Пока твоё сердце бьётся (рассказ), часть 2
Пора было собираться на работу. Умом я понимала, что с трудом вынесу грядущий рабочий день после практически бессонной ночи, но моё тело совершенно не ощущало усталости. Захлёбываясь, я залпом выпила несколько стаканов ледяной минеральной воды, тщетно пытаясь потушить внутренний пожар. Таблетки от аллергии возымели своё действие, и дышать стало немного легче, но на смену этой пытки пришла саднящая боль во всех моих многочисленных ранах.
Замотав горло шёлковым платком, я вышла в сырое осеннее утро. Горизонт в конце необъятного проспекта окрасился в пастельный розовый, и я машинально подумала о том, что Штефан наверняка уже лёг спать.
Даже за компьютером сон меня не сморил - более того, я ощущала невероятный прилив сил, пальцы так и летали по клавиатуре, а работа шла чуть ли не в два раза быстрее обычного. Но я старалась себя сдерживать, опасаясь, что окружающие могут подумать, будто я приняла какой-то наркотик.
Всё началось после обеда. Мы с коллегами весело разговаривали и шутили, когда у меня резко закружилась голова. Это было похоже на подземный толчок: так же внезапно исчезло, как и появилось. Потом снова. Я поднялась из-за стола и неверной походкой поспешила в туалет, где меня стошнило только что съеденной пищей и потом ещё какое-то время мучительно выворачивало наизнанку, хотя в желудке уже ничего не осталось. Я снова испытала страшную жажду, будто бы весь мой организм выжимают как губку до последней капли.
- Уж не заболела ли ты? - озабоченно поинтересовалась коллега, сидевшая напротив меня, когда я вернулась к работе.
- Всё в порядке, - пробормотала я, хотя в порядке не было ничего.
Шея ныла и зудела так, что мне хотелось содрать свой платок и расцарапать кожу до крови, выпустить из себя какой-то несуществующий яд, не дававший мне думать о чём-либо другом, кроме этого нестерпимого зуда. Меня бросало в холодный пот и колотило как при страшном жаре - наверное, он у меня действительно был - я никак не могла согреть руки о кружку с горячим чаем и никак не могла утолить свою жажду.
Ни о какой работе больше речи идти не могло. Мне вдруг стало страшно и горько: всё происходившее со мной сейчас и поведение Штефана до этого было совсем не таким, как я себе представляла. Точно от внезапного сквозняка рухнул карточный домик, на построение которого ушло много времени. В какой-то миг, когда я уже находилась на грани бреда, в голове у меня промелькнула мысль, что, быть может, я всё-таки совершила ошибку, и исправить уже ничего нельзя. Немые слёзы сорвались на рабочий стол.
Уходя с работы, я сказала, что возьму больничный, но понимала, что больше сюда не вернусь и не увижу никого, из ныне присутствующих. Мне хотелось что-то сделать, сказать напоследок, но комок подступил к горлу. Они пожелали мне скорейшего выздоровления, а я, окинув их воспалённым взглядом, лишь сказала:
- Спасибо вам всем. За всё.
От метро до дома я шла пешком, очень медленно, прислушиваясь к своему состоянию и окружающему миру. Я вновь ощущала себя самым одиноким существом во всём этом городе, в целом мире, и никто из людей, проходивших мимо, сосредоточенно торопясь домой или же прогуливаясь и заливаясь раздражающим смехом, не мог мне сейчас помочь. «Ты ещё сможешь прийти ко мне за избавлением, и тогда я тебя... допью», - звучали у меня в ушах безжалостные слова Штефана, смешиваясь с мелодией второй части симфонии номер семь. Эта музыка вновь пробуждала во мне опасные желания и будоражащие воспоминания о прошлой ночи, и в груди разливалась такая страшная боль, что вырвать её можно было бы только с ещё бьющимся сердцем. «Что ж, - с горечью подумалось мне, - быть может, умереть на руках у того, кем бредишь, без кого не можешь теперь жить, отдать ему себя всю, до последней капли, испытав перед концом то высшее наслаждение, не так уж и плохо...».
Дома я не включала свет. В квартире было пусто и тихо, кто-то из соседей навязчиво разучивал какую-то мелодию на пианино, в туалете шумела труба, а за окном медленно смеркалось, и комната окрашивалась в серо-зелёные тона. Взгляд мой упал на полку книжного шкафа с различной фантастикой, на ней стоял томик той самой популярной среди молодёжи вампирской саги, слащавой и наивной. Я вытащила книгу, перелистала её несколько раз, всё быстрее переворачивая страницы. Внутри меня нарастало всё большее раздражение - я с яростью сжала руку в кулак, смяв целую пачку страниц, а затем выдрала их из книги. За ней последовали следующие страницы, и ещё, и ещё. Я расшвыривала по комнате обрывки этой лжи, а затем просто порвала переплёт пополам и запустила остатком обложки в стену. С пола на меня уставилась томная похотливая девочка, прильнувшая к груди совсем не похожего на вампира невзрачного мальчика, и меня стало буквально сотрясать от смеха. Я хохотала совсем как Штефан - когда мы говорили об этой книге, и не могла остановиться, а девочка всё смотрела на меня с видом, призывающим следовать её примеру.
