно сосчитаны и заархивированы и ты грустнеешь и молчаливый, слегка сонный, идешь по лопухам и крапивам к подножию первого в мире памятника всех грустных и обольстительных, а девушка идет за тобой.
И если ты обернешься, то она исчезнет в сумерках, а если не обернешься, то все равно исчезнет, потому что все девушка рано или поздно исчезают.
Остаются только космонавты, старушки в вязаных кардиганах и кусты суровой крапивы.
Но что мне крапива, что он крапиве?
Да полно, милый, уж ты ли это? Кем ты стал давече, когда боялся опростоволоситься и пугался маслянистых глазок. Глазки были волшебны, а ты робок, но потом она говорила: "Я люблю тебя... наверное" и сумерки отступали на задний план, как ветхая декорация и рушился мир - прямо на твоих глазах - рушился и созидался заново, а ты стоял, как самодовольный ангел и пыхтел что-то невнятное, но за пару этих слов ты бы отдал... да ничего бы ты не отдал, ибо не в твоей власти.
Теперь же есть сумерки марта, переходящего в апрель и медленные дороги, по которым так хочется идти одному или с хорошим давним другом, который так не терпит суеты... так же, как ты не терпит, но тебя терпит и обожает. И ты ему платишь тем же
И временами проходит старушка в вязаном кардигане апрельских времен и несет клетку с птицами, сонными и меланхоличными, и если капелька лимонного сока попадает на клюв одной из птиц, то старушка страшно сердится и ругает - отчего-то тебя, а не девушку, а что же ты? Ты оправдывашься, краснеешь и притоптываешь ногой, как Боб Бимон перед знаменитым прыжком в XXI век. А потом вдруг или не случайно вспоминаешь, что давно уже век сменился и притопывать незачем. Все притопы давно сосчитаны и заархивированы и ты грустнеешь и молчаливый, слегка сонный, идешь по лопухам и крапивам к подножию первого в мире памятника всех грустных и обольстительных, а девушка идет за тобой.
И если ты обернешься, то она исчезнет в сумерках, а если не обернешься, то все равно исчезнет, потому что все девушка рано или поздно исчезают.
Остаются только космонавты, старушки в вязаных кардиганах и кусты суровой крапивы.
Но что мне крапива, что он крапиве?
Да полно, милый, уж ты ли это? Кем ты стал давече, когда боялся опростоволоситься и пугался маслянистых глазок. Глазки были волшебны, а ты робок, но потом она говорила: "Я люблю тебя... наверное" и сумерки отступали на задний план, как ветхая декорация и рушился мир - прямо на твоих глазах - рушился и созидался заново, а ты стоял, как самодовольный ангел и пыхтел что-то невнятное, но за пару этих слов ты бы отдал... да ничего бы ты не отдал, ибо не в твоей власти.
Теперь же есть сумерки марта, переходящего в апрель и медленные дороги, по которым так хочется идти одному или с хорошим давним другом, который так не терпит суеты... так же, как ты не терпит, но тебя терпит и обожает. И ты ему платишь тем же