русское тысячелетие
Русское Тысячелетие
Опубликовано на сайте eotperm.ru
Рубрика: Искания
Сколь бы ни были велики наши предки, они не создали собственной цивилизации, а вошли в чужую. Имею в виду, что базовым признаком классических цивилизаций обычно выступает религиозная идентичность. Приняв крещение по греческому обряду, Киевская Русь сознательно вошла в периферийную зону Византии. В культурологическом смысле Русь была частью Византии (хотя и не входила непосредственно в Империю ромеев).
Началом становления Русской Цивилизации можно считать катастрофу 1453 года - падение Константинополя. Византия и ее столица были к этому моменту чрезвычайно слабы, однако оставались символом и источником особых типов духовности и государственности. После гибели Византии и захвата турками восточно-христианских земель Русь осталась последним оплотом православия. Внезапно на периферию культурного пространства упало бремя метрополии. Дело не в амбициозности русских, а именно в самой исторической трагедии православия - мы вынуждены были принять мессианскую роль: на всей земле не осталось более свободных православных царств. Русские оказались монополистами Евангелия (разумеется, к тому времени укоренились глубокое недоверие и даже вражда к «латынянам»), как некогда евреи были монополистами Закона.
На эту новую историческую ситуацию и отозвался инок Филофей, впервые сформулировавший (с предельной четкостью и глубиной) мессианское задание для Московского Царства. В послании Великому князю Василию Филофей пишет свои знаменитые слова: «Храни и внимай, благочестивый царь, тому, что все христианские царства сошлись в одно твое, что два Рима пали, а третий стоит, четвертому же не бывать». Инок Псковской обители увидел в Московском Царстве катехон - град «удерживающий», несущий Вселенскую миссию. Москва как наследница старого Рима (Византии) будет стоять до Второго Пришествия. Эти идеи Филофей подробно развивает в целом ряде посланий, создавая тем самым идеологический фундамент для новой русской государственности.
Два пути в русском богословии
Русское Царство оказалось связано с судьбами Церкви. В каких отношениях могли находиться Царство и Церковь? Христианская традиция знала два проекта: хилиазм и амилленаризм. Хилиастический проект - это сражение Церкви за землю, победа духовных сил над Градом земным. Земная история венчается Тысячелетним Царством Христа на земле, повергшем всех царей земных и основавшем государство праведников. Это, так сказать, христианский авангард - преодоление земного на земле. Искаженный хилиазм предстает как некое земное изобилие, мир комфорта и неги, такой хилиазм часто называют «иудейским».
Амилленаризм оформляется в трактате Блаженного Августина «О Граде Божием». С момента изгнания падших ангелов и сатаны начинается история Града земного. Каин принадлежит Граду земному, Авель - Граду Божию. Сим и Иафет - Граду Божию, Хам - Граду земному. Град земной - тот, что отринул небесную родину, отринул высшее духовное предназначение человека - и стал подданным земных царств, рабом земных страстей. Граждане Града Божия на земле - странники, они обретают родину на небесах. Тысячелетнее их Царство есть воцарение в христианской церкви, где смерть уже не властна, а бессмертие обретается во Христе. Итак, Град Божий на земле - это сонм странников, корабль в океане земных страстей. И ни в одном земном царстве Град Божий не воплотится, потому что его основание - в инобытии.
Амилленаризм распространился в православном мире благодаря толкованиям на Апокалипсис Андрея Кесарийского, некогда даже более популярным, нежели сам Апокалипсис. Но это не значит, что хилиазм сошел с исторической сцены - хилиастическая мечта была самой естественной, живой мечтой о будущем в народном христианстве, в простой вере крестьян и городских низов.
Московское Царство было все же царством, земным и несовершенным. Оно отнюдь не стремилось превратиться в Царство Христово, низложить своих царей и упразднить земные порядки. Оно, естественно, выбрало парадигму амилленаризма: оно охраняет странствующий Град Божий, которому торжество обещано в инобытии.
Вот как поясняет политический смысл идей Бл. Августина священноисповедник Амвросий (Полянский):
«Ему, Царству Божию, нет нужды до образа и обычаев жизни людей, конечно, если это не противоречит вере и благочестию. Оно не придает значения различию в нравах, законах и учреждениях и ничего этого не только не отрицает, не разрушает, а, напротив, поддерживает и охраняет, опять если все это не противоречит благочестию; оно молится за царей и начальников; повинуется законам земного града, если они не разрушают его религии; пользуется земным миром. Вообще, не придавая значения политическому, гражданскому устройству, внешним условиям жизни людей, Царство Божие требует только веры в Бога и жизни, согласно с ней» («Учение о Царстве Божием по сочинению Блаженного Августина “О Граде Божием”», Тверь, 2003, с. 63).
