Израиль, вид снаружи. Моток дорог
Израиль, вид снаружи.
Моток дорог
1
Даже не хочется спать, настолько хочется спать.
Откроем море, возьмем ладони -
дотронуться. Дороги всё уже,
но шире, чем мысль о душе. Пардес -
апельсиновый (ивр), Paradise (англ).
Налево-направо апельсиновые рощи, есть легенда, рать
крестоносцев впервые узнала про золотые яблоки. В доме
я бы хотела иметь билеты во все концы. Мужа
встречать в полусвете. Улыбаться плачу. В лес
можно ходить, если только есть море. И за спиною - ангел.
10 минут пути, и апельсины не могут расти,
они уступают виноградникам, оливам, миндалю.
Храм. Построен - разрушен - построен -
разрушен - построен - разрушен.
Какой религии, вы сказали? А-а, мы
в курсе. Во вкусе. В воле валюты. К шести
быть готовой? (Интересно, успеваю "люблю"
сказать в нужное время - всегда?) Строен
вид деревьев. Скучен воздух и скучен говор душам,
втиснутым, как отрава, в тела отвергнутых, из зеленой чумы
(название дал возмутительно чудный господин)
не выбраться. Кто не с нами. Зависло из темноты
лезвие полумесяца над мечтой мечети, и звезда, точка переговоров.
Нет, это точно не для чужих.
Вот здесь Иешуа Навин остановил солнце. Долина
Аялон. Проезжаем мимо. Сражались, сражались, как один,
все за то, чтобы против. "Да будешь Ты
ни за, ни против нас" (Бар-Кохба). На ул. Арлозоров,
Гилель, Ибн-Гвироль подберем еще жмых.
Алло? Все хорошо? Мы поднимаемся. Мы поднимаемся. Мы, прах и глина.
2
Хочу любви, настолько, что не уверена, что хочу любви.
Через 18 минут тесто скисает.
Нет времени выпустить из
себя желания. Это ты,
говорю, это ты, земля-вода-воздух, имя рек, чело век, море-земля.
Песок интереснее дерева. Саммит
заботится о нерешении ни одного вопроса. Карниз
дальше неба, поскольку лишен высоты.
О чем говорю, себя укоряя и для?
Выключить радио, телевизор, мотор, дороги, мосты.
Вложить беруши, надеть очки, выдумать. Всё.
По мне такие сновидения разгуливают, что не сразу
вспоминаю, где просыпаюсь. 10 минут -
совсем другая. И так - 400 с небольшим
километров. Надо выравнивать горы, на вырост и
на память брать одежду, замоченную в реке. Басё
тоже писал про батат? Записываю. Это танки, нет? Раз у
дверей стояла, два - не стучала, три - повернулась. Танки? И тут
считалочка, просто счит... Просто скопище старых машин.
Старых в том смысле, что в будущем их не будет.
Совсем, только круги. Только ракеты.
Видимо, минареты, мин ар, это и есть
наше светлое, младое, незнакомое. Леса
возрождаются, несколько миллионов за год.
(Если, конечно, опять не сжигают). Суть бед
в том, что они неизбежны, как соль планеты,
делающей вдох-выдох. Днесь
совсем забыла, что было со мною за.
Шла, как шел и не плакал Лот.
Лод - родина Св.Георгия. И его могила. Там же. Ну и что, какое
имею к ним ко всем отношение? Родина
у меня разделяется на участки
(порою грядки) и участь на них. Что-то давно никого не читала.
Ни-ко-го. Зря разучилась музыке. Зря.
Что еще, говорит пианист, играя аксельрандо, воя
себе под нос, думая, что свободен. На
нем была бабочка, она улетела. В час кит
ночи глотает по тысяче - навсегда. Нет, кажется, мало.
Бред! Я еду, не зная, ку... кареку. Шелухой соря.
3
Принимать все за чистую монету,
облитую серебром, золотом, лавром,
лавром, золотом, серебром.