Наконец успокоившись, я опустилась в кресло. Так я сидела напротив окна, наблюдая за меняющимся рисунком неба, пока не стемнело. Тогда я собрала мусор с пола, отправив его в помойное ведро, и поехала к Штефану.
Он сидел напротив меня, закинув ногу на ногу, в распахнутом длинном старомодном халате с широкими рукавами и вышивкой по чёрному шёлку и, обхватив аристократическими пальцами гнутые подлокотники, выжидательно смотрел на меня. В таком виде он выглядел так канонично, словно сошёл с экрана телевизора.
Меня всю колотило, глаза слезились - вероятно, вид у меня был безумный и жалкий, потому что Штефан сразу же поспешил усадить меня в кресло. Мне показалось, что он не ожидал увидеть меня сегодня, но виду, во всяком случае, не подал, только что-то настороженное было в едва приподнятых бровях. Лицо же его выглядело совершенно спокойным и даже человечным, а яркие на фоне белой кожи синие глаза, казалось, смотрели сочувственно.
- Скажи мне, Штефан, - собравшись с силами, нарушила наконец молчание я, - любишь ли ты меня?
На неживом лице отразилась неописуемая гамма эмоций: и недоумение, и растерянность, и ирония.
- О какой любви ты говоришь? - выдохнул он с лёгкой усмешкой, и меня точно поразило током.
Подняв на него широко раскрытые глаза, я сглотнула комок в изнывающем от боли и жажды горле.
- Мне важно знать это, Штефан. Пожалуйста, не смейся надо мной!
- А я совершенно серьёзно тебя спрашиваю, о какой любви может быть речь?
Меня начал охватывать ужас, и я просто умолкла, боясь, что вместе со словами из меня извергнется боль, которую я не смогу превозмочь.
А он смотрел свысока и улыбался, неподдельно, даже саркастически, в глазах плясали ироничные искорки.
- Если ты ведёшь речь о смертной человеческой любви - а ты говоришь именно об этом, - он назидательно кивнул, - то я не имею ничего общего с подобными эмоционально-физиологическими реакциями человеческих организмов, - тон его казался весёлым, но каждое слово вампир точно презрительно выплёвывал мне в лицо.
- Человеческих организмов... - как зачарованная повторила я с грустью.
Штефан смерил меня взглядом, значения которого понять мне не удалось, губы его вытянулись в плотно сжатую напряжённую линию. Вдруг он поднялся и направился к пианино. Пальцы коснулись слоновой кости, и полилась грустная музыка. Я знала эту мелодию, и вместе с дрожащими переливами клавиш содрогалось всё моё естество. Мне казалось, что это заупокойный гимн моей душе - «Stabat Mater» Вивальди.
- Ты навсегда простишься с подобными заблуждениями в результате выбора, который должна сделать. Тебе откроется совсем иная жизнь, - слегка раскачиваясь в такт музыке, громогласно заявил он. - Но сначала ты умрёшь.
Медленно я подошла к Штефану и, облокотившись на пианино, смотрела, как музыкальные пальцы ловко перебирают клавиши, немного ускоряя ритм. Совсем как тогда, когда всё ещё было по-другому.
- Quando corpus morietur, fac, ut animae donetur paradisi gloria. Amen*, - внезапно пропел он и поставил в композиции точку последним аккордом.
Я зажмурилась, и две крупные слезы сорвались в бездну.
- Ты хоронишь меня? - не то спросила, не то заключила я.
- Неважно выглядишь, - уголки его губ изогнулись в сдержанной улыбке.
Внезапная ярость от такого сарказма застила мне глаза. Сквозь зубы я зло процедила:
- Мне плохо! Неужели я не могу эти последние часы хотя бы побыть здесь, рядом с тобой? Пожалуйста...
- Нет, - Штефан был неумолим. - Я не могу влиять на твой выбор.
Мне снова стало трудно дышать, шёлковый платок на шее казался раскалённой удавкой. Одним движением я сорвала эту удавку и в сердцах швырнула её прямо в лицо вампиру. Вскрывшиеся на горле ранки увлажнились.
В тот же миг я очутилась на полу, придавленная весом его тела. Его движения были настолько быстры, что я не успела даже понять, как всё произошло. Перед моим взором были горящие бешеным ультрамариновым огнём глаза вампира, его пальцы очень больно сжимали мне плечи. Я ощутила, как его язык коснулся моей шеи там, где выступили капельки крови, и от раны по всему телу разлилось приятное тепло. Он оскалился, обнажив страшные клыки, и зашипел точно кошка, а затем с такой силой оттолкнул меня, что я проскользила по паркету несколько метров, больно ударившись о ножку стола.
Всё произошло слишком быстро, чтобы я успела испугаться, но теперь, приподнявшись на локтях, я с ужасом взирала на стоявшее передо мной создание ночных кошмаров. Моя грудь высоко вздымалась - я опять могла глубоко дышать.
Он бросил на меня яростный взгляд и, отвернувшись, властно приказал:
- А теперь уходи, - и тихо, точно про себя, добавил: - Тебя так легко сломать...
