Пока они все не здесь, мы все там
Внешние уголки глаз дитяти опущены вниз, потому, особенно тогда, когда она жалостливо смотрит, мерещится взгляд крайне обиженного кутенка, трогающий любого наблюдающего. Несколько дней назад Ыкл отвел дитя и девицу в садик, вернулся и ворвался в мой кабинет.
-- Ты не представляешь, что сейчас было, -- глаза его горели, -- веду я их в садик, проходим мы мимо старой винодельни, вдруг подскакивает женщина, сидящая на лавочке, бежит ко мне и вручает мне пакет. Я ее спрашиваю что это? кто вы? А она говорит: ваша девочка, и показывает на дитя, -- смеется он, -- несколько дней назад гуляла на площадке, на которой я гуляла с внучкой. И ей так понравилось платье внучки, -- он закатывает глаза, имитируя мимику женщины, -- она ходила за внучкой, гладила платье, целовала его, опять гладила, ничего не говорила, но как смотрела, невыносимо было наблюдать как она смотрела! И вот, -- продолжает Ыкл и широко раскрывает глаза, -- эта женщина не смогла выдержать взгляда нашей дитяти, пошла домой, постирала платье, сказала, что их девочке оно и так уже почти мало, и несколько дней сидела на этой скамейке, представляешь, -- он поднимает указательный палец в воздух, -- несколько дней она сидела на этой скамейке, ждала, караулила, и вот сегодня, -- восхищенно продолжает он, -- она нас увидела, подбежала ко мне и вручила мне это самое платье.
-- А где платье? -- с трудом выдавливаю я из себя, не понимая стыдиться мне или гордиться.
-- Как это где? -- неподдельно удивляется он, -- дитя его схватила, к сердцу прижала, добежала до садика и попросила, конечно, ее сразу переодеть!
-- Слушайте, -- обратилась ко мне няня днем, -- откуда это платье? А то я спрашиваю у дитяти, а она говорит: папа купил! Я, -- продолжает она удивленно, -- уже такое себе представила! Представила, -- продолжает смеясь, -- как дитя рыдает по дороге в садик, Ыкл не выдерживает, отводит их, бежит срочно в магазин, покупает платье, возвращается в детский сад, переодевает дитя, а потом мчится работать! -- я дожидаюсь конца фразы и подробно рассказываю историю появления платья, -- Да, -- восклицает няня, -- всё именно так и было! Мы были на площадке, там была девочка в этом платье, дитя за ней ходила как хвостик, то подол погладит, то спинку, то рукав, ходила и смотрела жалобно, так жалобно, что сердце рвалось! Но я, -- отшатывается она удивленно, -- даже не могла представить, что они воспримут это буквально и подарят это платье! -- это Израиль, детка, думаю я про себя.
На прилавке небольшой лавки, той, в которой я всегда покупаю сигареты и глупости, небольшая наклейка. На наклейке фотография молодого парня в форме, свечка и надпись -- семья и друзья тебя любят, будут всегда скучать; после даты: 2001 -- 2023. Какой ребенок, думаю я с тоской, осторожно прикасаясь к наклейке. Это, -- обращается ко мне молодой человек из-за прилавка, -- племянник хозяев лавки. Он погиб в самый первый день, седьмого, он, -- внезапно молодой человек распрямляет спину и продолжает с гордостью, -- из Яхалома, они одними из первых бой приняли. Он погиб, -- вздыхает молодой человек, -- они напечатали много наклеек и везде расклеили, чтобы о нем помнили. Какой ребенок, -- говорю я случайно вслух. Не ребенок, -- сурово смотрит на меня молодой человек, -- он на год меня старше, а я только что демобилизовался! Я же, -- распрямляет он спину, смотрит строго, -- не ребенок! Какие они дети, думаю я отчаянно, те самые дети, которые дети только по паспорту, а в жизни -- взрослее многих взрослых. Как хорошо, что они нас берегут.
В каждом магазине, на кассе, предлагают пожертвовать в фонд помощи семьям погибших, эвакуированным семьям, и семьям тех, чьи близкие находятся в заложниках. Всякий раз, совершая очередную покупку, я киваю до того, как успевают задать вопрос. Я расплачиваюсь и собираюсь уходить.
-- Подожди, -- бежит за мной молодая работница. Она протягивает мне разноцветный браслет, -- на, это за пожертвование. Только, -- спешит сообщить мне она, -- не затягивай его, если не хочешь его носить всё время, его невозможно открыть обратно.