Подбрасывать кверху и успевать.
всечтосказанопотелевизорурадиовгазете -
чистая правда. Если только кануло в Лету,
если только выключить, выйти, встав ром-
бом с тенью своей к северу-югу, закончить добром
слов сказанных/несказанных рай,
и ложиться спать при включенном на улице свете.
Спать, принимать, слушать, верить, ноги
вонзив в Иордан, взгляд - в цаплю,
как man в балерину, руки в боки,
язык в финиковый мед, который ели,
тело - в воздух. Это и есть жизнь. Жизнь есть.
Если ели, как две тысячи лет, как та в дороге,
как эти в пути, так ли? Так и хочется говорить «люблю», тик-так-лю...
На каплю объектив устремив - на листе, темнящем все истоки,
стоки, токи, завершить на вершине ели
звездой очередную новую эру - нагая весть.
Принимать все, как есть. Как ели. Как будут.
Чистой монетой расплачиваться, подбросив
и успевая, и верить. Плавая по Галилее,
автобус выскальзывает на шоссе.
(Теперь по правую сторону - посмотрите - Тавор).
Нет, не загадаешь судьбу тут.
Не проведешь никого - только линию вверх. Осень в
мире всего лишь значит, что стал сильнее
не мир, глянешь вокруг - здесь все,
здесь все собрались, и потому не с кем вести разговор.
4
Сколько имен написать бы смогла, сколько имен.
Стрелочка - в этой стране - жить и тужить. Симеон,
Анна, Мария, мужские - все, дальше разборчиво. Он,
будучи здесь, проходил и смотрел, как сейчас. Ты спасен,
сам не знающий профиля своего, человек-пустяк,
спустя тысячи лет идущий сквозь, рукава спустя,
зацвела пустыня, но дальше - желтее. Он,
будучи здесь, слышал, молчал. Спален,
след от ступней до сих пор виден с Луны. Силен
астронавт - сказать такое, и пусть звонит телефон,
сколько раз пропустила свое "алло".
Но, можно сказать, повезло.
След расширяется, след расширяется, главное - море. Взяв
в руки песок, обозначить путь, спустя в
воду любое, но отражение - чай, не стекло,
все разбивается, все разбивается вдоволь, вдоль утекло.
Это всего лишь сон, повторяю, всего лишь сон.
Сколько имен, недотронутых. Слышать. Спасен.
5
Шмуэль помазал Шауля, потом Давида.
Теперь над ним минарет - издержка вида,
если ты на Востоке, теперь не только.
Крыша каждого дома - любому койка.
Все продумано издревле. Ходит гойка
за свекровью, каменьями сна увита.
Странноприимный дом направо-налево.
Здесь торговые улицы, ветки древа,
некогда давшего жизнь голубой маслине,
давшей елей потомкам, они ей - имя,
даже к отцу обращаешься просто: Сыне,
слой защищает сосна, как пещеру - Дева.
Мы в пещере, точней, в наизнанку пещере.
С непокрытыми мыслями, сыны, дщери,
солнце, небо, пустыня, деревьев свитки.
Слитки почвы, тропы трещин, избытки
притяженья. Ржавеющие давидки
разве что втянут в себя помидоры шерри.
Слышишь? Я буду здесь. Я здесь точно буду.
Все оставлю и выйду. Прости паскуду.
Месяц выдаст дней своих тридцать. Ровно.
Крикну победной/прощальной ми-диез Овна.
И убегу в кусты, слыша "Ты готов на..."
И нырну в неразутых молчаний груду.
Мидией лопаю море из круглой миски.
Сбоку вода хранит отраженья низкий
привкус. Герань притворяется сикаморой.
Есть разговор, но он сплыл. Здесь мотор который
выдержит лодку в 12 гребцов? Уморой
ужин у моря вам кажется? Ешьте, киски.
6
Соль смыть. Идти вперед. 10 минут.
