Дни лета: 65
Чтобы получать удовольствие от нахождения в доме, особенно продолжительное время, мне категорически необходимо, чтобы дом был идеально чистым. Самая генеральная уборка, как известно, уборка на песах. Тогда надо убрать так, чтобы ни одной крошки хлеба, даже самой маленькой, не осталось нигде, ни в одном, даже самом скрытом от глаз, уголке. Перед песахом добропорядочные хозяйки достают всё на свете из всех имеющихся шкафов, яростно отмывают шкафы -- от самых нижних полок, до самой крыши. Они, эти добропорядочные хозяйки, раз в год всё моют и чистят так, что этой уборки, теоретически, должно хватить до следующего песаха. Раньше, когда я убирала дом исключительно по велению души или по признаку убрать или переехать, я убирала его всегда как перед песахом. Теперь я убираю каждую неделю и делаю значительно меньше, чем того требует моя строгая натура. Несколько дней назад я убрала дом словно песах наступает завтра. Я опустошила все кухонные шкафчики, я мыла полки так яростно, словно от этого зависит вся моя жизнь; я отмыла до блеска все баночки со специями, чтобы они выглядели как новые, чтобы мне расхотелось покупать новые, красивые, блестящие, но появилось ощущение, что они такие и есть.
Я прыгала со стремянкой и отмывала верх шкафов, так как мне явственно казалось, что если там останется хоть немного пыли, я не смогу спокойно наслаждаться этим самым одиночеством, а буду думать лишь о том, что надо срочно встать и отмыть то, что не отмыто. Несмотря на всю нелюбовь к уборке в общем, и к помывке окон в частности, я отмыла до блеска всё то бесконечное, кажется, количество окон, имеющееся в этом доме. Когда дошла очередь до платяных шкафов, я распахнула их дверцы, намереваясь всё снова перетряхнуть и разложить, и на секунду замерла, засмеялась. В моих жилищах может быть бардак, в них может быть много пыли, в них может быть всё, что угодно. Но одного в них никогда не бывает -- беспорядка в платяных шкафах. Это некая одержимость -- шкаф должен быть таким, чтобы заглядывать в него каждый раз было эстетически приятно.
У меня, к примеру, -- говорит моя мама всякий раз, когда мы обсуждаем как должен выглядеть шкаф, -- тоже в шкафу порядок, скажешь нет? Я вспоминаю мамин шкаф и смеюсь -- мама, дорогая, у нас с тобой разное понимание того, что такое порядок в шкафу. Порядок в шкафу это когда вещи сложены так, что можно пройти с самой строгой, никуда не гнущейся линейкой и она радостно будет стоять так, как положено. Порядок в шкафу это когда свитера чуть хрустят, проложенные тонкой папиросной бумагой, они уложены словно солдаты на плацу. Порядок в шкафу это когда платье к платью -- можно менять и варьировать в каком конкретно порядке висят эти самые платья, но в каждой вариации всегда есть внутренняя логика. Я помню как когда-то, когда мы жили в Принстоне, у меня не было никаких сил на уборку дома. Тогда к нам в очередной раз зашла в гости соседка -- посидеть, выпить кофе. Почему-то, уже не вспомнить почему, нам понадобилось заглянуть в шкаф и она замерла, картинно прикрывая рот ладонью: никогда бы не подумала, глядя на всё остальное, что у тебя может быть такой шкаф! Я смутилась, мне отчего-то стало ужасно неловко, будто я показала все свои одержимости одномоментно.
Тем не менее, несмотря на солдатский порядок в шкафах, который там всегда без исключения, когда я делаю уборку на песах (или уборку как на песах, но без приближающегося песаха), я всегда всё заново складываю и перетряхиваю -- одежда не должна грустно лежать, у неё, не приведи, могут появиться пролежни, она начнёт тоскливо пялиться на тебя из самых недр и отбивать всякое желание иметь с ней дело. Потому я обязательно её раскладываю и перекладываю заново, придумывая всякий раз новый логический порядок для её местонахождения.
Уборка длилась три дня, я убрала всё, до чего смогла дотянуться, а до чего не смогла дотянулась всё равно, перепрыгивая с лестницы на стремянку, водружая сверху табуретки и другие подручные средства. Теперь можно вздохнуть, подумала я. Теперь можно сесть и получать удовольствие. Теперь всё идеально. Я распахиваю время от времени шкафчики на кухне, любуюсь сверкающими, стоящими по команде смирно, баночками, скляночками и прочим; я заглядываю в холодильник, довольно крякаю, оглядываюсь вокруг и понимаю, что пока можно снова не убирать. Как минимум, неделю можно об этом вообще не думать.