Парадигмальный амилленаризм - это церковь охранительная, церковь, не претендующая (до известной степени) на решение дел земных. Я сказал бы также, что это Церковь камня - стабильная, укорененная на земле, хоть и живущая своей связью с небесами, Церковь св. Петра (столицей Российской Империи и стал в итоге град св. Петра). Альтернативой была Церковь огня - страстно жаждущая небес, сжигающая земную скверну в праведном гневе, церковь св. Иоанна. Петр и Иоанн - два первоапостола, и христианское Предание хранит оба начала - камня и огня. Для государства надежнее иметь дело со святым Петром, хотя наследники его престола в Риме слишком часто сами начинали претендовать на власть земную.
Толкование 20-й главы Апокалипсиса - это тонкий богословский компонент христианского исторического проекта. Перед христианами - два пути: деятельное движение к Тысячелетию как победе Духа над земными законами - или же странствие в мире земных царств в ожидании Небесного Царства.
В XVIII - XIX веках русское богословие испытывает сильное влияние западно-христианского стиля мышления, «схоластики». Образцом этого русского схоластического богословия и является книга митр. Макария Булгакова (1816-1882) «Православно-догматическое богословие». Здесь воспроизведена амилленаристская версия христианской историософии и впервые сконструирован миф о том, что «хилиазм - ересь, осужденная на соборах». Митр. Макарий дополнил августинианский амилленаризм информационными атаками в духе Евсевия Кесарийского. Из книги Макария Булгакова воинствующий амилленаризм распространился повсеместно - и повторяется, например, таким крупным богословом, как о. Аверкий (Таушев). Сегодня, после критического разбора Бориса Кирьянова, публицистическихвыступлений Вячеслава Манягина и других полемических работ миф о «ереси, осужденной на соборах», рухнул.
Остались ли у амилленаристов аргументы? Конечно. Нельзя сказать, что амилленаризм не обоснован Писанием: Бл. Августин, Андрей Кесарийский, Макарий Булгаков, Аверкий Таушев и другие предложили вполне последовательный способ прочтения Апокалипсиса. В дополнение, они выдвигают такой аргумент: хилиазма нет в Предании, т.е. в живой традиции Церкви. В ответ на «хилиастические» статьи Вячеслава Манягина православные консерваторы опубликовали «Письма о неохилиазме». Здесь в очередной раз изложена детально амилленаристская концепция (Андрей Горбунов: «Современные христиане должны готовиться не к “тысячелетнему царствованию” со Христом на этой грешной земле, а к жестокой брани с предтечами и слугами антихриста ради спасения в вечном Царствии Небесном»), найдены богословские аргументы (в основном, направленные против «иудейского хилиазма», приземленного).
Соглашусь, что амиленаризм занимает более крепкие позиции в церковной традиции, но в Предании хилиазм вполне укоренен: Иустин Мученик, Папий Иерапольский, Иреней Лионский и другие - это не Предание, конечно? Хилиастическая идея была изъята из православного Предания в период схоластического богословия.
Можно просто сравнить труды Макария Булгакова с трудами Сергия Булгакова, который выступил против схоластического «школярского» богословия, лишенного духовного напряжения, творческого искания. Сергий Булгаков в своем удивительном толковании на Апокалипсис встает на сторону хилиазма, хотя в его трудах неоднократно осуждается конкретное, земное, примитивное толкование Тысячелетнего Царства. В своем богословском труде о. Сергий пытается проникнуть в тайны истории, которая видится ему как сражение, война между Градом земным и Градом Божиим, старыми царствами и Новым Царством. Амилленаристы рассуждают о том, что Тысячелетие началось с Пришествием Христовым - и дьявол уже сейчас скован и не имеет власти. Сергий Булгаков предполагает, что борение дьявола с Богом только и началось по-настоящему с Рождением Христовым. В евангельских текстах Иисус постоянно сталкивается с бесами: война на земле между Христом и дьяволом начата с Его Первым Пришествием.
Отца Сергия Булгакова немедленно обвинили в ереси - тем более, что он затронул в своем труде тему апокатастасиса (еще одну огненную идею христианства, разделявшуюся, например, Григорием Нисским); да и ранее этого выдающегося богослова строго осуждали за «софиологию». В своем богословском творчестве Сергий Булгаков не противоречит Символу веры, не вступает в конфликт с Преданием - он возжигает тот огонь, который был завален камнями схоластического богословия в петербургский период русской истории. В своем труде «Православие. Очерки учения православной Церкви» самый большой раздел (непропорционально большой) о. Сергий посвятил вопросу «О внешнем непогрешительном авторитете в Церкви». Здесь автор настойчиво объясняет, что православию чужд институт, который определяет еретичность или церковность того или иного учения - решения такого рода принимаются самой соборной жизнью и подкрепляются Вселенскими Соборами; каждый из Вселенских Соборов при этом стремился выработать отношение к предыдущим Вселенским Соборам, не разрывая преемственности, но и не попадая в плен однажды принятого.
