девятое пятого
Бабушка, тетя моей мамы, связисткой была. Я уже много раз про это рассказывала, вроде. Обеспечивала связь между штабом и батареей ПВО. Один раз она при мне, в детстве моем еще глубоком, чинила радиоприемник без паяльника и вообще любых инструментов, когда у него какие-то там контакты повредились. Так же, как чинила обрывы на линии в войну. Я это так хорошо запомнила... Как будто из моей любимой бабушки в очках и фартуке вдруг появилась кудрявая связистка в форменной шапке чуть набекрень (она ее так кокетливо-залихватски носит на всех военных фотографиях, я любуюсь).
Однажды ей пришлось зимой, ночью идти искать повреждение на линии. Оказалось, что она повреждена почти у самой батареи. Бабушка сколько-то километров прошла по метели и морозу, на морозе же все починила и пошла обратно. Вошла в землянку - и тут же упала, прям у порога. Щеки обморозила чуть ли не до некроза. Обошлось. Но, говорила, румянца у нее на щеках с тех пор никогда не появлялось. "А в молодости очень румяная была".
Рассказывала, как они ходили собирать "трофейный" кабель на местности, по которой отстрелялись "Катюши". Говорила, после них земля полужидкая, как болото: проваливаешься чуть не до колена. Идешь по этому месиву - а вокруг трупы лежат. Некоторые целые, некоторые частями. А они идут - и кабель в бухту на предплечье мотают... Раз-два, раз-два... Надо мотать. Она так же мотала перед стиркой на предплечье нитки, из которых вязала кофточки для меня: быстро, спокойно и методично. Раз-два, раз-два... Очень, говорила, жалко было немцев молоденьких мертвых. Мы-то, говорила, хоть понятно зачем воевали, а их совсем жалко. И из документов у них бумажка одна, без корочек даже. Мне уже лет четырнадцать, наверное, было, и очень резануло вдруг, помню, это "без корочек". У бабулиного комсомольского билета корочки были, и ей было понятно, зачем они воевали.
Ее жених погиб в первые полгода после того, как ушел на фронт. Митя. Дмитрий, значит. Но бабушка его всегда "Митя" звала. Я забыла фамилию - и никак не могу найти его в списках погибших. Он, похоже, был очень хороший. Прадед, узнав о том, что Митю убили, написал в письме: "Как будто у меня оторвали кусочек сердца". Бабушка потом, после войны, вышла замуж спустя некоторое время, потом развелась. Была там сложная и неприятная история, из которой я половины не знаю. Бабушка до конца жизни не переносила, когда ее называют по фамилии бывшего мужа, и на могиле всегда просила девичью написать, непременно. Очень по этому поводу волновалась. А я вот уже пятнадцать лет думаю, что было бы, если бы Митя, фамилии которого я не помню, выжил. И мне почему-то кажется, что он бы не ушел, когда ушел бабушкин муж. Глупо, конечно. Но мне продолжает так казаться. Хороший веселый голубоглазый блондин, погибший на войне, когда ему было на десять лет меньше, чем мне сейчас.
Бабушка - единственная, кто рассказывал мне о войне хоть что-то, да и то историй этих у меня - по пальцам пересчитать. Я их храню, как сокровище, хотя они все грустные и страшные. Но я храню, у себя в голове. Как храню фотографии бабушки в шинели или грамоту, сделанную вручную, на которой написано "Ефрейтор Вархоляк Валентина Орестовна" и наклеено маленькое бабушкино фото в гимнастерке - этого тоже совсем немного. А на праздник вот достаю и перебираю. Чтобы не забывать.
Однажды ей пришлось зимой, ночью идти искать повреждение на линии. Оказалось, что она повреждена почти у самой батареи. Бабушка сколько-то километров прошла по метели и морозу, на морозе же все починила и пошла обратно. Вошла в землянку - и тут же упала, прям у порога. Щеки обморозила чуть ли не до некроза. Обошлось. Но, говорила, румянца у нее на щеках с тех пор никогда не появлялось. "А в молодости очень румяная была".
Рассказывала, как они ходили собирать "трофейный" кабель на местности, по которой отстрелялись "Катюши". Говорила, после них земля полужидкая, как болото: проваливаешься чуть не до колена. Идешь по этому месиву - а вокруг трупы лежат. Некоторые целые, некоторые частями. А они идут - и кабель в бухту на предплечье мотают... Раз-два, раз-два... Надо мотать. Она так же мотала перед стиркой на предплечье нитки, из которых вязала кофточки для меня: быстро, спокойно и методично. Раз-два, раз-два... Очень, говорила, жалко было немцев молоденьких мертвых. Мы-то, говорила, хоть понятно зачем воевали, а их совсем жалко. И из документов у них бумажка одна, без корочек даже. Мне уже лет четырнадцать, наверное, было, и очень резануло вдруг, помню, это "без корочек". У бабулиного комсомольского билета корочки были, и ей было понятно, зачем они воевали.
Ее жених погиб в первые полгода после того, как ушел на фронт. Митя. Дмитрий, значит. Но бабушка его всегда "Митя" звала. Я забыла фамилию - и никак не могу найти его в списках погибших. Он, похоже, был очень хороший. Прадед, узнав о том, что Митю убили, написал в письме: "Как будто у меня оторвали кусочек сердца". Бабушка потом, после войны, вышла замуж спустя некоторое время, потом развелась. Была там сложная и неприятная история, из которой я половины не знаю. Бабушка до конца жизни не переносила, когда ее называют по фамилии бывшего мужа, и на могиле всегда просила девичью написать, непременно. Очень по этому поводу волновалась. А я вот уже пятнадцать лет думаю, что было бы, если бы Митя, фамилии которого я не помню, выжил. И мне почему-то кажется, что он бы не ушел, когда ушел бабушкин муж. Глупо, конечно. Но мне продолжает так казаться. Хороший веселый голубоглазый блондин, погибший на войне, когда ему было на десять лет меньше, чем мне сейчас.
Бабушка - единственная, кто рассказывал мне о войне хоть что-то, да и то историй этих у меня - по пальцам пересчитать. Я их храню, как сокровище, хотя они все грустные и страшные. Но я храню, у себя в голове. Как храню фотографии бабушки в шинели или грамоту, сделанную вручную, на которой написано "Ефрейтор Вархоляк Валентина Орестовна" и наклеено маленькое бабушкино фото в гимнастерке - этого тоже совсем немного. А на праздник вот достаю и перебираю. Чтобы не забывать.