Я точно знаю, что никто не попадёт в ад если оставит грязную посуду. Не придёт архангел Гавриил, не спросит строго -- мил человек, как же ты мог? Как ты мог оставить грязную посуду? Я это точно знаю. Можно попасть в ад, к примеру, если оставлять кухонные шкафчики открытыми, а из-за грязной посуды -- нет, нельзя. Я терпеть не могу мыть посуду, но грязную посуду, кажется, я не люблю ещё больше, чем её мыть. Поэтому я стараюсь мыть посуду сразу, как только она появляется -- бью врага на подступах. Если бы я могла, я, кажется, мыла бы её ещё до того, как успела её испачкать, на всякий случай. Посуда невероятно коварна -- ещё секунду назад её не было и было идеально чисто, как вдруг возле раковины образовывается гора (ну не гора, но горка), которая нарушает мой идеальный порядок и оскорбляет моё внутреннее эстетическое я. Поэтому я стараюсь её мыть очень быстро, практически зажмурившись и на одном дыхании. Словно и не мыла вовсе, словно не потратила эти несколько минут на ненавистное действо. Я бы включала посудомойку, да мне жаль её напрягать из-за каких-то несчастных пары тарелок и пары стаканов. Тем более, что самое главное и ужасное -- сковородки -- ей всё равно не по зубам.
Вчера мы с дитятей ходили забирать мою любимую рубашку из химчистки. Главный господин в химчистке -- полноватый, смуглый, обросший щетиной, лет пятидесяти, говорящий с тяжёлым акцентом и время от времени срывающийся на родной язык, природу которого я всё ещё не поняла, спросить же мне неловко, потому я киваю, будто он всё ещё говорит на понятном мне языке. У нас дивные по своей странности отношения. Он немного безалаберный и немного халтурщик, однако всегда готов признаться в плохой работе и переделать её заново. Поначалу мне всё время приходилось оставлять вещи по два раза. Я приходила забрать свои вещи, внимательно осматривала их со всех сторон, замечала достаточное количество огрехов и вежливо улыбаясь показывала ему. Он внимательно смотрел, охал, кивал в знак согласия и клялся на чём свет стоит, что всё переделает так, что я буду очень, просто очень довольна. Я просила прощения за лишние труды, он говорил, ну что вы, я сам виноват, мы расставались, я приходила в следующий раз и, как правило, забирала хорошо почищенную довольную вещь домой. Этот сценарий повторялся раз за разом, практически без изменений. Он всякий раз бился в поклонах, просил прощения и обещал, прикладывая руки к груди и широко распахивая глаза, что если я приду завтра ещё раз, то всё будет настолько прекрасно, что я в миг забуду о данном инциденте. Я улыбалась, говорила ничего страшного, просила прощения за лишний труд, и мы расставались вполне удовлетворённые друг другом. Вчера, на удивление, рубашка оказалась отчищенной как надо с первого раза. Не дожидаясь пока я достану её из пакета, он аккуратно разложил её передо мной, показал мне её со всех сторон и подмигнул: я очень старался, мисс, смотрите где хотите, ничего, ни-че-го не осталось! Сегодня я молодец! Я строго осмотрела рубашку со всех сторон и заметила крошечное пятно в самом низу. Ох, -- расстроенно показала я ему пятнышко, -- вот, смотрите! Мисс, -- посмотрел он на меня внимательно, -- я очень старался, но именно это пятно не сошло, несмотря ни на что. Понимаете мисс, -- вздохнул он, -- у вас такие прекрасные вещи, из таких прекрасных материалов, что мне просто страшно их трогать. Это же шёлк, очень нежный шёлк, если я ещё сильнее попробую, я боюсь он не выдержит. А это же расстроит вас значительно больше, не так ли? Я внимательно посмотрела чуть издали, пятно настолько крошечное, что видно только при ближайшем рассмотрении. Я согласно кивнула, расплатилась и мы собрались уходить. Мисс, -- окликнул он меня, -- а это совсем новый ребёнок, да? Ведь вроде старый ребёнок старше, я не ошибаюсь? Я засмеялась -- это совсем новый ребёнок, практически позавчера приобретённый. Если надо, мисс, -- прижал он опять руки к груди, -- приносите и её одежду тоже, я всё почищу! И добавил, облегчённо вздохнув -- у неё, кажется, одежда из хлопка, с хлопком всё проще!
