Внеземное
Много дорог ведёт к Мёртвому морю. Все разные. Можно, к примеру, выбрать путь, проходящий через бедуинский город. Да и не город совсем -- так себе, городок. И всего-то надо -- остановиться, перекусить.
Ресторан, оказывается, совсем не ресторан. Не кафе, не столовая, не забегаловка. Небольшая комната -- посреди пустой прилавок. Да и сама комната удивительно пуста. И если бы не симпатичный юркий мальчик, лет шестнадцати, за прилавком, то и непонятно вовсе -- для чего сюда приехали, чего хотим-то собственно.
На стене позади прилавка висят круглые миски, сужающиеся к основанию. Даже не миски -- тазы. Маленький, побольше и совсем большой. Самый маленький -- диаметр около полуметра, высота сантиметров десять. На тазах наклеены листики в клеточку, на каждом старательным ученическим почерком выведено: килограмм курицы столько-то, килограмм баранины столько, килограмм говядины совсем ничего. Строчкой ниже, то же самое -- теперь за два килограмма.
-- У них тут что -- еда простая, мясная, мне, пожалуйста, килограмм?
-- Ничего ты не понимаешь -- в хорошем ресторане должно быть всего одно блюдо! Но оно должно быть лучшее!
-- Так оно и есть лучшее, если оно одно, -- я теряюсь.
-- Да нет, не лучшее в самом ресторане, а лучшее вообще -- по сравнению с целым светом!
-- И тут что -- самая лучшая еда в количестве двух килограммов на свете?
-- Да, я обещаю.
После недолгих раздумий мы заказываем самый маленький таз с половиной килограмма говядины и половиной курицы.
-- А вот эти корова с курицей, -- улыбаюсь я мальчику, -- они в миске сами там лежат? Или в компании?
-- Не сами, конечно -- они с рисом там!
Ууу -- тяну я мысленно, мясо с рисом, какая пошлость. Через некоторое время, откуда-то из глубины, появляется мальчик. Он несёт на вытянутых руках таз -- самый маленький, полметра в диаметре, высота -- сантиметров десять. Таз застелен бедуинской лепёшкой и доверху наполнен ароматным желтоватым рисом с овощами и орехами. На самом верху красуются курица и говядина. Кусочки морковки, половинки кешью, кокетливо спрятавшийся зелёный горошек раскрашивают жёлтый рис в остальные весёлые цвета.
В четыре стороны таза воткнуты большие пластмассовые ложки. Вслед за тазом появляется пиала, наполненная неизвестным мне коричневым густым соусом.
-- Подожди, не уходи, -- окликаю я убегающего мальчика, -- А можно тарелки?
Мальчик насмешливо оглядывает каждого по очереди и приносит тарелки. Снова готовится убежать.
-- Подожди, а можно ещё вилки и ножи -- я говорю очень тихо, мне ужасно стыдно. Я чувствую себя марсианином, попавшем в правильную цивилизацию -- ту, в которой еда в килограммах, а рис в тазах. Который, наверное, надо есть прямо руками. Но я не справлюсь -- мне нужна помощь. Мне нужны земные инструменты на этом Марсе.
-- Ножи?
Мальчик возвращается через пару минут -- без вилок, но с двумя ножами. Двумя ножами можно есть по очереди. Впрочем, мясо тает во рту и не требует помощи земного ножа. Нет, это определённо Марс -- мы едим и едим, а еды сколько было, столько и есть. Как же жалко, что мы такие слабаки. Как же жалко оставлять позади это великолепие цветов и вкусов.
Мы едем дальше. Мы знаем, что настоящее внеземное впереди.
-- Вот это и есть пустыня? -- спрашивает М, восхищённо оглядывая лунные пейзажи.
Мы гордо киваем, будто это мы, собственными руками, складывали эти камни -- один к одному.
-- Останови, пожалуйста, останови срочно -- видишь, это место называется -- цветные пески.
Напротив скала. Она переливается розовым, жёлтым, фиолетовым, зелёным и немного голубоватым. Я сажусь на камень покурить и посидеть в тишине. Когда-то, в какой-то другой жизни, я приезжала в пустыню всякий раз, когда казалось, что всё кончено -- совершенно всё. Всё плохо, и никогда, ну никогда не будет хорошо. Я садилась в машину и ехала четыре часа, успокаиваясь пустой дорогой и представляя как я буду сидеть на красных пустынных камнях. Буду сидеть в полной тишине, слушать ветер, не обращать внимания на красную марсианскую пыль на ресницах, и ни о чём не думать. Просто сидеть. Через несколько часов в пустыне, наедине с ветром, камнями и пылью, жизнь представляется совсем иной. Ветер приятно дует в плечи и отступает всё.