Я читаю надпись на узком цветном браслете: пока все они не здесь, мы все там. Потому -- раз надев, снять можно только тогда, когда все они будут здесь.
Вчерашняя вечерняя сирена застала меня посреди шоссе. Я стояла, смотрела на красный глаз светофора и терпеливо ждала, когда загорится зеленый.
-- Чего ты там стоишь, -- кричит мне стайка молодых людей с той стороны дороги, -- перебегай скорее и в убежище, скорее!
-- А это точно наша сирена? -- я переминаюсь с ноги на ногу.
-- Кажется, наша, -- машут они мне опять, -- скорее, скорее!
Наконец, загорается зеленый, я перехожу дорогу под звуки взрывов и смех компании напротив. Я оказываюсь по ту сторону дороги и сирена стихает.
-- Всё, -- смеются молодые люди, -- теперь можешь не торопиться, уже отбомбились.
Мимо меня проходит девушка лет двадцати пяти. На ней короткие шорты, небрежно заправленная в них футболка, на ногах походные ботинки, из-под которых виднеются кокетливые розовые кружевные оборки носков. Через плечо висит длинная винтовка М16, доходящая чуть ниже колена. Девушка сердито говорит в трубку
-- Нет, я сто раз сказала, что я не люблю красную помаду, вообще не люблю! Можно, -- продолжает она почти мечтательно, -- или розовую или, на самый крайний случай, светло-коричневую. Да, -- кивает она трубке, -- через полчаса годится, я тебя встречу, -- она стремительно уходит куда-то вперед, я восхищенно смотрю ей вслед.
-- Это еще что, -- смеется Ыкл, выслушав мой рассказ, -- я девочек в сад водил, там родители детей приводят, сами практически в пижамах и домашних тапочках, а через плечо -- М16. Так и ходят, да.
В небольшой лавке включен телевизор, на экране появляется мужчина лет тридцати пяти в форме, с оружием, я останавливаюсь чтобы послушать.
-- Как для тебя началась война? -- сдержанно спрашивает журналист и подносит микрофон.
-- Как для всех, наверное, -- смущенно улыбается господин, -- проснулся от сирен, поцеловал жену, и сказал, что иду срочно собирать вещмешок, и на базу. Как-то было понятно, что надо ехать на базу. Собрался за пять минут, поехал. Приезжаю я туда, а там у ворот уже толпа таких, как я, все стоят, рвутся на базу, всех своих встретил, конечно же. Ну и вот. Взял оружие и поехал, вроде всё.
-- Так получается, -- проговаривает журналист еще раз вслух, -- ты уехал прямо седьмого октября, так? А когда возвращался домой?
-- Да пока не возвращался, -- качает головой господин, -- как приехал, так и не уезжал пока.
-- Мама, -- едва раскрыв глаза, делится со мной вечерними впечатлениями девица, -- вчера вечером сначала была не наша сирена, мы никуда не бежали, а потом, потом, -- спешит рассказать девица, -- потом она стала наша! Стала очень громкая и наша! И тогда мы побежали, но пока бежали, она уже кончилась! Это, -- философски подытоживает девица, -- наверное, была не наша сирена, но показалось как будто наша!
На деревянном столе лежит огромный рыжий кот. Он развалился посреди стола, вытянулся, лежит, едва приоткрыв глаза, словно вся суета вокруг не его дело. Я осторожно присаживаюсь, я внимательно смотрю на кота, пытаясь понять не помешаю ли я ему.
-- Садись, не бойся, -- слышу я нежный голос позади. Я оборачиваюсь и вижу совсем молодую девушку, она счастливо улыбается и показывает на кота, -- это какой-то специальный кот, он здесь всё время лежит, будто для поднятия духа. Его все гладят, он лежит и не двигается, только мурчит время от времени.
Я глажу специального кота, занявшего добрую половину стола для поднятия духа окружающим. Кот начинает тихо урчать и не двигается, словно живая теплая статуя, предназначенная для поднятия боевого духа. Через пару минут он открывает глаз, зевает лениво, спрыгивает со стола, запрыгивает на соседний и замирает в той же позе, что и раньше.
-- Всё, -- смеется девушка, -- он пошел следующих обслуживать! Не одной же тебе всё!
И действительно, со смехом думаю я, как можно было подумать, что он отдаст чужую порцию тепла мне. Я получила всё, что мне полагалось, теперь очередь следующих.