И я ушла в ночь. Последние маршрутки торопливо рассекали фарами темноту, унося единичных усталых пассажиров домой или же прочь от него. Свет в салоне горел лишь у водительского сидения, я прижалась горячим лбом к холоду стекла и провожала мутным взглядом пробегавшие мимо огни фонарей. Весь мир вокруг стал ватным, в ушах стоял приглушённый гул, как бывает, когда выходишь из шумного клуба и слышишь с улицы лишь пульсацию ударных. Когда я слышала такое? Где? Я не помню, я уже ничего не помню...
Водитель тряс меня за плечо и на ломаном русском тараторил:
- Эй, девушка, конечный остановка! Просыпаться надо.
Когда я, искренне недоумевая, подняла на него глаза, он отшатнулся и с какой-то досадой покачал головой:
- Ай-ай, как плохо! Такая молодой, а наркотики уже.
Однако всю оставшуюся ночь сомкнуть глаз я не могла. Лёжа в постели в тёмной пустой квартире, я смотрела в незашторенное окно. Я видела, как большая жёлтая, похожая на головку сыра луна описала полную дугу по небосводу, и подумала, что если я выберу вечность, то всю жизнь буду видеть небо только таким.
Начинало светать: сперва на чёрном фоне стали проявляться более тёмными тонами силуэты домов, затем крыши и бетонные стены окрасились в малиновые тона, и над ними поднялся золотой, дрожащий от утренней прохлады солнечный диск. Я зачарованно ловила каждый миг, будто не было никогда раньше у меня шанса встретить рассвет, потому как понимала: при любом исходе это последний рассвет в моей жизни.
Есть совсем не хотелось, хотя в холодильнике ещё оставались вкусности, заботливо приготовленные мамой перед отъездом. Мне вдруг стало так обидно и стыдно перед своими родителями за то, что и их я наверняка уж больше не увижу. Мне хотелось оставить им какую-нибудь записку, что-то сказать напоследок, но не хватало слов, моим поступкам просто не было объяснения. Я предала их, как предал меня Штефан. И, вероятно, я это заслужила.
Закусив губу, я прогнала подступившую горечь слёз. Надо было собираться: я решила умереть красивой. Надев ажурное вязаное платье и высокие сапоги, я взглянула на себя в зеркало. Выглядела я плохо, болезненно, однако траурный цвет одежды был мне нынче очень к лицу.
Целый день я бродила по городу. Всё обыденное мне вдруг стало казаться таким интересным, а часы - такими быстротечными. Я прошлась по дворам из детства, по знакомым улицам, по надоевшим магазинам. Я обошла несколько районов, кормила птиц в парке и зарывалась по щиколотку в опавшую листву. Я смотрела на мир, который раньше просто не знала, и в том была тоже лишь моя вина.
Боль и жажда куда-то отступили, но на смену им пришла слабость. Свинцовая усталость во всех конечностях - она тянула меня вниз, к земле, в землю. Хотелось просто лечь в тёплую постель и забыться глубоким сном. Шаги мои замедлились, и казалось, что я сейчас просто приросту к асфальту. Только бы добраться до Штефана, чтобы всё закончилось.
Я прислонилась к какой-то кирпичной стене, дабы перевести дух, но картинка перед глазами становилась всё более мутной и тёмной, налились свинцом и сами веки. Какие-то люди проходили мимо, абсолютно безразличные, мелочные и безликие. Уже смеркалось, в сиреневом небе появились первые бледные звёзды, они то приближались, то удалялись от меня, то начинали плясать в безумном хороводе. Пальцы мои ухватились за шероховатую поверхность, я почувствовала, что складываюсь как тряпичная кукла, и перед глазами вдруг вырос до невероятных размеров автобусный билетик, обронённый, видимо, кем-то и втоптанный до неузнаваемости в асфальт сотнями чужих ног. Он был «счастливым».
Словно сквозь толщу воды раздался далёкий женский голос:
- Пульс и дыхание отсутствуют... сердцебиения нет... Да, первичные трупные изменения налицо. Констатируем смерть.
- Я вызову полицию... и «специальную», - ответил этому голосу другой, тоже женский, но более высокий и, наверное, молодой.
Потом эти голоса унесло волной, они стали почти неразличимы из-под непреодолимой толщи воды, в которую я погружалась всё глубже.
- Вставай! - приказал голос в моей голове. Он показался мне очень знакомым, точно я его где-то уже слышала, но так давно, что не могла вспомнить. - Вставай же! Ну! Немедленно!
Ему надо было повиноваться.
Неимоверных усилий, словно я продиралась через безумную толпу, стоило мне преодолеть эту толщу невидимой воды и, шумно вздохнув, захлёбываясь кислородом, открыть глаза.
Весь мир состоял из голубой пелены - нетканого материала, накрывавшего моё тело. Я лежала на холодном асфальте и действительно была мертва, но меня это не удивляло и не пугало. Я слышала шаги медиков вокруг меня, и единственным моим желанием было поскорее убраться отсюда, пока не приехала «специальная» машина.
- Ты слышала? - донёсся до меня испуганный голос младшей из женщин.
- Угу.
- Прямо как в фильмах про зомби. Они с такими же шумными вздохами восстают из могил.
Старшая врач совсем не по-женски выругалась матом на подопечную и заключила:
- Шла бы сказки сочинять, а не в медицинский! Просто остаточный воздух выходит, такое бывает. Вот, смотри.
