(no subject)
Говоря о свидетельстве богоявления, нельзя не отметить все формы и способы, использовавшиеся людьми в попытках ясного выражения истины. Истинный свидетель, как стало понятно, должен пребывать постоянно, и даже понятно Кто Он. Свидетель же не может быть молчаливым. Одному писателю принадлежит афоризм: "откуда я узнаю, что думаю, пока не услышу, что я говорю", и он хорошо приложим к словам апостола Павла, о том, что "вера от слышания, а слышание от слова Божия". Богоявление же не только исполняется, но и думается, и говорится, и зафиксировать для себя осмысленно учение возможно только в слове, "услышать что я думаю". Богоявление осознается сердцем. А сердце человека, сердцевина, средоточие всех его действий, есть разум. Разум, подлинное сердце человека, способен распознавать метафизическую постоянную, и выбирать ей место хранения.
Миф это способ доходчиво рассказать о невыразимом имеющимися в распоряжении языковыми средствами. Миф это не выдумка, это древний, проверенный, и поныне вовсю используемый способ философствовать, богословствовать, и научпопствовать, то есть популярно излагать на тему, что там еще наука нарыла нового, и как все это попробовать изобразить более-менее доходчиво. Мифы также создаются в искусстве, политике, бизнесе, да где только еще, в быту их особенно навалом. Например: «эта скотина мне всю плешь проела». Довольно стандартный миф, повествующий о всей тяжести семейных отношений. Более подробно о природе мифа можно узнать из книги А.Ф Лосева «Диалектика мифа». Вкрадце же вот так, как сказано выше - миф, это сложная метафора имеющая целью сделать сколько-нибудь понятным совсем пока еще непонятное, или трудно выразимое. Создать перенос смысла на какую-либо наглядную вещь, придать бесформенному явлению форму и цвет, то есть наделить операндами ради создания выражения смысла Миф это оболочка дискурса, дискурс же в ней может быть как истинным так и ложным. Может помочь докопаться до смысла, или - напротив - отвлечь. Второе случается чаще, особенно когда за дело берутся профаны и дилетанты. Или заинтересованные в том, чтобы смысл оставался сокрытым. Действительно ли "скотина" проела плешь, или, напротив, "скотине" живется несладко, и она цепенеет от одного вида на месте заявленной плеши россыпи бигудей - достоверно из мифа установить невозможно. Но работает гораздо эффективнее чем любой серьезный анализ ситуации.
Оттого что создание мифа работа умная, ответственная и не терпящая демагогии, мифы чаще случаются так себе, и сильно смахивают на глупую фантазию. Создать хороший, полезный людям миф - трудная задача. Поэтому, наверное, в новозаветных текстах слово «миф» (в русском переводу «басня») звучит в негативном значении. «Мы возвестили вам силу и пришествие Господа нашего Иисуса Христа, не хитросплетенным басням последуя, но быв очевидцами Его величия»,- говорит апостол Петр, и дальше сообщает, что сам лично слышал голос, подтверждающий все это еще и со стороны Бога. Петр здесь выступает свидетелем. Респонденты ему знакомы, он им тоже. Но, после понимая, что этого не всем достаточно, добавляет: «и притом мы имеем вернейшее пророческое слово; и вы хорошо делаете, что обращаетесь к нему, как к светильнику, сияющему в темном месте». Но «пророческое слово» это уже оно самое и есть - сложная метафора: «ибо никогда пророчество не было произносимо по воле человеческой, но изрекали его святые Божии человеки, будучи движимы Духом Святым» (2Петр.1:16-21).
Апостол Павел тоже не любил мифы, противопоставляя их «здравому учению» (2Тим.4:3-4): «негодных же и бабьих басен отвращайся, а упражняй себя в благочестии» (1Тим.4:7).