Русский амилленаризм
Исторический проект Петра Великого был основан на амилленаристской философии: мощная современная держава обосновывает свое право на гегемонию тем, что охраняет Церковь, странствующую до истечения времени. Церковь же оказывает идеологическую поддержку государству, молится за государя и не претендует на собственную программу социальных преобразований.
В пародийно-фарсовом ключе этот охранительный амилленаризм описан в одной из сцен «Истории одного города». Градоначальник Бородавкин ведет допрос доморощенного моралиста Ионки Козыря:
«Несмотря на свою расплывчивость, учение Козыря приобрело, однако ж, столько прозелитов в Глупове, что градоначальник Бородавкин счел нелишним обеспокоиться этим. Сначала он вытребовал к себе книгу “О водворении на земле добродетели” и освидетельствовал ее; потом вытребовал и самого автора для освидетельствования.
- Чёл я твою, Ионкину, книгу, - сказал он, - и от многих написанных в ней злодейств был приведен в омерзение.
Ионка казался изумленным. Бородавкин продолжал:
- Мнишь ты всех людей добродетельными сделать, а про то позабыл, что добродетель не от тебя, а от бога, и от бога же всякому человеку пристойное место указано.
Ионка изумлялся все больше и больше этому приступу и не столько со страхом, сколько с любопытством ожидал, к каким Бородавкин придет выводам.
- Ежели есть на свете клеветники, тати, злодеи и душегубцы (о чем и в указах неотступно публикуется), - продолжал градоначальник, - то с чего же тебе, Ионке, на ум взбрело, чтоб им не быть? и кто тебе такую власть дал, чтобы всех сих людей от природных их званий отставить и зауряд с добродетельными людьми в некоторое смеха достойное место, тобою “раем” продерзостно именуемое, включить?
Ионка разинул было рот для некоторых разъяснений, но Бородавкин прервал его:
- Погоди. И ежели все люди “в раю” в песнях и плясках время препровождать будут, то кто же, по твоему, Ионкину, разумению, землю пахать станет? и вспахавши сеять? и посеявши жать? и собравши плоды, оными господ дворян и прочих чинов людей довольствовать и питать?
Опять разинул рот Ионка, и опять Бородавкин удержал его порыв.
- Погоди. И за те твои бессовестные речи судил я тебя, Ионку, судом скорым, и присудили тако: книгу твою, изодрав, растоптать (говоря это, Бородавкин изодрал и растоптал), с тобой же самим, яко с растлителем добрых нравов, по предварительной отдаче на поругание, поступить, как мне, градоначальнику, заблагорассудится».
Разумеется, это сатира, а именно - гиперболическая и гротескная щедринская сатира, но объективный смысл подобных сцен всем был очевиден.
Под петровский проект был создан Синод, этот проект обслуживался богословской схоластикой. Когда же он привел Церковь к серьезнейшему духовному кризису, консервативное духовенство оказалось не готово отбросить камень и разжечь огонь. Те, кто его разжигали, обвинялись в ереси.
Я часто вспоминаю разговор с одним очень умным человеком, имевшим духовный сан и определенные позиции в РПЦ, уважаемом прихожанами. Я рассказывал ему о том, как активно разворачивают свою миссионерскую деятельность неопротестантские церкви, как мощно укрепляются позиции баптистов, пятидесятников… Он слушал и вздыхал. «Вы должны с ними бороться!» - сказал я. «Мы ни с кем не боремся. Мы уже торжествуем». «Как же, батюшка? А у Достоевского: Бог с дьяволом борется…» «Нет, у Достоевского дьявол с Богом борется. А Богу бороться с кем бы то ни было незачем». Я понял эту позицию, понял, что основана она на глубокой вере. Батюшка очень много сделал для своих прихожан, он приложил огромные усилия для обустройства церковной жизни в своем приходе, организовывал мероприятия, надрывал здоровье на строительных работах. Я никогда не сказал бы, что это позиция обленившегося церковного бюрократа. Это позиция глубоко верующего человека, она укоренена не в писаниях Макария Булгакова или Аверкия Таушева, а в тех отношениях, которые сложились у моего знакомого батюшки со своей Церковью. И ничего, кроме уважения, эта позиция у меня не вызывает.
Русский хилиазм
Парадигмальным хилиазмом я называю борьбу за победу неземного на земле, за воплощение Нового Царства как венца истории. Хилиазм отнюдь не чужд русской традиции. Сергий Булгаков - сильнейший, на мой взгляд, богослов «хилиастического» крыла. Но я могу назвать и другие имена.