Я забываю куда мы едем. Но нам надо ехать.
-- Когда же уже будет Мёртвое море? -- чадо теребит и волнуется. Я её понимаю -- а вдруг оно уже где-то здесь, а мы всё ещё не заметили.
-- Как увидишь воду -- значит оно! Смотри направо!
-- Вот! Вот вода! -- чадо воодушевлённо указывает на что-то справа, что я никак не могу увидеть -- мне надо смотреть на дорогу, на сумасшедший серпантин, извивающийся змеёй и требующий моего внимания.
-- Это всего лишь мёртвые лужи! -- восклицает Ыкл, остужая, -- до моря мы пока не доехали. Смотри направо!
Пейзажи по дороге истинно внеземные. И сказочные.
-- Скоро мы увидим соляной столб -- помнишь жену Лота?
-- А он, в смысле она, тоже тут? -- удивляется М и смеётся, -- ну да, собственно, конечно здесь!
-- Конечно, тут -- где же ему ещё быть, -- мы смеёмся и опять потихонечку гордимся, хотя, чести ради, нечем и гордиться, ведь
-- Так это что -- Содом?
-- Эх, он и есть -- так уж получилось.
На Мёртвом море солёное всё -- воздух, море, песок, даже мысли и те -- солёные. После небольшой прогулки по песку, внеземное приходит в дом:
-- Ой, а у меня ступни совершенно зелёные! Как же так? И у тебя тоже! Вот прямо зелёные -- я что, теперь всегда буду с зелёными ступнями?
У меня зелёные ступни, а уже вечер и откуда-то доносится Bésame mucho и мне кажется, что это правильно -- на Марсе они бы слушали исключительно этот нараспев. Плавная нараспевная сменяется жизнеутверждающим I will survive -- и это правильно. Это по-марсиански. По-нашему.
А у нас ещё два дня. Два внеземных дня, пропитанных солью, красками, ветром и щемящими пошлыми песнями, доносящимися отовсюду.
Ресторан, оказывается, совсем не ресторан. Не кафе, не столовая, не забегаловка. Небольшая комната -- посреди пустой прилавок. Да и сама комната удивительно пуста. И если бы не симпатичный юркий мальчик, лет шестнадцати, за прилавком, то и непонятно вовсе -- для чего сюда приехали, чего хотим-то собственно.
На стене позади прилавка висят круглые миски, сужающиеся к основанию. Даже не миски -- тазы. Маленький, побольше и совсем большой. Самый маленький -- диаметр около полуметра, высота сантиметров десять. На тазах наклеены листики в клеточку, на каждом старательным ученическим почерком выведено: килограмм курицы столько-то, килограмм баранины столько, килограмм говядины совсем ничего. Строчкой ниже, то же самое -- теперь за два килограмма.
-- У них тут что -- еда простая, мясная, мне, пожалуйста, килограмм?
-- Ничего ты не понимаешь -- в хорошем ресторане должно быть всего одно блюдо! Но оно должно быть лучшее!
-- Так оно и есть лучшее, если оно одно, -- я теряюсь.
-- Да нет, не лучшее в самом ресторане, а лучшее вообще -- по сравнению с целым светом!
-- И тут что -- самая лучшая еда в количестве двух килограммов на свете?
-- Да, я обещаю.
После недолгих раздумий мы заказываем самый маленький таз с половиной килограмма говядины и половиной курицы.
-- А вот эти корова с курицей, -- улыбаюсь я мальчику, -- они в миске сами там лежат? Или в компании?
-- Не сами, конечно -- они с рисом там!
Ууу -- тяну я мысленно, мясо с рисом, какая пошлость. Через некоторое время, откуда-то из глубины, появляется мальчик. Он несёт на вытянутых руках таз -- самый маленький, полметра в диаметре, высота -- сантиметров десять. Таз застелен бедуинской лепёшкой и доверху наполнен ароматным желтоватым рисом с овощами и орехами. На самом верху красуются курица и говядина. Кусочки морковки, половинки кешью, кокетливо спрятавшийся зелёный горошек раскрашивают жёлтый рис в остальные весёлые цвета.