Все апостолы выступали в роли свидетелей. Но все же они, зная, что свидетель должен предъявляться в любой момент, искали выражения универсального свидетельства. Мифотворчеству для выражения истины было отказано потому, что все «исходные данные» истины самим апостолам на тот момент были очевидны, и не нуждались в переносе смысла. От чересчур сложных метафор и аллегорий освобождались путем демифологизации, то есть перевода древних мифов в более простую и понятную форму. Апостол Павел в этом направлении проделал особенно большую работу, пробуя переформатировать древние иудейские законы и пророчества в христианские выражения смысла о вере, надежде, любви, поставляя их над законом, и, тем самым, ставя закон в прямую от них зависимость, а не наоборот. В этом же и суть его заочного спора с апостолом Иаковом - что без чего жить не может: вера без дел, или дела без веры.
Но все это слова. Они обязательно должны быть хоть чем-то привязаны к смыслу, который уже никогда не переназначится. А смысл в словах переназначается легко. Чтобы он не уходил, не подменялся, должна быть очень точная привязка к чему-то очевидному и осязаемому. Но это даже относительно очевиднейших предметов непросто сделать. Еще вчера «камень» был просто камень, а сегодня, кроме того, еще и вычислительный процессор. Еще вчера радуга была просто радугой, а сегодня уже это главные европейские ценности, из-за которых полмира на ушах стоит, не понимая, как из-за подобной глупости такой сыр-бор учинили. Какое слово ни возьми - море смыслов и оттенков. И первым, обычно, на ум лезет тот, который дальше всего отстоит от значения.
Мифу, который вполне годен для выражения абстрактных истин, считавшихся по тем или иным причинам абсолютными, противопоставилась иная техника хранения свидетельства состоявшегося богоявления, заменившая вечное пережевывание о состоянии богов в штуках и весе, практической реализацией истины. Вместо метафизических пересудов, "бабьих басен" - пустопорожних рассуждений о том, чего никто все равно не видел (Иоан 3:12) - христианство с первых шагов стало реализовывать истину на практике. Такая техника хранения истины традиционно стала называться традицией, преданием. Словом, не очень Христом любимом (Мар. 7:6-9). Но дело ведь не в словах. А в том, что они означают, и какой оттого вызывают отклик. Посчитать Бога до трех, сильно от этого испугаться, и порешить для себя что с истиной, наконец, все почти ясно, осталось утрясти мелочи с моралью и определить как такой божественности поклоняться - это значит вернуться к бабьим басням, то есть мифам и подсчетам богов в штуках, но только "влить все это в новые мехи". Ради этого ли затяжного мифотворчества звучала Христова проповедь Царства?
http://regnum.ru/news/society/2002712.html
Миф это способ доходчиво рассказать о невыразимом имеющимися в распоряжении языковыми средствами. Миф это не выдумка, это древний, проверенный, и поныне вовсю используемый способ философствовать, богословствовать, и научпопствовать, то есть популярно излагать на тему, что там еще наука нарыла нового, и как все это попробовать изобразить более-менее доходчиво. Мифы также создаются в искусстве, политике, бизнесе, да где только еще, в быту их особенно навалом. Например: «эта скотина мне всю плешь проела». Довольно стандартный миф, повествующий о всей тяжести семейных отношений. Более подробно о природе мифа можно узнать из книги А.Ф Лосева «Диалектика мифа». Вкрадце же вот так, как сказано выше - миф, это сложная метафора имеющая целью сделать сколько-нибудь понятным совсем пока еще непонятное, или трудно выразимое. Создать перенос смысла на какую-либо наглядную вещь, придать бесформенному явлению форму и цвет, то есть наделить операндами ради создания выражения смысла Миф это оболочка дискурса, дискурс же в ней может быть как истинным так и ложным. Может помочь докопаться до смысла, или - напротив - отвлечь. Второе случается чаще, особенно когда за дело берутся профаны и дилетанты. Или заинтересованные в том, чтобы смысл оставался сокрытым. Действительно ли "скотина" проела плешь, или, напротив, "скотине" живется несладко, и она цепенеет от одного вида на месте заявленной плеши россыпи бигудей - достоверно из мифа установить невозможно. Но работает гораздо эффективнее чем любой серьезный анализ ситуации.