-- А раньше, -- продолжает девушка задумчиво, -- он так себя не вел, никогда, -- я замечаю на ее руке узкий браслет: пока они все не здесь, мы все там. Отчего-то мне кажется, что кот с этим согласен. Так и будет лежать на столах, пока они все не здесь. Это Израиль, детка, думаю я, здесь все коты израильские.
-- Ты не представляешь, что сейчас было, -- глаза его горели, -- веду я их в садик, проходим мы мимо старой винодельни, вдруг подскакивает женщина, сидящая на лавочке, бежит ко мне и вручает мне пакет. Я ее спрашиваю что это? кто вы? А она говорит: ваша девочка, и показывает на дитя, -- смеется он, -- несколько дней назад гуляла на площадке, на которой я гуляла с внучкой. И ей так понравилось платье внучки, -- он закатывает глаза, имитируя мимику женщины, -- она ходила за внучкой, гладила платье, целовала его, опять гладила, ничего не говорила, но как смотрела, невыносимо было наблюдать как она смотрела! И вот, -- продолжает Ыкл и широко раскрывает глаза, -- эта женщина не смогла выдержать взгляда нашей дитяти, пошла домой, постирала платье, сказала, что их девочке оно и так уже почти мало, и несколько дней сидела на этой скамейке, представляешь, -- он поднимает указательный палец в воздух, -- несколько дней она сидела на этой скамейке, ждала, караулила, и вот сегодня, -- восхищенно продолжает он, -- она нас увидела, подбежала ко мне и вручила мне это самое платье.
-- А где платье? -- с трудом выдавливаю я из себя, не понимая стыдиться мне или гордиться.
-- Как это где? -- неподдельно удивляется он, -- дитя его схватила, к сердцу прижала, добежала до садика и попросила, конечно, ее сразу переодеть!
-- Слушайте, -- обратилась ко мне няня днем, -- откуда это платье? А то я спрашиваю у дитяти, а она говорит: папа купил! Я, -- продолжает она удивленно, -- уже такое себе представила! Представила, -- продолжает смеясь, -- как дитя рыдает по дороге в садик, Ыкл не выдерживает, отводит их, бежит срочно в магазин, покупает платье, возвращается в детский сад, переодевает дитя, а потом мчится работать! -- я дожидаюсь конца фразы и подробно рассказываю историю появления платья, -- Да, -- восклицает няня, -- всё именно так и было! Мы были на площадке, там была девочка в этом платье, дитя за ней ходила как хвостик, то подол погладит, то спинку, то рукав, ходила и смотрела жалобно, так жалобно, что сердце рвалось! Но я, -- отшатывается она удивленно, -- даже не могла представить, что они воспримут это буквально и подарят это платье! -- это Израиль, детка, думаю я про себя.
На прилавке небольшой лавки, той, в которой я всегда покупаю сигареты и глупости, небольшая наклейка. На наклейке фотография молодого парня в форме, свечка и надпись -- семья и друзья тебя любят, будут всегда скучать; после даты: 2001 -- 2023. Какой ребенок, думаю я с тоской, осторожно прикасаясь к наклейке. Это, -- обращается ко мне молодой человек из-за прилавка, -- племянник хозяев лавки. Он погиб в самый первый день, седьмого, он, -- внезапно молодой человек распрямляет спину и продолжает с гордостью, -- из Яхалома, они одними из первых бой приняли. Он погиб, -- вздыхает молодой человек, -- они напечатали много наклеек и везде расклеили, чтобы о нем помнили. Какой ребенок, -- говорю я случайно вслух. Не ребенок, -- сурово смотрит на меня молодой человек, -- он на год меня старше, а я только что демобилизовался! Я же, -- распрямляет он спину, смотрит строго, -- не ребенок! Какие они дети, думаю я отчаянно, те самые дети, которые дети только по паспорту, а в жизни -- взрослее многих взрослых. Как хорошо, что они нас берегут.
В каждом магазине, на кассе, предлагают пожертвовать в фонд помощи семьям погибших, эвакуированным семьям, и семьям тех, чьи близкие находятся в заложниках. Всякий раз, совершая очередную покупку, я киваю до того, как успевают задать вопрос. Я расплачиваюсь и собираюсь уходить.
-- Подожди, -- бежит за мной молодая работница. Она протягивает мне разноцветный браслет, -- на, это за пожертвование. Только, -- спешит сообщить мне она, -- не затягивай его, если не хочешь его носить всё время, его невозможно открыть обратно.
Я читаю надпись на узком цветном браслете: пока все они не здесь, мы все там. Потому -- раз надев, снять можно только тогда, когда все они будут здесь.