Федор Михайлович Достоевский явно высказывает хилиастические мысли в черновиках к «Бесам», в «Дневнике писателя» (размышления о «русском христианском социализме»), доверяет эту идею Ивану Карамазову (спор в келье старца Зосимы). Достоевский - великий русский оппонент Блаженного Августина. Он предрекает, что государство, как царство временное, умрет - и останется лишь Церковь, вся жизнь станет оцерковленной, не нуждаясь в классической репрессивной системе.
Достоевский был хилиастом-державником. Великий писатель был одним из идеологов русско-турецкой войны 1877-1878 гг., открыто призывавшим в печати к освобождению Царьграда и Святой Софии. Для писателя Петербург - остановка на полпути, незавершенный проект:
«Восточный вопрос есть исконная идея Московского царства, которую Петр Великий признал в высшей степени и, оставляя Москву, перенес с собой в Петербург. Петр в высшей степени понимал ее органическую связь с русским государством и с русской душой!. Вот почему идея не только не умерла в Петербурге, но прямо признана была как бы русским назначением всеми преемниками Петра. Вот почему ее нельзя оставить и нельзя ей изменить. Оставить славянскую идею и отбросить без разрешения задачу о судьбах восточного христианства (NB. сущность Восточного вопроса) - значит, всё равно что сломать и вдребезги разбить всю Россию, а на место ее выдумать что-нибудь новое, но только уже совсем не Россию» («Дневник писателя», сентябрь - ноябрь 1877 года, глава 2.2)
В «Дневнике писателя» Достоевский выдвигает геополитический проект - интеграция восточно-христианских земель в Россию и перенос столицы империи в Константинополь (Петербург предстает как временный заместитель Царьграда). На основе восточного христианства образуется новая общность, новая нация -славянские народы «повлияют даже на русский язык». Но это Православное Царство станет переворотом всего мироздания, началом Царства Христова. Достоевский понимает, насколько эксцентрично он выглядит, но понимает и то, что отказ от «восточного вопроса» (православного мессианства) будет концом России («сломать и вдребезги разбить всю Россию») - мы знаем, сколь глубокий духовный кризис этот отказ повлек за собой - кризис, выход из которого был сопряжен с революционным катаклизмом и радикальной сменой исторической парадигмы. Великий писатель показал, как тесно была связана петровская держава с мессианским заданием и как модерн (просвещение, европейская культура, интеллигентский слой) поставил этому заданию преграду.
Порвавший с Церковью Лев Толстой также не чужд хилиазму. Его кажущаяся наивной антигосударственная проповедь, бескомпромиссное утверждение закона любви против закона насилия есть, прежде всего, страстная вера в то, что человечество может жить заповедью Христовой - без земных царств с их институтами и даже культурой:
“Рабочий народ должен сказать: «Оставьте нас в покое. Если вам, императорам, президентам, генералам, судьям, архиереям, профессорам и всяким ученым людям, нужны войска, флоты, университеты, балеты, синоды, консерватории, тюрьмы, виселицы, гильотины, - устраивайте все это сами, сами собирайте деньги, судите, сажайте друг друга в тюрьмы, казните, убивайте людей на войне, но делайте это сами, нас же оставьте в покое, потому что ничего этого нам не нужно и мы не хотим больше участвовать во всех этих бесполезных для нас и, главное, дурных делах»” («Закон насилия и закон любви», VIII).
Толстой был настолько заряжен мечтой о христианском преображении общества, что вступил в неразрешимый конфликт не только с институтом церкви, но и с Преданием, обрушиваясь на весь порядок церковной жизни. Не потому ли христианин Толстой покинул православную Церковь, что нашел в ней обездвиженный камень - и не нашел огня?
Еще одним типично русским хилиастом был великий философ Николай Федоров. Он призывал к «внехрамовой литургии» - к деятельному осуществлению завета Христова на земле. Для Федорова делом христианина являются и наука, и техника, и общественные отношения. Человек должен сам преобразовать землю таким образом, чтобы зло и грех были повержены и смерти уже не было. Все содержание «философии Общего дела» находится в парадигме хилиазма.
В заключение - несколько замечаний
Илья Роготнев
Опубликовано на сайте eotperm.ru
Рубрика: Искания
Сколь бы ни были велики наши предки, они не создали собственной цивилизации, а вошли в чужую. Имею в виду, что базовым признаком классических цивилизаций обычно выступает религиозная идентичность. Приняв крещение по греческому обряду, Киевская Русь сознательно вошла в периферийную зону Византии. В культурологическом смысле Русь была частью Византии (хотя и не входила непосредственно в Империю ромеев).
