Утопические настроения в советской поэзии первых послереволюционных лет. Часть I: Блок и Есенин
Сразу оговорюсь, что под утопией я пониманию вовсе не бессмысленные фантазии. Утопия - это и мечта о лучшей справедливой жизни, и мысли по реализации этой мечты, и это, в конце концов, моторчик исторического развития. Более подробно своё понимание утопии я изложила тут: жизнь без утопии
Ну а теперь перехожу к рассмотрению утопических настроений в советской поэзии 20-х годов.
Революция - это всегда глубокие социальные, политические и духовные потрясения общества, время надежд и разочарований. Это ураган, сметающий старый мир во имя нового. Каким он будет, этот новый мир? Политики видят его по-своему, поэты по-своему. Социальные утопии порождают волну поэтических утопий. И всегда жизнь вносит свои коррективы в мечты политиков и поэтов.
Не была исключением и русская революция 1917 года. Каждый поэт на свой манер прощался со старым миром, каждый рисовал свои утопические картины грядущего. Утопии богостроительства, космизма, новокрестьянские утопии, технократические и партократические утопии - вот далеко не полный спектр поэтических утопий первых послереволюционных лет.
Некоторые поэты принимали революцию безоговорочно и оставались ей верны, другие колебались, третьи не принимали совсем. Но все хотели для России блага и все мечтали, что её будущее будет радостнее прошлого и настоящего.
Свой краткий обзор советской поэзии первых послереволюционных лет я начинаю с Блока - поэта, который является своеобразным мостиком между двумя мирами. Его творчество, с одной стороны, принадлежит старой дореволюционной России, в то же время, открывает страницу новой русской поэзии.
Как известно, отношение Блока к Октябрьской революции было сложным. Было искреннее и во многом наивное очарование, было и болезненное разочарование. Собственно, к послереволюционному творчеству поэта принадлежат всего два произведения: стихотворение «Скифы» и поэма «Двенадцать».
В «Скифах» Россия видится Блоку глобальным миротворцем, которая веками «держала щит меж двух враждебных рас - монголов и Европы» и которая, взывая «на братский пир труда и мира» умоляет старый мир, полыхающий в пожаре Первой Мировой войны, опомниться. В этом блоковском «скифстве» вечная русская утопия исключительности России, её мессианской роли в мире. Но ведь и утопическая мечта большевиков о мировой революции, в которой России суждено сыграть главную роль, выступить объединительницей народов под идеей нового, справедливого мироустройства - это вариация всё той же мессианской идеи. Блок разглядел у большевиков именно эту мечту справедливости и мессианства, и, в отличие от многих поэтов своего круга, принял Октябрьскую революцию.
В поэме «Двенадцать», на первый взгляд, мало утопии. Блок очень реалистично рисует мрачную картину Петрограда начала 1918 года: ветер, снег, проклинающие большевиков прохожие, идущий по городу революционный патруль, состоящий из люмпенов, которые «ко всему готовы, ничего не жаль». Но город условен: в его образе как будто сосредоточились все мировые беды. А в идущем патруле - надежда на избавление. Не зря поэма заканчивается строчками, до сих пор вызывающими горячие споры: «В белом венчике из роз впереди Иисус Христос». Впереди Христос, а позади ковыляет «старый мир, как пес паршивый» - как отчетливо тут видно свойственное всем утопиям противопоставление действительности и идеала. Пусть сегодня революционеры-люмпены порочны (ведь они дети старого мира), и сам мир пока порочен, но победившая революция изменит и мир и этих людей, которых, как бы ни были они порочны, ведет за собой сам Христос в некое благое царство. Именно это будущее благое царство оправдывает в настоящем всё и заставляет отказываться от прошлого, как от паршивого пса. И это тоже характерная черта утопий: отбрасывать старый мир полностью, не пытаясь что-то реформировать в нем.