Вчерашняя вечерняя сирена застала меня посреди шоссе. Я стояла, смотрела на красный глаз светофора и терпеливо ждала, когда загорится зеленый.
-- Чего ты там стоишь, -- кричит мне стайка молодых людей с той стороны дороги, -- перебегай скорее и в убежище, скорее!
-- А это точно наша сирена? -- я переминаюсь с ноги на ногу.
-- Кажется, наша, -- машут они мне опять, -- скорее, скорее!
Наконец, загорается зеленый, я перехожу дорогу под звуки взрывов и смех компании напротив. Я оказываюсь по ту сторону дороги и сирена стихает.
-- Всё, -- смеются молодые люди, -- теперь можешь не торопиться, уже отбомбились.
Мимо меня проходит девушка лет двадцати пяти. На ней короткие шорты, небрежно заправленная в них футболка, на ногах походные ботинки, из-под которых виднеются кокетливые розовые кружевные оборки носков. Через плечо висит длинная винтовка М16, доходящая чуть ниже колена. Девушка сердито говорит в трубку
-- Нет, я сто раз сказала, что я не люблю красную помаду, вообще не люблю! Можно, -- продолжает она почти мечтательно, -- или розовую или, на самый крайний случай, светло-коричневую. Да, -- кивает она трубке, -- через полчаса годится, я тебя встречу, -- она стремительно уходит куда-то вперед, я восхищенно смотрю ей вслед.
-- Это еще что, -- смеется Ыкл, выслушав мой рассказ, -- я девочек в сад водил, там родители детей приводят, сами практически в пижамах и домашних тапочках, а через плечо -- М16. Так и ходят, да.
В небольшой лавке включен телевизор, на экране появляется мужчина лет тридцати пяти в форме, с оружием, я останавливаюсь чтобы послушать.
-- Как для тебя началась война? -- сдержанно спрашивает журналист и подносит микрофон.
-- Как для всех, наверное, -- смущенно улыбается господин, -- проснулся от сирен, поцеловал жену, и сказал, что иду срочно собирать вещмешок, и на базу. Как-то было понятно, что надо ехать на базу. Собрался за пять минут, поехал. Приезжаю я туда, а там у ворот уже толпа таких, как я, все стоят, рвутся на базу, всех своих встретил, конечно же. Ну и вот. Взял оружие и поехал, вроде всё.
-- Так получается, -- проговаривает журналист еще раз вслух, -- ты уехал прямо седьмого октября, так? А когда возвращался домой?
-- Да пока не возвращался, -- качает головой господин, -- как приехал, так и не уезжал пока.
-- Мама, -- едва раскрыв глаза, делится со мной вечерними впечатлениями девица, -- вчера вечером сначала была не наша сирена, мы никуда не бежали, а потом, потом, -- спешит рассказать девица, -- потом она стала наша! Стала очень громкая и наша! И тогда мы побежали, но пока бежали, она уже кончилась! Это, -- философски подытоживает девица, -- наверное, была не наша сирена, но показалось как будто наша!
На деревянном столе лежит огромный рыжий кот. Он развалился посреди стола, вытянулся, лежит, едва приоткрыв глаза, словно вся суета вокруг не его дело. Я осторожно присаживаюсь, я внимательно смотрю на кота, пытаясь понять не помешаю ли я ему.
-- Садись, не бойся, -- слышу я нежный голос позади. Я оборачиваюсь и вижу совсем молодую девушку, она счастливо улыбается и показывает на кота, -- это какой-то специальный кот, он здесь всё время лежит, будто для поднятия духа. Его все гладят, он лежит и не двигается, только мурчит время от времени.
Я глажу специального кота, занявшего добрую половину стола для поднятия духа окружающим. Кот начинает тихо урчать и не двигается, словно живая теплая статуя, предназначенная для поднятия боевого духа. Через пару минут он открывает глаз, зевает лениво, спрыгивает со стола, запрыгивает на соседний и замирает в той же позе, что и раньше.
-- Всё, -- смеется девушка, -- он пошел следующих обслуживать! Не одной же тебе всё!
И действительно, со смехом думаю я, как можно было подумать, что он отдаст чужую порцию тепла мне. Я получила всё, что мне полагалось, теперь очередь следующих.
-- А раньше, -- продолжает девушка задумчиво, -- он так себя не вел, никогда, -- я замечаю на ее руке узкий браслет: пока они все не здесь, мы все там. Отчего-то мне кажется, что кот с этим согласен. Так и будет лежать на столах, пока они все не здесь. Это Израиль, детка, думаю я, здесь все коты израильские.