Началом становления Русской Цивилизации можно считать катастрофу 1453 года - падение Константинополя. Византия и ее столица были к этому моменту чрезвычайно слабы, однако оставались символом и источником особых типов духовности и государственности. После гибели Византии и захвата турками восточно-христианских земель Русь осталась последним оплотом православия. Внезапно на периферию культурного пространства упало бремя метрополии. Дело не в амбициозности русских, а именно в самой исторической трагедии православия - мы вынуждены были принять мессианскую роль: на всей земле не осталось более свободных православных царств. Русские оказались монополистами Евангелия (разумеется, к тому времени укоренились глубокое недоверие и даже вражда к «латынянам»), как некогда евреи были монополистами Закона.
На эту новую историческую ситуацию и отозвался инок Филофей, впервые сформулировавший (с предельной четкостью и глубиной) мессианское задание для Московского Царства. В послании Великому князю Василию Филофей пишет свои знаменитые слова: «Храни и внимай, благочестивый царь, тому, что все христианские царства сошлись в одно твое, что два Рима пали, а третий стоит, четвертому же не бывать». Инок Псковской обители увидел в Московском Царстве катехон - град «удерживающий», несущий Вселенскую миссию. Москва как наследница старого Рима (Византии) будет стоять до Второго Пришествия. Эти идеи Филофей подробно развивает в целом ряде посланий, создавая тем самым идеологический фундамент для новой русской государственности.
Два пути в русском богословии
Русское Царство оказалось связано с судьбами Церкви. В каких отношениях могли находиться Царство и Церковь? Христианская традиция знала два проекта: хилиазм и амилленаризм. Хилиастический проект - это сражение Церкви за землю, победа духовных сил над Градом земным. Земная история венчается Тысячелетним Царством Христа на земле, повергшем всех царей земных и основавшем государство праведников. Это, так сказать, христианский авангард - преодоление земного на земле. Искаженный хилиазм предстает как некое земное изобилие, мир комфорта и неги, такой хилиазм часто называют «иудейским».
Амилленаризм оформляется в трактате Блаженного Августина «О Граде Божием». С момента изгнания падших ангелов и сатаны начинается история Града земного. Каин принадлежит Граду земному, Авель - Граду Божию. Сим и Иафет - Граду Божию, Хам - Граду земному. Град земной - тот, что отринул небесную родину, отринул высшее духовное предназначение человека - и стал подданным земных царств, рабом земных страстей. Граждане Града Божия на земле - странники, они обретают родину на небесах. Тысячелетнее их Царство есть воцарение в христианской церкви, где смерть уже не властна, а бессмертие обретается во Христе. Итак, Град Божий на земле - это сонм странников, корабль в океане земных страстей. И ни в одном земном царстве Град Божий не воплотится, потому что его основание - в инобытии.
Амилленаризм распространился в православном мире благодаря толкованиям на Апокалипсис Андрея Кесарийского, некогда даже более популярным, нежели сам Апокалипсис. Но это не значит, что хилиазм сошел с исторической сцены - хилиастическая мечта была самой естественной, живой мечтой о будущем в народном христианстве, в простой вере крестьян и городских низов.
Московское Царство было все же царством, земным и несовершенным. Оно отнюдь не стремилось превратиться в Царство Христово, низложить своих царей и упразднить земные порядки. Оно, естественно, выбрало парадигму амилленаризма: оно охраняет странствующий Град Божий, которому торжество обещано в инобытии.
Вот как поясняет политический смысл идей Бл. Августина священноисповедник Амвросий (Полянский):
«Ему, Царству Божию, нет нужды до образа и обычаев жизни людей, конечно, если это не противоречит вере и благочестию. Оно не придает значения различию в нравах, законах и учреждениях и ничего этого не только не отрицает, не разрушает, а, напротив, поддерживает и охраняет, опять если все это не противоречит благочестию; оно молится за царей и начальников; повинуется законам земного града, если они не разрушают его религии; пользуется земным миром. Вообще, не придавая значения политическому, гражданскому устройству, внешним условиям жизни людей, Царство Божие требует только веры в Бога и жизни, согласно с ней» («Учение о Царстве Божием по сочинению Блаженного Августина “О Граде Божием”», Тверь, 2003, с. 63).
Парадигмальный амилленаризм - это церковь охранительная, церковь, не претендующая (до известной степени) на решение дел земных. Я сказал бы также, что это Церковь камня - стабильная, укорененная на земле, хоть и живущая своей связью с небесами, Церковь св. Петра (столицей Российской Империи и стал в итоге град св. Петра). Альтернативой была Церковь огня - страстно жаждущая небес, сжигающая земную скверну в праведном гневе, церковь св. Иоанна. Петр и Иоанн - два первоапостола, и христианское Предание хранит оба начала - камня и огня. Для государства надежнее иметь дело со святым Петром, хотя наследники его престола в Риме слишком часто сами начинали претендовать на власть земную.
