Петушок и курочка
Играли и мы в петушков и курочек. Срывали мятлики, ежу, лисохвост и тащили соцветия вверх, зажимая стебель двумя пальцами. На сгибе первой фаланги указательного пальца оставались крохотные семена. а мы гадали, поглядывая на маленький букетик: петушок ли, курочка?
Кто?
У петушка был гребешок, а курочки выходили пышненькие и собранные, будто только что соскочили с пыльных яиц, запрятанных под лопухи и курослеп.
На грех ли, на радость научили мы различать петушков и курочек и Марью Семеновну с Михаилом Андреевичем, наших любимых пенсионеров.
- А что, Марья Семеновна, не поиграть ли нам в петушка и курочку? - спрашивал бывало Михаил Андреевич у своей подружки.
- Смеетесь вы, что ли, Михаил Андреевич! - восклицала тетя Маша. - На старости лет будем курятник разводить.
- А что бы и не развести? - не сдавался дядя Миша.
- Оставьте уж пожалуйста!
Тогда дядя Миша срывал наугад мятлик ли, тимофеевку и - вжик - возводил между пальцами некое орнитологическое создание. Потом отводил руку немного в сторону, так что тетя Маша прищуривалась и надувала от гнева щеки, и спрашивал:
- Что это у меня тут?
- Тут у вас - пихала пальцем тетя Маша дядю Мишу в залысину, - ума нет, а между пальцами - петушок.
- А вот и нет, Марья Семеновна, - веселился дядя Миша. - Это курочка!
- Да какая же это курица, Михаил Семенович, - ахала тетя Маша, - Окститесь! Где вы видели такую зобастую курицу?
- Так-то не зоб! То - подкрылочка-поддевочка.
Тетя Маша гневалась, Дядя Миша хохотал.
- Ну, ладно, - говорил разгоряченная игрой тетя Маша. - Я вам, Михаил Андреевич, сейчас загадаю, погодите у меня.
- Гожу, гожу, Марья Семеновна.
Тетя Маша цапала, не глядя, горсть ежи, выбирала из жмени один колосок, обхватывала его всей ладошкой и тащила, покряхтывая.
- А, ну-ка, Михаил Андреевич, что это?
- Как - что, Марья Семеновна! Это курочка!
- Опять курочка! Да у вас, Михаил Андреевич, все мысли о курочках. А ведь это петушок!
- Да полноте, Марья Семеновна, - ласково улыбался дядя Миша, - У петушка гребешок должен быть. А у вас его нет.
- Как - нет? Как - нет? - досадовала тетя Маша. - А это что, по вашему?
- А это перышко выставилось, Марья Семеновна!
- Нет, Михаил Андреевич! С вами положительно невозможно разговаривать, - чеканил тетя Маша и уходила в подъезд.
Дядя Миша сидел еще какое-то время на лавочке и открывал рот, пытаясь поймать губами закатное солнце. Как правило, это ему удавалось, и тогда быстро наступали сумерки. Я стоял на балконе и шугал солнышко от дяди Миши, когда оно не хотело закатываться за горизонт.
- Лети, лети, красно, жизнь-таки прекрасна, - приговаривал дядя Миша, кивал мне носом на прощание, и уходил в свою квартиру.
Одинокими они были, дядя Миша и тетя Маша. И как-то стеснялись ходить друг к другу в гости, а у подъезда сидели, бывало, часами, и все говорили, говорили напропалую, пока не доходило до петушков и курочек.
И было так.
- Вы бы заходили ко мне чайку попить, Михаил Андреевич.
- Зайду, зайду, Марья Семеновна. А теперь, поиграем, пожалуй в наших пернатых?
Или так.
- Жду вас в гости, Марья Семеновна, приходите непременно.
- Приду обязательно. Смотрите-ка, Михаил Андреевич, тимофеевка! Еще вчера не было. Тут-то я, думаю, целый индюшонок будет.
- Сейчас проверим, Марья Семеновна.
А потом Михаил Андреевич нечаянно умер. На похоронах Марья Семеновна была в темных очках и стояла в сторонке. Кивала все своим заповедным мыслям.
На следующий день она вышла во двор, присела на скамейку и замерла под неярким солнцем. Мимо нее перебегали все наши подъездные и проходимцы, а она сутулилась, грелась и была неподвижна и молчалива.
Когда солнце весело покатилась по крышам гаражей, Марья Семеновна стремительно осмотрелась и вжикнула по стебельку тощенького мятлика. Поднесла к глазам пыльный букетик и сказала утвердительно:
- Петушок.
Она уронила соцветия на скамейку и погладила сухой ладошкой нагретую за день древесину.
- А вы, Михаил Андреевич, говорили, что курочка, - пробормотала она.
Я безжалостно смотрел, как солнце тонет за древними липами, которые потряхивали гривами, осыпая закатной мошкарой крышу каменного заброшенного склада. Я думал о наборе пластмассовых витязей, о том, что меня ожидает хорошая книга и о том, что лето скоро уснет до следующего года.
Марья Семеновна поднялась и кивнула мне носом на прощание.
Но в подъезд она не пошла.
Она отправилась по аллее нашего дома, к шумной и живой улице, названной в честь революционера-подпольщика. На ходу она наклонялась, срывала мятлики, из которых то и дело вылуплялись курочки, курочки, курочки.
После десятой курочки тетя Маша заплакала, но ее слез никто не увидел, кроме дяди Миши, который шел за ней следом и тихонько гладил по голове, утешая, уговаривая, благодаря.