Очень скоро Блок разочаруется в Революции. Он, вроде бы так хорошо понимающий, что новый мир не приходит по усыпанной розами ковровой дорожке, всё же не мог смириться с этим. Гражданская война принесла много крови и насилия - слишком много для его ранимой души.
Еще один поэт, у которого было сложное отношение к революции и поэзия которого пронизана утопическими настроениями - это Сергей Есенин. Несмотря на то, что Есенин и Блок выходцы из разных социальных слоев (Блок - дворянин, Есенин - крестьянин), их многое роднит: оба видели ореол святости над Россией, оба понимали неизбежность прихода нового мира и оба так боялись, что с этим приходом ореол будет разрушен.
Как и Блок, Есенин сначала принял революцию с восторгом, с надеждой на наступление общечеловеческого счастья. В его стихах 18-19 гг. звучат нотки космизма. Революция происходит и на земле и на небесах:
Листьями звезды льются
В реки на наших полях.
Да здравствует революция
На земле и на небесах!...
("Небесный барабанщик")
И даже сама природа выступает на стороне революции:
Крути свирепей, непогода.
Смывай с несчастного народа
Позор острогов и церквей.
(из поэмы «Гуляй-поле»)
Но, как писал сам поэт, он принял революцию «по-своему, с крестьянским уклоном». Есенин мечтает об иллюзорном крестьянском царстве, о вселенском вертограде, «где люди блаженно и мудро будут хороводно отдыхать под тенистыми ветвями одного преогромнейшего древа, имя которому социализм, или рай…»
В дальнейшем оптимизм Есенина начинает угасать. Поэт видит, что дорогая ему Русь уходит и на смену «голубой» Руси приходит Русь «железная», в которой, как ему кажется, для него нет места.
Я человек не новый!
Что скрывать?
Остался в прошлом я одной ногою,
Стремясь догнать стальную рать,
Скольжу и падаю другою.
(из стихотворения «Русь уходящая»)
И он пытается сохранить для себя прежнюю Русь, удержать её в кулаке, а она просачивается у него меж пальцев, но он снова и снова ловит её, сжимая слабеющий кулак. И тут уже противопоставление между новым и старым миром подспудно делается в пользу старого, утопия начинает носить ретроспективный характер.
Есенин не одинок в своих надеждах и опасениях: те же утопии крестьянского рая, хилиастического Царства Божьего на земле в сочетании со страхом перед надвигающейся машинной цивилизацией звучали в творчестве других поэтов новокрестьянского направления - Николая Клюева, Сергея Клычкова, Петра Орешина и др.
И, когда наступает разочарование в «крестьянском» социализме, рождается утопия анархии, бродяжничества. И тут не просто невозможность обрести себя в новом мире - тут всегдашняя жажда степной вольницы без конца и без края, желание хлебнуть темной бунтарской воды.
Нет любви ни к деревне, ни к городу,
Как же смог я её пронести?
Брошу всё, отращу себе бороду,
И бродягой пойду по Руси
Позабуду поэмы и книги,
Перекину за плечи суму,
Потому что в степях забулдыге
Ветер больше поет, чем кому.
При чтении этих строк вспоминается другой автор из другого времени - Достоевский. У Достоевского в «Бесах» Степан Трофимович Верховенский уходит из Скворешников с тросточкой и саквояжем куда глаза глядят... и погибает. Так и Есенин шел по жизни куда глаза глядят в утопических поисках то крестьянского рая, а то просто вольного степного ветра, одинаково поющего любому, кто захочет слушать эту песню. Пожалуй, эта утопия вольницы, наряду с мечтой о вселенской справедливости и особенной роли России, является одной из главных для русского человека: ей заражен и русский крестьянин, и русский купец, и русский дворянин. Революция лишь резче обозначила все эти давние поиски народной души. А Есенин, как, наверное, самое трогательное и искреннее дитя русской земли, выразил их в своих стихах.
В следующей части будут рассмотрено творчество поэтов пролетарских групп.