Толкование 20-й главы Апокалипсиса - это тонкий богословский компонент христианского исторического проекта. Перед христианами - два пути: деятельное движение к Тысячелетию как победе Духа над земными законами - или же странствие в мире земных царств в ожидании Небесного Царства.
В XVIII - XIX веках русское богословие испытывает сильное влияние западно-христианского стиля мышления, «схоластики». Образцом этого русского схоластического богословия и является книга митр. Макария Булгакова (1816-1882) «Православно-догматическое богословие». Здесь воспроизведена амилленаристская версия христианской историософии и впервые сконструирован миф о том, что «хилиазм - ересь, осужденная на соборах». Митр. Макарий дополнил августинианский амилленаризм информационными атаками в духе Евсевия Кесарийского. Из книги Макария Булгакова воинствующий амилленаризм распространился повсеместно - и повторяется, например, таким крупным богословом, как о. Аверкий (Таушев). Сегодня, после критического разбора Бориса Кирьянова, публицистическихвыступлений Вячеслава Манягина и других полемических работ миф о «ереси, осужденной на соборах», рухнул.
Остались ли у амилленаристов аргументы? Конечно. Нельзя сказать, что амилленаризм не обоснован Писанием: Бл. Августин, Андрей Кесарийский, Макарий Булгаков, Аверкий Таушев и другие предложили вполне последовательный способ прочтения Апокалипсиса. В дополнение, они выдвигают такой аргумент: хилиазма нет в Предании, т.е. в живой традиции Церкви. В ответ на «хилиастические» статьи Вячеслава Манягина православные консерваторы опубликовали «Письма о неохилиазме». Здесь в очередной раз изложена детально амилленаристская концепция (Андрей Горбунов: «Современные христиане должны готовиться не к “тысячелетнему царствованию” со Христом на этой грешной земле, а к жестокой брани с предтечами и слугами антихриста ради спасения в вечном Царствии Небесном»), найдены богословские аргументы (в основном, направленные против «иудейского хилиазма», приземленного).
Соглашусь, что амиленаризм занимает более крепкие позиции в церковной традиции, но в Предании хилиазм вполне укоренен: Иустин Мученик, Папий Иерапольский, Иреней Лионский и другие - это не Предание, конечно? Хилиастическая идея была изъята из православного Предания в период схоластического богословия.
Можно просто сравнить труды Макария Булгакова с трудами Сергия Булгакова, который выступил против схоластического «школярского» богословия, лишенного духовного напряжения, творческого искания. Сергий Булгаков в своем удивительном толковании на Апокалипсис встает на сторону хилиазма, хотя в его трудах неоднократно осуждается конкретное, земное, примитивное толкование Тысячелетнего Царства. В своем богословском труде о. Сергий пытается проникнуть в тайны истории, которая видится ему как сражение, война между Градом земным и Градом Божиим, старыми царствами и Новым Царством. Амилленаристы рассуждают о том, что Тысячелетие началось с Пришествием Христовым - и дьявол уже сейчас скован и не имеет власти. Сергий Булгаков предполагает, что борение дьявола с Богом только и началось по-настоящему с Рождением Христовым. В евангельских текстах Иисус постоянно сталкивается с бесами: война на земле между Христом и дьяволом начата с Его Первым Пришествием.
Отца Сергия Булгакова немедленно обвинили в ереси - тем более, что он затронул в своем труде тему апокатастасиса (еще одну огненную идею христианства, разделявшуюся, например, Григорием Нисским); да и ранее этого выдающегося богослова строго осуждали за «софиологию». В своем богословском творчестве Сергий Булгаков не противоречит Символу веры, не вступает в конфликт с Преданием - он возжигает тот огонь, который был завален камнями схоластического богословия в петербургский период русской истории. В своем труде «Православие. Очерки учения православной Церкви» самый большой раздел (непропорционально большой) о. Сергий посвятил вопросу «О внешнем непогрешительном авторитете в Церкви». Здесь автор настойчиво объясняет, что православию чужд институт, который определяет еретичность или церковность того или иного учения - решения такого рода принимаются самой соборной жизнью и подкрепляются Вселенскими Соборами; каждый из Вселенских Соборов при этом стремился выработать отношение к предыдущим Вселенским Соборам, не разрывая преемственности, но и не попадая в плен однажды принятого.
Русский амилленаризм
Исторический проект Петра Великого был основан на амилленаристской философии: мощная современная держава обосновывает свое право на гегемонию тем, что охраняет Церковь, странствующую до истечения времени. Церковь же оказывает идеологическую поддержку государству, молится за государя и не претендует на собственную программу социальных преобразований.
В пародийно-фарсовом ключе этот охранительный амилленаризм описан в одной из сцен «Истории одного города». Градоначальник Бородавкин ведет допрос доморощенного моралиста Ионки Козыря:
«Несмотря на свою расплывчивость, учение Козыря приобрело, однако ж, столько прозелитов в Глупове, что градоначальник Бородавкин счел нелишним обеспокоиться этим. Сначала он вытребовал к себе книгу “О водворении на земле добродетели” и освидетельствовал ее; потом вытребовал и самого автора для освидетельствования.