Смывать сразу, не то разъест.
Беречь. Дальше. Содом. Соляной столб.
Как он вырос за эти годы. Тут
можно лизнуть. Из этих мест
соль развозится по миру. Филе толп
мажет ею лицо, лицо, лицо.
Море сегодня метнулось в небо. Затем
вновь отступило. Усну на его висках,
чуть влажноватых, чуть седоватых, блиц со
ступором разыгрывают только семь
нот в неделе. В полночь впрыскивается страх.
Это токката. Ток ада. Рай кобуры
у араба. Как только видишь чалму
мечети, мечты решетчатую куфию,
сразу же возвращайся в море. И маляры
неба тебя закрасят, и никому
не говори про. Точка. Кавычки. Свою.
7
Римляне никогда не вырастят афарсемон.
Только посадят, выпорют сорняки,
но сначала придумают сорняки. Симон
пока еще не родился, но плавники
давно воспарили. Юг. "Цафон"[1], -
голосует девочка в солдатском прики-
де, с рюкзаком, похожа на сон
мальчика - в той стороне ему вспорют виски.
Он упрется в землю лицом. Он
станет рельефом. "Мы были с тобой близки".
Кровь отдаст и не выдаст афарсемон.
Красные, красные лягут на тело мазки.
8
Мы надели маски, сколько лет, сколько зим.
Мы крестились, приняли гиюр, и гипюр наших шкур
становился похожим на асфальт. Слышим звон: лишь вся
королевская рать собралась. Храним,
вопрос повис в воздухе, как оборванный шнур
телефона, по которому не дозвонишься.
Завтра выиграю ли битву? Окстись, Саул.
Даниил тебя ждет. И к Давиду идет археолог.
Ионатан, здесь язычники, вопиет никто.
И к нему приходят с вещами. И караул
отдает свою честь, и путь недолог.
Подлежа огласке, здесь мы сходим. Перекресток... как его... Мегидо[2].
9
Надо смотреть под ноги, чтоб не смотреть на небо.
Теперь ступени выровняли, не в храм.
Я видела столько раз это во сне, бо
во сне все явственней, и магнит давал волю рукам.
Прикоснуться. Все слишком гладко. Мрамор. Лампады.
Лучше бы - просто пещера, камень, скала.
У Стены прорываются свитые ветки, рады
птицы вить гнезда, чирикать о вести - была.
Мы поднимаемся. Мы, от чумы свободны,
не прикасаемся, мы поднимаемся, мы.
Сколько асфальта. Бьет по спине холодный
грек, священник, и век, мошенник, взаймы
данный, выданный, выставленный, приставлен,
не отвален, как камень, уже пора.
Мы выходили, и слышали грохот ставен
в тех домах, где гостили не мы вчера.
10
Это короста на теле Земли, это короста.
Все огорожено, все огорошено храмами, просто
решеткой новой, забором новым.
Сколько асфальта покрыло своим засовом
спуски, подъемы, обрывы, горы и горе,
зов разобран, не вызовет Монтефьори
никого, отпирают ворота семьи
и уходят с пожитками в бестеремье.
11
семь бед бедуина:
школа, не все, садящиеся на осла,
плохо заваренный кофе, картина
чужих городов, азбука, понесла
опять жена, да холма нет рядом.
И остальные, не удостаивающие взглядом.
Бедуин обнял крест и стоял
в Иудейской пустыне, на фото
(небо - фон), обнажив силуэт.
Монастырь пустовал: было много
в нем людей, разговоров, свечей.
Километр был мал,
чтобы дальше спускаться, забота:
не отстать от группы, которой нет
по сути в пустыне. Но есть дорога.
И по ней не спрашивают: "Чей?"
Стоит привязанная белая ослица,
уставив в никуда свой взгляд без лени,
пустыни Иудейской посреди,
единственное дерево. Сосна?