Мы снова заглянули в магазин по дороге назад, это почти стало ритуалом. На полке я заметила крабовые палочки. Они, как известно, не имеют никакого отношения к крабам. Крабов я не ем (и морских гадов вообще) из соображений кашрута, а вот крабовые палочки я когда-то очень любила. Нестерпимо захотелось крабовых палочек, как раньше, сама не помню когда. Я указала на них дитяти: смотри, сказала, вот крабовые палочки! мы с тобой их сейчас купим, и я их съем, а тебе рано ещё! Не успев выйти из магазина, я остановилась, распаковала упаковку, достала несколько крабовых палочек и ела их жадно, стоя прямо на тротуаре перед магазином. Одну за другой я ела крабовые палочки, всё пытаясь вспомнить такие же ли они как те, которые я когда-то ела, уже не помню когда. Крабовые палочки немного пахли рыбой, пружинили во рту и оказались ровно тем, что было так необходимо в эту умопомрачительную жару. Дитя, кажется, ехидно улыбалась, наблюдая за мной из коляски, я же неловко оправдывалась -- понимаешь, объясняла я ей, я ем слишком много печенья и мне срочно необходимо придумать чем бы заменить те три тонны печенья, которые я съедаю ежедневно. А крабовые палочки, -- с трудом произнося слова сквозь крабовые палочки, продолжала я, -- могут оказаться тем самым, что я готова есть почти с тем же удовольствием, что и печенья! Я всё ела эти палочки, одну за другой и никак не могла остановиться. Люди проходили мимо, улыбались, и многозначительно, с пониманием, кивали, словно говорили, что они и сами бы встали точно так же и с удовольствием съели бы этих палочек, да надо куда-то спешить, всё дела, дела.
Мы, теперь уже как всегда (забавно насколько действие выполненное в третий раз начинает восприниматься словно что-то, что делается всегда), сели выпить кофе со льдом, теперь в соседнем кафе. Мы сидели на улице и глазели на прохожих снаружи и иногда смотрели сквозь стёкла на сидящих внутри. Прямо рядом с окном сидела пара с ребёнком -- девочкой лет двух. Девочка с удовольствием ела пирожное -- так, как его едят только в детстве, набивая рот и размазывая шоколад по лицу, облизывая губы и пальцы. Девочка довольно улыбнулась, заметив мой взгляд, и начала приветственно махать. Она всё здоровалась со мной, но тут заметила коляску и лежащую в ней дитя, потеряла всякий интерес ко мне, встала на скамейку и начала изо всех сил махать дитяти, улыбаясь и всё сообщая родителям, громко, с энтузиазмом -- бей-би, бей-би! Многим детям очень нравятся младенцы, они их, в отличие от взрослых, совершенно не боятся, не думают обо всех сложностях с ними связанных, а воспринимают как большие игрушки, которые, в отличие от плюшевых мишек, издают звуки, непроизвольно шевелятся и строят смешные морды. Мама держала скачущую от восторга девочку за ноги, кажется опасаясь, что она выпрыгнет прямо сквозь окно, смущённо улыбалась мне и согласно кивала восторженным восклицаниям в такт -- бей-би, действительно бей-би. Я помахала в ответ, продолжая стоять как вкопанная, но пришло время уходить, я помахала ещё раз и мы пошли домой, обсуждая по дороге всё, что произошло за последние несколько часов.
Вдруг вспомнила, что веду журнал уже десять лет. Целых десять. За эти десять лет произошло какое-то немыслимое количество событий, о которых я тогда и подумать не могла. Я начала вести журнал, когда мне показалось, что я теряю русский, я говорила на жуткой смеси, с трудом находила слова и писала с некоторым количеством ошибок. Бог мой, подумала я тогда, это совсем не я, я всегда была патологически грамотной, что же со мной происходит. Помимо этого, мне казалось, что писать тексты будет тем самым жизненно необходимым, что даст возможность отвлечься от работы, переключиться, подумать о чём-то другом, прежде чем начинать снова вгрызаться в задачу с новыми силами. Силы, рассуждала я, надо откуда-то черпать и ведение журнала оказалось, неожиданно, тем самым, о чём я совсем не думала, но чего мне, как оказалось, очень не хватало. Забавно, что начиная эту эпопею с описанием своих летних дней, я боялась как давно уже не боялась, что сказать мне будет совершенно нечего, что в жизни не происходит ничего, особенно такого, которое вообще стоит записывать. Но я исправно продолжаю и удивлённо обнаруживаю, что записи оказываются значительно длиннее, чем я думала. Наверное, это для чего-то нужно, но я пока не знаю для чего. Впрочем, разберусь потом, время покажет.