- Чёл я твою, Ионкину, книгу, - сказал он, - и от многих написанных в ней злодейств был приведен в омерзение.
Ионка казался изумленным. Бородавкин продолжал:
- Мнишь ты всех людей добродетельными сделать, а про то позабыл, что добродетель не от тебя, а от бога, и от бога же всякому человеку пристойное место указано.
Ионка изумлялся все больше и больше этому приступу и не столько со страхом, сколько с любопытством ожидал, к каким Бородавкин придет выводам.
- Ежели есть на свете клеветники, тати, злодеи и душегубцы (о чем и в указах неотступно публикуется), - продолжал градоначальник, - то с чего же тебе, Ионке, на ум взбрело, чтоб им не быть? и кто тебе такую власть дал, чтобы всех сих людей от природных их званий отставить и зауряд с добродетельными людьми в некоторое смеха достойное место, тобою “раем” продерзостно именуемое, включить?
Ионка разинул было рот для некоторых разъяснений, но Бородавкин прервал его:
- Погоди. И ежели все люди “в раю” в песнях и плясках время препровождать будут, то кто же, по твоему, Ионкину, разумению, землю пахать станет? и вспахавши сеять? и посеявши жать? и собравши плоды, оными господ дворян и прочих чинов людей довольствовать и питать?
Опять разинул рот Ионка, и опять Бородавкин удержал его порыв.
- Погоди. И за те твои бессовестные речи судил я тебя, Ионку, судом скорым, и присудили тако: книгу твою, изодрав, растоптать (говоря это, Бородавкин изодрал и растоптал), с тобой же самим, яко с растлителем добрых нравов, по предварительной отдаче на поругание, поступить, как мне, градоначальнику, заблагорассудится».
Разумеется, это сатира, а именно - гиперболическая и гротескная щедринская сатира, но объективный смысл подобных сцен всем был очевиден.
Под петровский проект был создан Синод, этот проект обслуживался богословской схоластикой. Когда же он привел Церковь к серьезнейшему духовному кризису, консервативное духовенство оказалось не готово отбросить камень и разжечь огонь. Те, кто его разжигали, обвинялись в ереси.
Я часто вспоминаю разговор с одним очень умным человеком, имевшим духовный сан и определенные позиции в РПЦ, уважаемом прихожанами. Я рассказывал ему о том, как активно разворачивают свою миссионерскую деятельность неопротестантские церкви, как мощно укрепляются позиции баптистов, пятидесятников… Он слушал и вздыхал. «Вы должны с ними бороться!» - сказал я. «Мы ни с кем не боремся. Мы уже торжествуем». «Как же, батюшка? А у Достоевского: Бог с дьяволом борется…» «Нет, у Достоевского дьявол с Богом борется. А Богу бороться с кем бы то ни было незачем». Я понял эту позицию, понял, что основана она на глубокой вере. Батюшка очень много сделал для своих прихожан, он приложил огромные усилия для обустройства церковной жизни в своем приходе, организовывал мероприятия, надрывал здоровье на строительных работах. Я никогда не сказал бы, что это позиция обленившегося церковного бюрократа. Это позиция глубоко верующего человека, она укоренена не в писаниях Макария Булгакова или Аверкия Таушева, а в тех отношениях, которые сложились у моего знакомого батюшки со своей Церковью. И ничего, кроме уважения, эта позиция у меня не вызывает.
Русский хилиазм
Парадигмальным хилиазмом я называю борьбу за победу неземного на земле, за воплощение Нового Царства как венца истории. Хилиазм отнюдь не чужд русской традиции. Сергий Булгаков - сильнейший, на мой взгляд, богослов «хилиастического» крыла. Но я могу назвать и другие имена.
Федор Михайлович Достоевский явно высказывает хилиастические мысли в черновиках к «Бесам», в «Дневнике писателя» (размышления о «русском христианском социализме»), доверяет эту идею Ивану Карамазову (спор в келье старца Зосимы). Достоевский - великий русский оппонент Блаженного Августина. Он предрекает, что государство, как царство временное, умрет - и останется лишь Церковь, вся жизнь станет оцерковленной, не нуждаясь в классической репрессивной системе.