Я поняла, что они склонились надо мной, и старшая женщина потянулась к ткани, чтобы приподнять её. Но я так и не успела придумать, что же делать дальше, поэтому просто лежала недвижимо. Когда ткань была убрана с моего лица, и две работницы «скорой помощи» увидели меня, бодрствующую и вполне «живую», младшая истошно завопила. Такие жуткие вопли я тоже, пожалуй, слышала только в фильмах ужасов, которые только что вспоминала эта девушка. У старшей же отнялся дар речи, она вся побелела, и я даже испугалась, что женщину сейчас хватит инфаркт.
Это был единственный шанс, чтобы скрыться с места собственной кончины. Мгновенно, поражаясь своей реакции и тому, как слушалось меня тело, я вскочила на ноги и рванула с места на бешеной скорости прочь. Я никогда не могла быстро бегать, да мне было и нельзя с больным сердцем, но сейчас ноги сами несли меня, едва касаясь земли, мне казалось, что я лечу.
Пробежав несколько кварталов, петляя через дворы, я замедлила шаг и только сейчас в полной мере осознала всё, что произошло. Совершенно новыми глазами я глядела в свою первую ночь: она была полна красок и света, неведомых мне доселе; она пела множеством звуков под музыку ветра, никогда мною не слышанных; она дышала мне в лицо сотнями ароматов, дурманящих и околдовывающих. Я была пьяна от охвативших меня ощущений и так и стояла зачарованная посреди улицы, а мимо меня бежали после работы ничего не видящие вокруг люди, спешащие поскорее попрятаться по своим норам. У каждого из них был свой собственный запах, разный ритм пульса, разная частота дыхания. Удары каждого сердца откликались эхом в моей груди, будто то билось моё собственное, и тогда я ощутила дрожь во всём организме и ещё более невыносимую жажду.
Я переборола себя, развернулась и, завидев через дорогу светящуюся вывеску какого-то бара, направилась туда. Запершись в туалете, я жадно прильнула губами к струе ледяной воды прямо из-под крана, но вода больше не могла утолить мою жажду. Страшно чесались зубы. Я никогда не могла понять одну знакомую, рассказывавшую, что во время болезни у неё всегда чешутся зубы. Мне просто было не представить это ощущение - раньше, в прошлой жизни. Однако свою первую кровь я хотела испить с ним...
Ощерившись, я подняла голову и вгляделась в отражение. Зубы мои стали белее и острее, и хоть клыки ещё не были такими крупными, как у Штефана, они теперь хищно выделялись на фоне остальных зубов. Поразилась я и своему облику в целом. С трудом узнавала я себя в этом существе с горящими серпентиновыми** глазами, с густыми, спускавшимися волнами на плечи медовыми волосами, с бледной и гладкой кожей, практически лишённой пор. Да и вся моя фигура точно подтянулась, обретя удлинённые очертания послеполуденных теней.
Я поймала себя на мысли, что мне нравится творение Штефана, которое вроде бы даже было мной, хоть в это и не верилось. И что я умираю от желания поскорее увидеть его самого.
И снова я поспешила в ночь.
Страшно было делать последний шаг в моём долгом Пути - переступить через порог его дома, разделявший мою новую вселенную на холодную ночь и мягкий свет, вырывавшийся из дома Штефана и кравший кусок темноты у этой ночи.
Он стоял всего в паре шагов передо мной, особенно красивый и неземной. На нём был серебристый редингот, из-под рукавов которого виднелись кружева чёрной рубашки - казалось, другого цвета этого предмета гардероба он не признаёт - под старину, вновь застёгнутой под самое горло, и чёрные узкие брюки в продольную атласную полоску. Штефан был спокоен, умиротворён, и уголки его губ были приподняты вверх в довольной полуулыбке.
- Прекрасное дитя! - воскликнул он торжественно. - Ты сделала свой выбор.
- По правде, я не успела... - смутилась я. - Однако иного выбора я сделать не могла и вижу теперь это ясно.
В груди - там, где когда-то билось и изнывало сердце, - разливалось неведомое мне доселе ощущение трепета, несравнимое по силе даже с пресловутыми человеческими «бабочками в животе». Там бились не крылья - там пульсировала сильная, полная жгучей страсти кровь. Такие чувства, наверное, можно было испытывать лишь к своему Создателю.
- Я ждал тебя, - произнёс Штефан, всё ещё улыбаясь, на сей раз просто и искренне, так что его белую кожу от уголков глаз до висков рассекали длинные и такие человеческие морщинки.
Он приглашающе распахнул объятия, и я, не раздумывая, прильнула к его груди. Теперь я ощущала едва уловимый запах, исходивший от его кожи, казавшейся раньше безжизненной, - запах давно выветрившихся эфирных масел. Наконец-то мне стало легко и спокойно, я закрыла глаза, наслаждаясь мгновением, и услышала у себя над ухом:
- Как же долго тебя я ждал...
* Когда тело умрёт,
Даруй моей душе
Райскую славу. Аминь.
(Католическая секвенция на латинском языке, автором которой считается итальянский поэт XIII века Якопоне да Тоди)
** Серпентин (от лат. serpens - змея), змеевик (устар.) - группа минералов, имеющих окраску от зеленовато-жёлтого до тёмно-зелёного с пятнами различных цветов, которые придают им сходство с кожей змеи.