Я прыгала со стремянкой и отмывала верх шкафов, так как мне явственно казалось, что если там останется хоть немного пыли, я не смогу спокойно наслаждаться этим самым одиночеством, а буду думать лишь о том, что надо срочно встать и отмыть то, что не отмыто. Несмотря на всю нелюбовь к уборке в общем, и к помывке окон в частности, я отмыла до блеска всё то бесконечное, кажется, количество окон, имеющееся в этом доме. Когда дошла очередь до платяных шкафов, я распахнула их дверцы, намереваясь всё снова перетряхнуть и разложить, и на секунду замерла, засмеялась. В моих жилищах может быть бардак, в них может быть много пыли, в них может быть всё, что угодно. Но одного в них никогда не бывает -- беспорядка в платяных шкафах. Это некая одержимость -- шкаф должен быть таким, чтобы заглядывать в него каждый раз было эстетически приятно.
У меня, к примеру, -- говорит моя мама всякий раз, когда мы обсуждаем как должен выглядеть шкаф, -- тоже в шкафу порядок, скажешь нет? Я вспоминаю мамин шкаф и смеюсь -- мама, дорогая, у нас с тобой разное понимание того, что такое порядок в шкафу. Порядок в шкафу это когда вещи сложены так, что можно пройти с самой строгой, никуда не гнущейся линейкой и она радостно будет стоять так, как положено. Порядок в шкафу это когда свитера чуть хрустят, проложенные тонкой папиросной бумагой, они уложены словно солдаты на плацу. Порядок в шкафу это когда платье к платью -- можно менять и варьировать в каком конкретно порядке висят эти самые платья, но в каждой вариации всегда есть внутренняя логика. Я помню как когда-то, когда мы жили в Принстоне, у меня не было никаких сил на уборку дома. Тогда к нам в очередной раз зашла в гости соседка -- посидеть, выпить кофе. Почему-то, уже не вспомнить почему, нам понадобилось заглянуть в шкаф и она замерла, картинно прикрывая рот ладонью: никогда бы не подумала, глядя на всё остальное, что у тебя может быть такой шкаф! Я смутилась, мне отчего-то стало ужасно неловко, будто я показала все свои одержимости одномоментно.
Тем не менее, несмотря на солдатский порядок в шкафах, который там всегда без исключения, когда я делаю уборку на песах (или уборку как на песах, но без приближающегося песаха), я всегда всё заново складываю и перетряхиваю -- одежда не должна грустно лежать, у неё, не приведи, могут появиться пролежни, она начнёт тоскливо пялиться на тебя из самых недр и отбивать всякое желание иметь с ней дело. Потому я обязательно её раскладываю и перекладываю заново, придумывая всякий раз новый логический порядок для её местонахождения.
Уборка длилась три дня, я убрала всё, до чего смогла дотянуться, а до чего не смогла дотянулась всё равно, перепрыгивая с лестницы на стремянку, водружая сверху табуретки и другие подручные средства. Теперь можно вздохнуть, подумала я. Теперь можно сесть и получать удовольствие. Теперь всё идеально. Я распахиваю время от времени шкафчики на кухне, любуюсь сверкающими, стоящими по команде смирно, баночками, скляночками и прочим; я заглядываю в холодильник, довольно крякаю, оглядываюсь вокруг и понимаю, что пока можно снова не убирать. Как минимум, неделю можно об этом вообще не думать.
