О Чехове. После лекции
Вчера в пермской городской библиотеке имени А.С. Пушкина я прочитал лекцию о Чехове. Хочу поделиться очень простыми вещами, которые я снова пережил, готовясь к встрече с Чеховым в этой аудитории.
Начнем с того, что сам Антон Павлович всячески уклонялся от определения своей мировоззренческой позиции. Идя на поводу у этих "уклонений", можно было бы, вслед за Чеховым, сказать: он ставит вопросы, но не берется их решать. Тем не менее, соблазн определить Чехова, дать ему мировоззренческую прописку очень велик. И принципиально существуют два подхода к определению этой "прописки".
Первый можно описать, опираясь на статью Льва Шестова "Творчество из ничего". Не потому, что она лучшая, но потому, что она достаточна афористична и, я бы сказал, радикальна. Суть в том, что Чехов был певцом безнадежности. Героем его является человек слабый, саморазрушающийся, рассыпающий все надежды, тоскующий, погрязающий в пошлости. В общем-то, зараженный смертью. И Чехов, подобно колдунам-некромантам, творит некие действа из материалов смерти. Повторяю, это радикализованная версия более широкого подхода - "Чехов великий пессимист".
Второй подход можно увидеть в брошюре Сергия Булгакова "Чехов как мыслитель". Да, Чехова слабость и пошлость интересуют больше, чем сильное и высокое в человеке. Это и есть его главный вопрос: почему в человеке столь могущественны безволие, недостатки, неразумность, равнодушие? Чехов сочувствует человеку в его недостатках, болеет человеком, страдает от человеческой пошлости. В этом его гуманизм. "Чехов великий гуманист". Он гуманистичен даже в отношении к слабым, больным, пошлым людям. И в этом смысле он, конечно, антиницшеанский автор.
Булгаковская трактовка Чехова лично мне намного ближе. Но всё же задумаемся о чеховском гуманизме. Перечитаем его драмы, где, по словам литературоведов, всё плохо и всем плохо. Возьмём любую более или менее объемную его вещь: длинная цепочка обид, недопониманий, жестокости, порождающей черствость, которая, в свою очередь, порождает жестокость, пошлость, пожирающая лучшее, лучшее, скатившееся в пошлость. И поток этот у Чехова безначален. Где коренится зло? Это неведомо. Его исток в бесконечной дали, в которую уводит цепочка мучений и поражений. Конечно, у Чехова есть светлые люди. Если не счастливые, то достойные счастья. Это, конечно, показывает, что безначальная тоска не является субстанцией. Но она есть, она всё опутывает и разлагает.
Авторитетнейший чеховед Александр Чудаков утверждал, что Чехов знает особый тип предметной детали - самодостаточной. Это фон жизни, который не описывает человека, а является полнокровной средой, в которую погружен человек. Шум дождя и перегар от забытой курительной трубки, брошенная на стуле вещь, звенящие столовые приборы, поблескивающее в свете луны стеклышко - фон становится в один ряд с человеком. Тяжелая вязь вещей и пустых мыслей, пустых разговоров, посторонних ощущений - в ней обнаруживает себя человек. Часто - довольный собой. Часто - недовольный, но затянутый этой вязью. Иногда, как у Ивана Ивановича в "Крыжовнике", происходит экзистенциальный прорыв - и тоска раскрывается в своей тоскливой безначальности. "Чего ждать? Чего ждать, я вас спрашиваю?" - кричит очнувшийся от этого морока человек. Но докричаться не может ни до кого. И вязнет в потоке снова. Событие "Крыжовника" не в том, как "бедняга-чиновник" устроил себе мещанское счастье. А в том, что кислый вкус крыжовника открыл свидетелю этого счастья безграничную тяжесть морока. В том, что он лишается сна, переполняется отчаянием. Но он не может быть услышан.
Да, чеховские герои умеют бежать из потока обстоятельств в безумие. И Чехов еще до французских интеллектуалов показал, как именно безумие связано с бегством от общества: закона и беззакония, труда и капитала, смысла и бессмыслицы. Бегут - чтобы сохранить прекрасное от вязи безобразий. Потому что этот закон, этот труд, этот смысл проникнуты безначальной тоской и пошлостью.
В "Чайке" Чехов выводит двух литераторов - Треплева и Тригорина. Тригорин - самопародия Чехова (конечно, не более, чем самопародия), умная и беспощадная. Но, сравнивая его с Треплевым, мы понимаем что-то очень важное в Чехове. Треплев, пишущий мистерии о "душе мира" (привет Владимиру Соловьеву!) и конце света как освобождении от дьявольского наваждения материальной реальности, бросает вызов Тригорину. Он разыгрывает гамлетианскую мышеловку, чтобы поймать служителя зла - писателя про людей, про вещи, про жизнь (в значении, в каком она представлена в одноименном романе Ги де Мопассана). Тригорин погряз в "жизни". И Чехов погряз в вещах и людях. Он отнюдь не намерен выделить душу мира из мира и вознести её к инобытию. Но ведь погрязнуть в "жизни" целиком и полностью - это и есть мировоззренческая позиция. Это и есть ответ на главный вызов декаданса.
Чехов безыдейный писатель, говорили современники. В лучшем случае, проповедует "теорию малых дел": возделывать свой сад, знаем-знаем. Нет, не знаем. Он призывает улучшать жизнь вокруг себя - делами малыми и большими, не изменять себе и своей надежде на счастье. Или нет... Надежды мало. Оставь надежды? Нет, не оставляй, иначе будешь как Ионыч. Как Беликов. А то и как старый Фирс, похоронивший себя заживо в прошлом веке.
Он ведь хронологически следовал за трагическими утопистами - Достоевским и Толстым (Толстой пережил Чехова биологически, но не творчески). Устроить из общества одну лишь Вселенскую Церковь. Или мирную общину без армии, тюрьмы, университета и балета. Они мечтали - и свет их мечты озарял их художественные миры. Утопическое сознание обосновывает себя не тем, что находит основания в действительности. "Развитие средств производства и классового сознания в пролетариате сделают социализм неизбежным"? Нет, утопическое сознание мыслит - в глубине своей - иначе: пусть в действительности нет места для рая на земле, но без него она превращается в ад. Либо невозможное царства добра, либо оставим реальности превратиться окончательно в царство зла.
Чехов не мечтает. Он просто показывает, почему жизнь должна быть лучше. Почему мы обязаны сделать ее лучше. Почему нужно предъявить счет себе и миру. Он не скажет, "что делать". Зато он делает "того КТО". Мы, пожелавшие лучшего, мы, убедившиеся в нашей пошлости, мы, испытавшие стыд за свою жизнь, только и можем сделать жизнь лучше.
Я рад, что мы, как общество, посредством системы школьного образования, заставляем наших детей читать Чехова. Мне хотелось бы, чтобы порядок этот сохранился. Понимают ли старшеклассники Чехова? Не знаю. Не думаю, что понимают. Взрослый писатель... Советский парень в 18 лет был готов к службе в армии - морально и физически. Современный 18-летний юноша чаще всего подросток. Он Чехова сможет открыть годам к 25. В Китае детишки заучивают сотни афоризмов, стихов и моральных максим. Просто заучивают. И у них вся жизнь, чтобы их понимать.