Читать часть 1
Саундтрек к тексту:
Замотав горло шёлковым платком, я вышла в сырое осеннее утро. Горизонт в конце необъятного проспекта окрасился в пастельный розовый, и я машинально подумала о том, что Штефан наверняка уже лёг спать.
Даже за компьютером сон меня не сморил - более того, я ощущала невероятный прилив сил, пальцы так и летали по клавиатуре, а работа шла чуть ли не в два раза быстрее обычного. Но я старалась себя сдерживать, опасаясь, что окружающие могут подумать, будто я приняла какой-то наркотик.
Всё началось после обеда. Мы с коллегами весело разговаривали и шутили, когда у меня резко закружилась голова. Это было похоже на подземный толчок: так же внезапно исчезло, как и появилось. Потом снова. Я поднялась из-за стола и неверной походкой поспешила в туалет, где меня стошнило только что съеденной пищей и потом ещё какое-то время мучительно выворачивало наизнанку, хотя в желудке уже ничего не осталось. Я снова испытала страшную жажду, будто бы весь мой организм выжимают как губку до последней капли.
- Уж не заболела ли ты? - озабоченно поинтересовалась коллега, сидевшая напротив меня, когда я вернулась к работе.
- Всё в порядке, - пробормотала я, хотя в порядке не было ничего.
Шея ныла и зудела так, что мне хотелось содрать свой платок и расцарапать кожу до крови, выпустить из себя какой-то несуществующий яд, не дававший мне думать о чём-либо другом, кроме этого нестерпимого зуда. Меня бросало в холодный пот и колотило как при страшном жаре - наверное, он у меня действительно был - я никак не могла согреть руки о кружку с горячим чаем и никак не могла утолить свою жажду.
Ни о какой работе больше речи идти не могло. Мне вдруг стало страшно и горько: всё происходившее со мной сейчас и поведение Штефана до этого было совсем не таким, как я себе представляла. Точно от внезапного сквозняка рухнул карточный домик, на построение которого ушло много времени. В какой-то миг, когда я уже находилась на грани бреда, в голове у меня промелькнула мысль, что, быть может, я всё-таки совершила ошибку, и исправить уже ничего нельзя. Немые слёзы сорвались на рабочий стол.
Уходя с работы, я сказала, что возьму больничный, но понимала, что больше сюда не вернусь и не увижу никого, из ныне присутствующих. Мне хотелось что-то сделать, сказать напоследок, но комок подступил к горлу. Они пожелали мне скорейшего выздоровления, а я, окинув их воспалённым взглядом, лишь сказала:
- Спасибо вам всем. За всё.
От метро до дома я шла пешком, очень медленно, прислушиваясь к своему состоянию и окружающему миру. Я вновь ощущала себя самым одиноким существом во всём этом городе, в целом мире, и никто из людей, проходивших мимо, сосредоточенно торопясь домой или же прогуливаясь и заливаясь раздражающим смехом, не мог мне сейчас помочь. «Ты ещё сможешь прийти ко мне за избавлением, и тогда я тебя... допью», - звучали у меня в ушах безжалостные слова Штефана, смешиваясь с мелодией второй части симфонии номер семь. Эта музыка вновь пробуждала во мне опасные желания и будоражащие воспоминания о прошлой ночи, и в груди разливалась такая страшная боль, что вырвать её можно было бы только с ещё бьющимся сердцем. «Что ж, - с горечью подумалось мне, - быть может, умереть на руках у того, кем бредишь, без кого не можешь теперь жить, отдать ему себя всю, до последней капли, испытав перед концом то высшее наслаждение, не так уж и плохо...».
Дома я не включала свет. В квартире было пусто и тихо, кто-то из соседей навязчиво разучивал какую-то мелодию на пианино, в туалете шумела труба, а за окном медленно смеркалось, и комната окрашивалась в серо-зелёные тона. Взгляд мой упал на полку книжного шкафа с различной фантастикой, на ней стоял томик той самой популярной среди молодёжи вампирской саги, слащавой и наивной. Я вытащила книгу, перелистала её несколько раз, всё быстрее переворачивая страницы. Внутри меня нарастало всё большее раздражение - я с яростью сжала руку в кулак, смяв целую пачку страниц, а затем выдрала их из книги. За ней последовали следующие страницы, и ещё, и ещё. Я расшвыривала по комнате обрывки этой лжи, а затем просто порвала переплёт пополам и запустила остатком обложки в стену. С пола на меня уставилась томная похотливая девочка, прильнувшая к груди совсем не похожего на вампира невзрачного мальчика, и меня стало буквально сотрясать от смеха. Я хохотала совсем как Штефан - когда мы говорили об этой книге, и не могла остановиться, а девочка всё смотрела на меня с видом, призывающим следовать её примеру.
Наконец успокоившись, я опустилась в кресло. Так я сидела напротив окна, наблюдая за меняющимся рисунком неба, пока не стемнело. Тогда я собрала мусор с пола, отправив его в помойное ведро, и поехала к Штефану.