Я точно знаю, что никто не попадёт в ад если оставит грязную посуду. Не придёт архангел Гавриил, не спросит строго -- мил человек, как же ты мог? Как ты мог оставить грязную посуду? Я это точно знаю. Можно попасть в ад, к примеру, если оставлять кухонные шкафчики открытыми, а из-за грязной посуды -- нет, нельзя. Я терпеть не могу мыть посуду, но грязную посуду, кажется, я не люблю ещё больше, чем её мыть. Поэтому я стараюсь мыть посуду сразу, как только она появляется -- бью врага на подступах. Если бы я могла, я, кажется, мыла бы её ещё до того, как успела её испачкать, на всякий случай. Посуда невероятно коварна -- ещё секунду назад её не было и было идеально чисто, как вдруг возле раковины образовывается гора (ну не гора, но горка), которая нарушает мой идеальный порядок и оскорбляет моё внутреннее эстетическое я. Поэтому я стараюсь её мыть очень быстро, практически зажмурившись и на одном дыхании. Словно и не мыла вовсе, словно не потратила эти несколько минут на ненавистное действо. Я бы включала посудомойку, да мне жаль её напрягать из-за каких-то несчастных пары тарелок и пары стаканов. Тем более, что самое главное и ужасное -- сковородки -- ей всё равно не по зубам.
Вчера мы с дитятей ходили забирать мою любимую рубашку из химчистки. Главный господин в химчистке -- полноватый, смуглый, обросший щетиной, лет пятидесяти, говорящий с тяжёлым акцентом и время от времени срывающийся на родной язык, природу которого я всё ещё не поняла, спросить же мне неловко, потому я киваю, будто он всё ещё говорит на понятном мне языке. У нас дивные по своей странности отношения. Он немного безалаберный и немного халтурщик, однако всегда готов признаться в плохой работе и переделать её заново. Поначалу мне всё время приходилось оставлять вещи по два раза. Я приходила забрать свои вещи, внимательно осматривала их со всех сторон, замечала достаточное количество огрехов и вежливо улыбаясь показывала ему. Он внимательно смотрел, охал, кивал в знак согласия и клялся на чём свет стоит, что всё переделает так, что я буду очень, просто очень довольна. Я просила прощения за лишние труды, он говорил, ну что вы, я сам виноват, мы расставались, я приходила в следующий раз и, как правило, забирала хорошо почищенную довольную вещь домой. Этот сценарий повторялся раз за разом, практически без изменений. Он всякий раз бился в поклонах, просил прощения и обещал, прикладывая руки к груди и широко распахивая глаза, что если я приду завтра ещё раз, то всё будет настолько прекрасно, что я в миг забуду о данном инциденте. Я улыбалась, говорила ничего страшного, просила прощения за лишний труд, и мы расставались вполне удовлетворённые друг другом. Вчера, на удивление, рубашка оказалась отчищенной как надо с первого раза. Не дожидаясь пока я достану её из пакета, он аккуратно разложил её передо мной, показал мне её со всех сторон и подмигнул: я очень старался, мисс, смотрите где хотите, ничего, ни-че-го не осталось! Сегодня я молодец! Я строго осмотрела рубашку со всех сторон и заметила крошечное пятно в самом низу. Ох, -- расстроенно показала я ему пятнышко, -- вот, смотрите! Мисс, -- посмотрел он на меня внимательно, -- я очень старался, но именно это пятно не сошло, несмотря ни на что. Понимаете мисс, -- вздохнул он, -- у вас такие прекрасные вещи, из таких прекрасных материалов, что мне просто страшно их трогать. Это же шёлк, очень нежный шёлк, если я ещё сильнее попробую, я боюсь он не выдержит. А это же расстроит вас значительно больше, не так ли? Я внимательно посмотрела чуть издали, пятно настолько крошечное, что видно только при ближайшем рассмотрении. Я согласно кивнула, расплатилась и мы собрались уходить. Мисс, -- окликнул он меня, -- а это совсем новый ребёнок, да? Ведь вроде старый ребёнок старше, я не ошибаюсь? Я засмеялась -- это совсем новый ребёнок, практически позавчера приобретённый. Если надо, мисс, -- прижал он опять руки к груди, -- приносите и её одежду тоже, я всё почищу! И добавил, облегчённо вздохнув -- у неё, кажется, одежда из хлопка, с хлопком всё проще!