Оттого что создание мифа работа умная, ответственная и не терпящая демагогии, мифы чаще случаются так себе, и сильно смахивают на глупую фантазию. Создать хороший, полезный людям миф - трудная задача. Поэтому, наверное, в новозаветных текстах слово «миф» (в русском переводу «басня») звучит в негативном значении. «Мы возвестили вам силу и пришествие Господа нашего Иисуса Христа, не хитросплетенным басням последуя, но быв очевидцами Его величия»,- говорит апостол Петр, и дальше сообщает, что сам лично слышал голос, подтверждающий все это еще и со стороны Бога. Петр здесь выступает свидетелем. Респонденты ему знакомы, он им тоже. Но, после понимая, что этого не всем достаточно, добавляет: «и притом мы имеем вернейшее пророческое слово; и вы хорошо делаете, что обращаетесь к нему, как к светильнику, сияющему в темном месте». Но «пророческое слово» это уже оно самое и есть - сложная метафора: «ибо никогда пророчество не было произносимо по воле человеческой, но изрекали его святые Божии человеки, будучи движимы Духом Святым» (2Петр.1:16-21).
Апостол Павел тоже не любил мифы, противопоставляя их «здравому учению» (2Тим.4:3-4): «негодных же и бабьих басен отвращайся, а упражняй себя в благочестии» (1Тим.4:7).
Все апостолы выступали в роли свидетелей. Но все же они, зная, что свидетель должен предъявляться в любой момент, искали выражения универсального свидетельства. Мифотворчеству для выражения истины было отказано потому, что все «исходные данные» истины самим апостолам на тот момент были очевидны, и не нуждались в переносе смысла. От чересчур сложных метафор и аллегорий освобождались путем демифологизации, то есть перевода древних мифов в более простую и понятную форму. Апостол Павел в этом направлении проделал особенно большую работу, пробуя переформатировать древние иудейские законы и пророчества в христианские выражения смысла о вере, надежде, любви, поставляя их над законом, и, тем самым, ставя закон в прямую от них зависимость, а не наоборот. В этом же и суть его заочного спора с апостолом Иаковом - что без чего жить не может: вера без дел, или дела без веры.
Но все это слова. Они обязательно должны быть хоть чем-то привязаны к смыслу, который уже никогда не переназначится. А смысл в словах переназначается легко. Чтобы он не уходил, не подменялся, должна быть очень точная привязка к чему-то очевидному и осязаемому. Но это даже относительно очевиднейших предметов непросто сделать. Еще вчера «камень» был просто камень, а сегодня, кроме того, еще и вычислительный процессор. Еще вчера радуга была просто радугой, а сегодня уже это главные европейские ценности, из-за которых полмира на ушах стоит, не понимая, как из-за подобной глупости такой сыр-бор учинили. Какое слово ни возьми - море смыслов и оттенков. И первым, обычно, на ум лезет тот, который дальше всего отстоит от значения.
Мифу, который вполне годен для выражения абстрактных истин, считавшихся по тем или иным причинам абсолютными, противопоставилась иная техника хранения свидетельства состоявшегося богоявления, заменившая вечное пережевывание о состоянии богов в штуках и весе, практической реализацией истины. Вместо метафизических пересудов, "бабьих басен" - пустопорожних рассуждений о том, чего никто все равно не видел (Иоан 3:12) - христианство с первых шагов стало реализовывать истину на практике. Такая техника хранения истины традиционно стала называться традицией, преданием. Словом, не очень Христом любимом (Мар. 7:6-9). Но дело ведь не в словах. А в том, что они означают, и какой оттого вызывают отклик. Посчитать Бога до трех, сильно от этого испугаться, и порешить для себя что с истиной, наконец, все почти ясно, осталось утрясти мелочи с моралью и определить как такой божественности поклоняться - это значит вернуться к бабьим басням, то есть мифам и подсчетам богов в штуках, но только "влить все это в новые мехи". Ради этого ли затяжного мифотворчества звучала Христова проповедь Царства?
http://regnum.ru/news/society/2002712.html