Он сидел напротив меня, закинув ногу на ногу, в распахнутом длинном старомодном халате с широкими рукавами и вышивкой по чёрному шёлку и, обхватив аристократическими пальцами гнутые подлокотники, выжидательно смотрел на меня. В таком виде он выглядел так канонично, словно сошёл с экрана телевизора.
Меня всю колотило, глаза слезились - вероятно, вид у меня был безумный и жалкий, потому что Штефан сразу же поспешил усадить меня в кресло. Мне показалось, что он не ожидал увидеть меня сегодня, но виду, во всяком случае, не подал, только что-то настороженное было в едва приподнятых бровях. Лицо же его выглядело совершенно спокойным и даже человечным, а яркие на фоне белой кожи синие глаза, казалось, смотрели сочувственно.
- Скажи мне, Штефан, - собравшись с силами, нарушила наконец молчание я, - любишь ли ты меня?
На неживом лице отразилась неописуемая гамма эмоций: и недоумение, и растерянность, и ирония.
- О какой любви ты говоришь? - выдохнул он с лёгкой усмешкой, и меня точно поразило током.
Подняв на него широко раскрытые глаза, я сглотнула комок в изнывающем от боли и жажды горле.
- Мне важно знать это, Штефан. Пожалуйста, не смейся надо мной!
- А я совершенно серьёзно тебя спрашиваю, о какой любви может быть речь?
Меня начал охватывать ужас, и я просто умолкла, боясь, что вместе со словами из меня извергнется боль, которую я не смогу превозмочь.
А он смотрел свысока и улыбался, неподдельно, даже саркастически, в глазах плясали ироничные искорки.
- Если ты ведёшь речь о смертной человеческой любви - а ты говоришь именно об этом, - он назидательно кивнул, - то я не имею ничего общего с подобными эмоционально-физиологическими реакциями человеческих организмов, - тон его казался весёлым, но каждое слово вампир точно презрительно выплёвывал мне в лицо.
- Человеческих организмов... - как зачарованная повторила я с грустью.
Штефан смерил меня взглядом, значения которого понять мне не удалось, губы его вытянулись в плотно сжатую напряжённую линию. Вдруг он поднялся и направился к пианино. Пальцы коснулись слоновой кости, и полилась грустная музыка. Я знала эту мелодию, и вместе с дрожащими переливами клавиш содрогалось всё моё естество. Мне казалось, что это заупокойный гимн моей душе - «Stabat Mater» Вивальди.
- Ты навсегда простишься с подобными заблуждениями в результате выбора, который должна сделать. Тебе откроется совсем иная жизнь, - слегка раскачиваясь в такт музыке, громогласно заявил он. - Но сначала ты умрёшь.
Медленно я подошла к Штефану и, облокотившись на пианино, смотрела, как музыкальные пальцы ловко перебирают клавиши, немного ускоряя ритм. Совсем как тогда, когда всё ещё было по-другому.
- Quando corpus morietur, fac, ut animae donetur paradisi gloria. Amen*, - внезапно пропел он и поставил в композиции точку последним аккордом.
Я зажмурилась, и две крупные слезы сорвались в бездну.
- Ты хоронишь меня? - не то спросила, не то заключила я.
- Неважно выглядишь, - уголки его губ изогнулись в сдержанной улыбке.
Внезапная ярость от такого сарказма застила мне глаза. Сквозь зубы я зло процедила:
- Мне плохо! Неужели я не могу эти последние часы хотя бы побыть здесь, рядом с тобой? Пожалуйста...
- Нет, - Штефан был неумолим. - Я не могу влиять на твой выбор.
Мне снова стало трудно дышать, шёлковый платок на шее казался раскалённой удавкой. Одним движением я сорвала эту удавку и в сердцах швырнула её прямо в лицо вампиру. Вскрывшиеся на горле ранки увлажнились.
В тот же миг я очутилась на полу, придавленная весом его тела. Его движения были настолько быстры, что я не успела даже понять, как всё произошло. Перед моим взором были горящие бешеным ультрамариновым огнём глаза вампира, его пальцы очень больно сжимали мне плечи. Я ощутила, как его язык коснулся моей шеи там, где выступили капельки крови, и от раны по всему телу разлилось приятное тепло. Он оскалился, обнажив страшные клыки, и зашипел точно кошка, а затем с такой силой оттолкнул меня, что я проскользила по паркету несколько метров, больно ударившись о ножку стола.
Всё произошло слишком быстро, чтобы я успела испугаться, но теперь, приподнявшись на локтях, я с ужасом взирала на стоявшее передо мной создание ночных кошмаров. Моя грудь высоко вздымалась - я опять могла глубоко дышать.
Он бросил на меня яростный взгляд и, отвернувшись, властно приказал:
- А теперь уходи, - и тихо, точно про себя, добавил: - Тебя так легко сломать...
И я ушла в ночь. Последние маршрутки торопливо рассекали фарами темноту, унося единичных усталых пассажиров домой или же прочь от него. Свет в салоне горел лишь у водительского сидения, я прижалась горячим лбом к холоду стекла и провожала мутным взглядом пробегавшие мимо огни фонарей. Весь мир вокруг стал ватным, в ушах стоял приглушённый гул, как бывает, когда выходишь из шумного клуба и слышишь с улицы лишь пульсацию ударных. Когда я слышала такое? Где? Я не помню, я уже ничего не помню...