Мы снова заглянули в магазин по дороге назад, это почти стало ритуалом. На полке я заметила крабовые палочки. Они, как известно, не имеют никакого отношения к крабам. Крабов я не ем (и морских гадов вообще) из соображений кашрута, а вот крабовые палочки я когда-то очень любила. Нестерпимо захотелось крабовых палочек, как раньше, сама не помню когда. Я указала на них дитяти: смотри, сказала, вот крабовые палочки! мы с тобой их сейчас купим, и я их съем, а тебе рано ещё! Не успев выйти из магазина, я остановилась, распаковала упаковку, достала несколько крабовых палочек и ела их жадно, стоя прямо на тротуаре перед магазином. Одну за другой я ела крабовые палочки, всё пытаясь вспомнить такие же ли они как те, которые я когда-то ела, уже не помню когда. Крабовые палочки немного пахли рыбой, пружинили во рту и оказались ровно тем, что было так необходимо в эту умопомрачительную жару. Дитя, кажется, ехидно улыбалась, наблюдая за мной из коляски, я же неловко оправдывалась -- понимаешь, объясняла я ей, я ем слишком много печенья и мне срочно необходимо придумать чем бы заменить те три тонны печенья, которые я съедаю ежедневно. А крабовые палочки, -- с трудом произнося слова сквозь крабовые палочки, продолжала я, -- могут оказаться тем самым, что я готова есть почти с тем же удовольствием, что и печенья! Я всё ела эти палочки, одну за другой и никак не могла остановиться. Люди проходили мимо, улыбались, и многозначительно, с пониманием, кивали, словно говорили, что они и сами бы встали точно так же и с удовольствием съели бы этих палочек, да надо куда-то спешить, всё дела, дела.
Мы, теперь уже как всегда (забавно насколько действие выполненное в третий раз начинает восприниматься словно что-то, что делается всегда), сели выпить кофе со льдом, теперь в соседнем кафе. Мы сидели на улице и глазели на прохожих снаружи и иногда смотрели сквозь стёкла на сидящих внутри. Прямо рядом с окном сидела пара с ребёнком -- девочкой лет двух. Девочка с удовольствием ела пирожное -- так, как его едят только в детстве, набивая рот и размазывая шоколад по лицу, облизывая губы и пальцы. Девочка довольно улыбнулась, заметив мой взгляд, и начала приветственно махать. Она всё здоровалась со мной, но тут заметила коляску и лежащую в ней дитя, потеряла всякий интерес ко мне, встала на скамейку и начала изо всех сил махать дитяти, улыбаясь и всё сообщая родителям, громко, с энтузиазмом -- бей-би, бей-би! Многим детям очень нравятся младенцы, они их, в отличие от взрослых, совершенно не боятся, не думают обо всех сложностях с ними связанных, а воспринимают как большие игрушки, которые, в отличие от плюшевых мишек, издают звуки, непроизвольно шевелятся и строят смешные морды. Мама держала скачущую от восторга девочку за ноги, кажется опасаясь, что она выпрыгнет прямо сквозь окно, смущённо улыбалась мне и согласно кивала восторженным восклицаниям в такт -- бей-би, действительно бей-би. Я помахала в ответ, продолжая стоять как вкопанная, но пришло время уходить, я помахала ещё раз и мы пошли домой, обсуждая по дороге всё, что произошло за последние несколько часов.
Вдруг вспомнила, что веду журнал уже десять лет. Целых десять. За эти десять лет произошло какое-то немыслимое количество событий, о которых я тогда и подумать не могла. Я начала вести журнал, когда мне показалось, что я теряю русский, я говорила на жуткой смеси, с трудом находила слова и писала с некоторым количеством ошибок. Бог мой, подумала я тогда, это совсем не я, я всегда была патологически грамотной, что же со мной происходит. Помимо этого, мне казалось, что писать тексты будет тем самым жизненно необходимым, что даст возможность отвлечься от работы, переключиться, подумать о чём-то другом, прежде чем начинать снова вгрызаться в задачу с новыми силами. Силы, рассуждала я, надо откуда-то черпать и ведение журнала оказалось, неожиданно, тем самым, о чём я совсем не думала, но чего мне, как оказалось, очень не хватало. Забавно, что начиная эту эпопею с описанием своих летних дней, я боялась как давно уже не боялась, что сказать мне будет совершенно нечего, что в жизни не происходит ничего, особенно такого, которое вообще стоит записывать. Но я исправно продолжаю и удивлённо обнаруживаю, что записи оказываются значительно длиннее, чем я думала. Наверное, это для чего-то нужно, но я пока не знаю для чего. Впрочем, разберусь потом, время покажет.