В четыре стороны таза воткнуты большие пластмассовые ложки. Вслед за тазом появляется пиала, наполненная неизвестным мне коричневым густым соусом.
-- Подожди, не уходи, -- окликаю я убегающего мальчика, -- А можно тарелки?
Мальчик насмешливо оглядывает каждого по очереди и приносит тарелки. Снова готовится убежать.
-- Подожди, а можно ещё вилки и ножи -- я говорю очень тихо, мне ужасно стыдно. Я чувствую себя марсианином, попавшем в правильную цивилизацию -- ту, в которой еда в килограммах, а рис в тазах. Который, наверное, надо есть прямо руками. Но я не справлюсь -- мне нужна помощь. Мне нужны земные инструменты на этом Марсе.
-- Ножи?
Мальчик возвращается через пару минут -- без вилок, но с двумя ножами. Двумя ножами можно есть по очереди. Впрочем, мясо тает во рту и не требует помощи земного ножа. Нет, это определённо Марс -- мы едим и едим, а еды сколько было, столько и есть. Как же жалко, что мы такие слабаки. Как же жалко оставлять позади это великолепие цветов и вкусов.
Мы едем дальше. Мы знаем, что настоящее внеземное впереди.
-- Вот это и есть пустыня? -- спрашивает М, восхищённо оглядывая лунные пейзажи.
Мы гордо киваем, будто это мы, собственными руками, складывали эти камни -- один к одному.
-- Останови, пожалуйста, останови срочно -- видишь, это место называется -- цветные пески.
Напротив скала. Она переливается розовым, жёлтым, фиолетовым, зелёным и немного голубоватым. Я сажусь на камень покурить и посидеть в тишине. Когда-то, в какой-то другой жизни, я приезжала в пустыню всякий раз, когда казалось, что всё кончено -- совершенно всё. Всё плохо, и никогда, ну никогда не будет хорошо. Я садилась в машину и ехала четыре часа, успокаиваясь пустой дорогой и представляя как я буду сидеть на красных пустынных камнях. Буду сидеть в полной тишине, слушать ветер, не обращать внимания на красную марсианскую пыль на ресницах, и ни о чём не думать. Просто сидеть. Через несколько часов в пустыне, наедине с ветром, камнями и пылью, жизнь представляется совсем иной. Ветер приятно дует в плечи и отступает всё.
Я забываю куда мы едем. Но нам надо ехать.
-- Когда же уже будет Мёртвое море? -- чадо теребит и волнуется. Я её понимаю -- а вдруг оно уже где-то здесь, а мы всё ещё не заметили.
-- Как увидишь воду -- значит оно! Смотри направо!
-- Вот! Вот вода! -- чадо воодушевлённо указывает на что-то справа, что я никак не могу увидеть -- мне надо смотреть на дорогу, на сумасшедший серпантин, извивающийся змеёй и требующий моего внимания.
-- Это всего лишь мёртвые лужи! -- восклицает Ыкл, остужая, -- до моря мы пока не доехали. Смотри направо!
Пейзажи по дороге истинно внеземные. И сказочные.
-- Скоро мы увидим соляной столб -- помнишь жену Лота?
-- А он, в смысле она, тоже тут? -- удивляется М и смеётся, -- ну да, собственно, конечно здесь!
-- Конечно, тут -- где же ему ещё быть, -- мы смеёмся и опять потихонечку гордимся, хотя, чести ради, нечем и гордиться, ведь
-- Так это что -- Содом?
-- Эх, он и есть -- так уж получилось.
На Мёртвом море солёное всё -- воздух, море, песок, даже мысли и те -- солёные. После небольшой прогулки по песку, внеземное приходит в дом:
-- Ой, а у меня ступни совершенно зелёные! Как же так? И у тебя тоже! Вот прямо зелёные -- я что, теперь всегда буду с зелёными ступнями?
У меня зелёные ступни, а уже вечер и откуда-то доносится Bésame mucho и мне кажется, что это правильно -- на Марсе они бы слушали исключительно этот нараспев. Плавная нараспевная сменяется жизнеутверждающим I will survive -- и это правильно. Это по-марсиански. По-нашему.
А у нас ещё два дня. Два внеземных дня, пропитанных солью, красками, ветром и щемящими пошлыми песнями, доносящимися отовсюду.