Водитель тряс меня за плечо и на ломаном русском тараторил:
- Эй, девушка, конечный остановка! Просыпаться надо.
Когда я, искренне недоумевая, подняла на него глаза, он отшатнулся и с какой-то досадой покачал головой:
- Ай-ай, как плохо! Такая молодой, а наркотики уже.
Однако всю оставшуюся ночь сомкнуть глаз я не могла. Лёжа в постели в тёмной пустой квартире, я смотрела в незашторенное окно. Я видела, как большая жёлтая, похожая на головку сыра луна описала полную дугу по небосводу, и подумала, что если я выберу вечность, то всю жизнь буду видеть небо только таким.
Начинало светать: сперва на чёрном фоне стали проявляться более тёмными тонами силуэты домов, затем крыши и бетонные стены окрасились в малиновые тона, и над ними поднялся золотой, дрожащий от утренней прохлады солнечный диск. Я зачарованно ловила каждый миг, будто не было никогда раньше у меня шанса встретить рассвет, потому как понимала: при любом исходе это последний рассвет в моей жизни.
Есть совсем не хотелось, хотя в холодильнике ещё оставались вкусности, заботливо приготовленные мамой перед отъездом. Мне вдруг стало так обидно и стыдно перед своими родителями за то, что и их я наверняка уж больше не увижу. Мне хотелось оставить им какую-нибудь записку, что-то сказать напоследок, но не хватало слов, моим поступкам просто не было объяснения. Я предала их, как предал меня Штефан. И, вероятно, я это заслужила.
Закусив губу, я прогнала подступившую горечь слёз. Надо было собираться: я решила умереть красивой. Надев ажурное вязаное платье и высокие сапоги, я взглянула на себя в зеркало. Выглядела я плохо, болезненно, однако траурный цвет одежды был мне нынче очень к лицу.
Целый день я бродила по городу. Всё обыденное мне вдруг стало казаться таким интересным, а часы - такими быстротечными. Я прошлась по дворам из детства, по знакомым улицам, по надоевшим магазинам. Я обошла несколько районов, кормила птиц в парке и зарывалась по щиколотку в опавшую листву. Я смотрела на мир, который раньше просто не знала, и в том была тоже лишь моя вина.
Боль и жажда куда-то отступили, но на смену им пришла слабость. Свинцовая усталость во всех конечностях - она тянула меня вниз, к земле, в землю. Хотелось просто лечь в тёплую постель и забыться глубоким сном. Шаги мои замедлились, и казалось, что я сейчас просто приросту к асфальту. Только бы добраться до Штефана, чтобы всё закончилось.
Я прислонилась к какой-то кирпичной стене, дабы перевести дух, но картинка перед глазами становилась всё более мутной и тёмной, налились свинцом и сами веки. Какие-то люди проходили мимо, абсолютно безразличные, мелочные и безликие. Уже смеркалось, в сиреневом небе появились первые бледные звёзды, они то приближались, то удалялись от меня, то начинали плясать в безумном хороводе. Пальцы мои ухватились за шероховатую поверхность, я почувствовала, что складываюсь как тряпичная кукла, и перед глазами вдруг вырос до невероятных размеров автобусный билетик, обронённый, видимо, кем-то и втоптанный до неузнаваемости в асфальт сотнями чужих ног. Он был «счастливым».
Словно сквозь толщу воды раздался далёкий женский голос:
- Пульс и дыхание отсутствуют... сердцебиения нет... Да, первичные трупные изменения налицо. Констатируем смерть.
- Я вызову полицию... и «специальную», - ответил этому голосу другой, тоже женский, но более высокий и, наверное, молодой.
Потом эти голоса унесло волной, они стали почти неразличимы из-под непреодолимой толщи воды, в которую я погружалась всё глубже.
- Вставай! - приказал голос в моей голове. Он показался мне очень знакомым, точно я его где-то уже слышала, но так давно, что не могла вспомнить. - Вставай же! Ну! Немедленно!
Ему надо было повиноваться.
Неимоверных усилий, словно я продиралась через безумную толпу, стоило мне преодолеть эту толщу невидимой воды и, шумно вздохнув, захлёбываясь кислородом, открыть глаза.
Весь мир состоял из голубой пелены - нетканого материала, накрывавшего моё тело. Я лежала на холодном асфальте и действительно была мертва, но меня это не удивляло и не пугало. Я слышала шаги медиков вокруг меня, и единственным моим желанием было поскорее убраться отсюда, пока не приехала «специальная» машина.
- Ты слышала? - донёсся до меня испуганный голос младшей из женщин.
- Угу.
- Прямо как в фильмах про зомби. Они с такими же шумными вздохами восстают из могил.
Старшая врач совсем не по-женски выругалась матом на подопечную и заключила:
- Шла бы сказки сочинять, а не в медицинский! Просто остаточный воздух выходит, такое бывает. Вот, смотри.
Я поняла, что они склонились надо мной, и старшая женщина потянулась к ткани, чтобы приподнять её. Но я так и не успела придумать, что же делать дальше, поэтому просто лежала недвижимо. Когда ткань была убрана с моего лица, и две работницы «скорой помощи» увидели меня, бодрствующую и вполне «живую», младшая истошно завопила. Такие жуткие вопли я тоже, пожалуй, слышала только в фильмах ужасов, которые только что вспоминала эта девушка. У старшей же отнялся дар речи, она вся побелела, и я даже испугалась, что женщину сейчас хватит инфаркт.