Достоевский был хилиастом-державником. Великий писатель был одним из идеологов русско-турецкой войны 1877-1878 гг., открыто призывавшим в печати к освобождению Царьграда и Святой Софии. Для писателя Петербург - остановка на полпути, незавершенный проект:
«Восточный вопрос есть исконная идея Московского царства, которую Петр Великий признал в высшей степени и, оставляя Москву, перенес с собой в Петербург. Петр в высшей степени понимал ее органическую связь с русским государством и с русской душой!. Вот почему идея не только не умерла в Петербурге, но прямо признана была как бы русским назначением всеми преемниками Петра. Вот почему ее нельзя оставить и нельзя ей изменить. Оставить славянскую идею и отбросить без разрешения задачу о судьбах восточного христианства (NB. сущность Восточного вопроса) - значит, всё равно что сломать и вдребезги разбить всю Россию, а на место ее выдумать что-нибудь новое, но только уже совсем не Россию» («Дневник писателя», сентябрь - ноябрь 1877 года, глава 2.2)
В «Дневнике писателя» Достоевский выдвигает геополитический проект - интеграция восточно-христианских земель в Россию и перенос столицы империи в Константинополь (Петербург предстает как временный заместитель Царьграда). На основе восточного христианства образуется новая общность, новая нация -славянские народы «повлияют даже на русский язык». Но это Православное Царство станет переворотом всего мироздания, началом Царства Христова. Достоевский понимает, насколько эксцентрично он выглядит, но понимает и то, что отказ от «восточного вопроса» (православного мессианства) будет концом России («сломать и вдребезги разбить всю Россию») - мы знаем, сколь глубокий духовный кризис этот отказ повлек за собой - кризис, выход из которого был сопряжен с революционным катаклизмом и радикальной сменой исторической парадигмы. Великий писатель показал, как тесно была связана петровская держава с мессианским заданием и как модерн (просвещение, европейская культура, интеллигентский слой) поставил этому заданию преграду.
Порвавший с Церковью Лев Толстой также не чужд хилиазму. Его кажущаяся наивной антигосударственная проповедь, бескомпромиссное утверждение закона любви против закона насилия есть, прежде всего, страстная вера в то, что человечество может жить заповедью Христовой - без земных царств с их институтами и даже культурой:
“Рабочий народ должен сказать: «Оставьте нас в покое. Если вам, императорам, президентам, генералам, судьям, архиереям, профессорам и всяким ученым людям, нужны войска, флоты, университеты, балеты, синоды, консерватории, тюрьмы, виселицы, гильотины, - устраивайте все это сами, сами собирайте деньги, судите, сажайте друг друга в тюрьмы, казните, убивайте людей на войне, но делайте это сами, нас же оставьте в покое, потому что ничего этого нам не нужно и мы не хотим больше участвовать во всех этих бесполезных для нас и, главное, дурных делах»” («Закон насилия и закон любви», VIII).
Толстой был настолько заряжен мечтой о христианском преображении общества, что вступил в неразрешимый конфликт не только с институтом церкви, но и с Преданием, обрушиваясь на весь порядок церковной жизни. Не потому ли христианин Толстой покинул православную Церковь, что нашел в ней обездвиженный камень - и не нашел огня?
Еще одним типично русским хилиастом был великий философ Николай Федоров. Он призывал к «внехрамовой литургии» - к деятельному осуществлению завета Христова на земле. Для Федорова делом христианина являются и наука, и техника, и общественные отношения. Человек должен сам преобразовать землю таким образом, чтобы зло и грех были повержены и смерти уже не было. Все содержание «философии Общего дела» находится в парадигме хилиазма.
В заключение - несколько замечаний
- Возвращаюсь к теме Огня и Камня. Русское сознание постоянно искало синтеза этих двух начал, историческое творчество основано на сочетании огненной борьбы и созидания из камня. Достоевский и Толстой (при их очень разных отношениях с Церковью) стали огнем христианской цивилизации в Новое время. И весь мир это их значение признал.
- Справедливо мнение, что хилиазму наследует коммунизм, но аналогию эту необходимо простроить до конца. Марксов коммунизм - это победа человека над экономическим и политическим принуждением. Коммунизм не подчиняется законам политэкономии, а преодолевает их. «Цель Маркса состояла в духовной эмансипации человека, в освобождении его от уз экономической зависимости, в восстановлении его личностной целостности, которая должна была помочь ему отыскать пути к единению с природой и другими людьми» (Эрих Фромм, «Марксова концепция человека»). Искаженный коммунизм, «хрущевско-брежневский» коммунизм подобен «иудейскому хилиазму»: он ищет изобилия и соблазняется земным. Современная же социал-демократия подобна христианскому амилленаризму: она не берется противостоять порядку вещей - она представляет заветы коммунизма как пожелания и рекомендации к буржуазным реформам. Коммунистические и социал-демократиченские партии в буржуазных парламентах давно стали хранителями необязательной «правды» для далекого и неопределенного будущего.
- Наверное, понятно, каким русским традициям наследовал советский проект. И понятно, почему хилиазм вызывает столь резко негативную реакцию у консервативных богословов.
Илья Роготнев