И думает, как с мысли бы не сбиться,
как деградировало нынче поколенье,
и нет Того, Кто сел бы на пути,
несла ж Его праматери спина.
Сейчас у ней другой хозяин, зол,
когда никто не видит, и сейчас
она всего лишь мерзкое такси.
Сто шекелей. А может быть, осел
был - не смотрела, некогда, как раз
шел бедуин, держа песок в горсти.
12
Мы почти достигли любой перспективы,
потому сужаются путь-дорожки.
Вынимаешь косточки, и оливы
шелестят, и тянутся прихожане к ложке.
Это тайна Вечери. Над могилой Давидовой.
На горе Сион, что и нынче еси.
Ой, ты веси вечные, мы зайдем, и вида вой:
фото-камер-стон - так естественен, что Прости.
Как зажгу свечу. Как найму платок
да на голову, да как водится.
Расписной мой пол. Сонный потолок.
Спит любовь Его, Богородица.
13
Украли. В Рамалле
делят, и ора
дети их не издают.
Книги издали,
без разговора
песни диких кают.
В них каюк
нашим мыслям вздорным,
истовым истам крест.
День-утюг -
всех единым кормом,
сгладил неровность мест.
Мы плывем,
и на каждом пояс.
Держим любой прицел.
Этим днем,
маясь малость, моясь,
спросим: «Ты что хотел?»
Их детям - по пуле,
мулле и мишени.
На палубе постою.
Чтоб волны спугнули.
Чтоб грустный священник
Аллаха укрыл в раю.
Книги издали,
не прочитали,
не досчитать икон.
О Дева, из дали
жму на педали -
одеться и выйти вон.
14
Мы сидели в кафе, ресторане, еще ресторане,
дома, пили чай, вино, кофе, виски.
Я слышала, как говорю по телефону
о том, что являюсь солью в ране
расстояний, но путь неблизкий,
потому не стать и не быть. Платон у
Сократа дремал на плече, витая
в красивом греческом языке.
Я слышала, как пишу, водя по клеткам
ручкой, вода левантийская, голубая
держала лень на каемке. Потягивали саке
из белой пиалы японцы в нередком
для Лондона суши-баре. Мулатка
с мужем приехала на работу в Джорджию, заодно
беременная. Свободно разгуливал у врача английский.
Значит, все-таки были люди, другие моря, палатка
полюсов и Земля, и Армстронг, видя пятно
желтое, играл на желтой трубе, и в путь неблизкий
пускался. Они слились в черно-белом кино, держа в ладони
то, что не умещается в голове.
Музыка есть пустыня. В пустыне все, как на Луне.
Так набрасывай же сто тысяч нот, волна, обмывая ноги. Тронь - и
разлечусь на тысячи капель. Ходит голый век,
спотыкаясь о камни в стране, где все голы - вдвойне.
15
Да, именно здесь. И сверху кровило бы Иудино дерево.
Что может быть слаще этих красных капель?
Пахло акацией, в память и о Ковчеге.
Кривила душой, когда говорила. Вечер синий делит во
веки вечные разные наклоны. Скрывала бы чужой никаб ель,
наряженная вовсю весною. И мысли о чеке,
выданном за прожитое, не возникали.
Он не купец. Его не ограбишь.
Хотя заплатить придется.
Первородства не ощущаешь, но те ли дали
привидятся приходящим к другим? Раб лишь
ответит. Из глубины колодца
достанешь все звезды. Именно здесь.
Все двенадцать туннелей. Весь свет.
И море, и Мориа - чтобы не сойти с ума.
Поднимусь. Умоюсь. Вечер какой! Восток сохраняет честь
незнания о себе. И меня здесь нет.
Ты примешь меня именно здесь, Мать сыра Земля, Има Адама[3].
Март-апрель 2007
Продолжение следует
[1] «Север» + направление на север на иврите.
[2] «Армагеддон» на иврите. Место в Галилее.
[3] Мать Земля (иврит)