Это был единственный шанс, чтобы скрыться с места собственной кончины. Мгновенно, поражаясь своей реакции и тому, как слушалось меня тело, я вскочила на ноги и рванула с места на бешеной скорости прочь. Я никогда не могла быстро бегать, да мне было и нельзя с больным сердцем, но сейчас ноги сами несли меня, едва касаясь земли, мне казалось, что я лечу.
Пробежав несколько кварталов, петляя через дворы, я замедлила шаг и только сейчас в полной мере осознала всё, что произошло. Совершенно новыми глазами я глядела в свою первую ночь: она была полна красок и света, неведомых мне доселе; она пела множеством звуков под музыку ветра, никогда мною не слышанных; она дышала мне в лицо сотнями ароматов, дурманящих и околдовывающих. Я была пьяна от охвативших меня ощущений и так и стояла зачарованная посреди улицы, а мимо меня бежали после работы ничего не видящие вокруг люди, спешащие поскорее попрятаться по своим норам. У каждого из них был свой собственный запах, разный ритм пульса, разная частота дыхания. Удары каждого сердца откликались эхом в моей груди, будто то билось моё собственное, и тогда я ощутила дрожь во всём организме и ещё более невыносимую жажду.
Я переборола себя, развернулась и, завидев через дорогу светящуюся вывеску какого-то бара, направилась туда. Запершись в туалете, я жадно прильнула губами к струе ледяной воды прямо из-под крана, но вода больше не могла утолить мою жажду. Страшно чесались зубы. Я никогда не могла понять одну знакомую, рассказывавшую, что во время болезни у неё всегда чешутся зубы. Мне просто было не представить это ощущение - раньше, в прошлой жизни. Однако свою первую кровь я хотела испить с ним...
Ощерившись, я подняла голову и вгляделась в отражение. Зубы мои стали белее и острее, и хоть клыки ещё не были такими крупными, как у Штефана, они теперь хищно выделялись на фоне остальных зубов. Поразилась я и своему облику в целом. С трудом узнавала я себя в этом существе с горящими серпентиновыми** глазами, с густыми, спускавшимися волнами на плечи медовыми волосами, с бледной и гладкой кожей, практически лишённой пор. Да и вся моя фигура точно подтянулась, обретя удлинённые очертания послеполуденных теней.
Я поймала себя на мысли, что мне нравится творение Штефана, которое вроде бы даже было мной, хоть в это и не верилось. И что я умираю от желания поскорее увидеть его самого.
И снова я поспешила в ночь.
Страшно было делать последний шаг в моём долгом Пути - переступить через порог его дома, разделявший мою новую вселенную на холодную ночь и мягкий свет, вырывавшийся из дома Штефана и кравший кусок темноты у этой ночи.
Он стоял всего в паре шагов передо мной, особенно красивый и неземной. На нём был серебристый редингот, из-под рукавов которого виднелись кружева чёрной рубашки - казалось, другого цвета этого предмета гардероба он не признаёт - под старину, вновь застёгнутой под самое горло, и чёрные узкие брюки в продольную атласную полоску. Штефан был спокоен, умиротворён, и уголки его губ были приподняты вверх в довольной полуулыбке.
- Прекрасное дитя! - воскликнул он торжественно. - Ты сделала свой выбор.
- По правде, я не успела... - смутилась я. - Однако иного выбора я сделать не могла и вижу теперь это ясно.
В груди - там, где когда-то билось и изнывало сердце, - разливалось неведомое мне доселе ощущение трепета, несравнимое по силе даже с пресловутыми человеческими «бабочками в животе». Там бились не крылья - там пульсировала сильная, полная жгучей страсти кровь. Такие чувства, наверное, можно было испытывать лишь к своему Создателю.
- Я ждал тебя, - произнёс Штефан, всё ещё улыбаясь, на сей раз просто и искренне, так что его белую кожу от уголков глаз до висков рассекали длинные и такие человеческие морщинки.
Он приглашающе распахнул объятия, и я, не раздумывая, прильнула к его груди. Теперь я ощущала едва уловимый запах, исходивший от его кожи, казавшейся раньше безжизненной, - запах давно выветрившихся эфирных масел. Наконец-то мне стало легко и спокойно, я закрыла глаза, наслаждаясь мгновением, и услышала у себя над ухом:
- Как же долго тебя я ждал...
* Когда тело умрёт,
Даруй моей душе
Райскую славу. Аминь.
(Католическая секвенция на латинском языке, автором которой считается итальянский поэт XIII века Якопоне да Тоди)
** Серпентин (от лат. serpens - змея), змеевик (устар.) - группа минералов, имеющих окраску от зеленовато-жёлтого до тёмно-зелёного с пятнами различных цветов, которые придают им сходство с кожей змеи.
Читать часть 1
Саундтрек к тексту:
You can watch this video on www.livejournal.com
You can watch this video on www.livejournal.com
You can watch this video on www.livejournal.com
You can watch this video on www.livejournal.com