О патриотерии и Антииспании: генезис
Итак, как было уже обозначено в предыдущем посте, одной из проблем испанских консерв, по мнению Франко и некоторых прочих его единочаятелей, являлся не вполне тот норот, состоящий на высокий процент из национал-предателей. Эта идея, как и некоторые её известные аналоги за рубежом Испании, частично росла из прошлого, из борьбы фракций испанской илитки в XIX веке, имеющих некое сходство с нашими западниками и почвенниками.
Как известно, в начале девятнадцатого столетия в Испанию пришёл Напулевон, оккупировавший пол-страны, усадивший на её престол братца Жозефа и в целом показавший мучачосам практически русскую Смуту, но с тако и сиестами. Как и после русской Смуты, после событий французской оккупации у значительной части высокопоставленных испанцев сложилось впечатление, что их немножечко нагрели, и всякая духовность, щедрым потоком проливаемая на благословенную Эспанью со времён доброго короля Филиппа Габсбурга, внезапно обладает меньшим боевым могуществом, чем картечь из современных пушек Грибоваля. Оно конечно, в годы герильи храбрые герильерос совершали чудеса партизанской отваги и зверства, но освободить Испанию от французов никакие купец Космас Миньо с доном Деметрио де Бомберо не сумели. Скорее, с английским вмешательством всё выглядело так, как если бы русских от поляков всю дорогу спасал бы Делагарди с евонными свеями. Да вдобавок вскоре после славной победы над галльскими анчихристами от Испании отваливается вся её латиноамериканская колониальная империя, кроме Кубы и Пуэрто-Рико. Само собой, это повлекло дальнейшие разборки в вопросах, что делать и кто виноват, продолжавшиеся весь девятнадцатый век в виде революций, интервенций и гражданских войн двух ветвей претендентов на престол страны. Последним аккордом стало новое, на сей раз америкосовское унижение бедной Эспаньи в ближке на Кубе и Филиппинах. По его итогам возмущённые интели из "поколения 98" стали особенно громко задавать совестливые вопросы, доколе этот срам будет продолжаться.
В итоге сложилась оппозиция двух нацпроектов, получившая название концепции "двух Испаний" (las dos Españas). Первый из них, наполнение которого позднейшие консервы назвали этим самым словом "hispanidad" (стырив термин у Мишеля де Унамуно, который в 1910 г. имел в виду под "испанскостью" вовсе не это), подразумевал, что испанца во всемирно-историческом масштабе (т. е., включая латиносов, которые тоже часть этой общности) делает испанцем набор скреп из верушки католической, семейных ценностей, народных традиций, воинской доблести, верности королю и вот этого вот всего, восходящий к Реконкисте, Христофору Колумбу и католическим королям Фердинанду и Изабелле.
А в объёмистые плундры
донов и грандов, разумеется, навалили вонючую кучу подлые враги, атеисты и иудомасоны, and this is why we can't have nice things.
Второй, национал-предательский "испанизм" (hispanismo), крошил на инквизицию батон, осуждал колонизацию Америк, призывал к секуляризации испанского общества и образования, просвещению масс, культурной революции, наконец, практиковал сознательный просемитизм. Естественно, носители этих идей оказывались для консерв "офранцуженными" (afrancesado) антииспанцами. Разумеется, первые и вторые территориально существовали не совсем вперемежку: почвеннички были сильны сялом и провинцией, а западнички, соответственно, имели громкий голос в крупных городах. Замкадье и ДС, проще говоря.
Понятно, что испанская guata
вещала не только от себя, но и выражала позицию некоторых институтов всеиспанского значения. Католическая церковь стремилась сохранить своё влияние и привилегии, в том числе участие в школьном образовании. Армия на фоне роста сепаратистских настроений в Каталонии выступала в роли гаранта национального единства. Наконец, районные цапки-касики организовывали договорное голосование масс по своим избирательным участкам, потому что выборы в отсталой Испании тогда уже изобрели, но до чуровского Хогвартса по централизованному рисованию результатов пока не додумались.
В течение конца XIX - начала ΧΧ веков либералы и консерваторы боролись друг с другом в парламенте (кортесах), а королевская власть поддерживала баланс сил и наделяла полномочиями правительства из состава доминирующей на данный момент группировки. В начале 1920-х годов эта система сдержек-противовесов, именуемая «пактом Эль Пардо» (по названию королевского, а потом каудильева дворца), сломалась. С одной стороны, дупетаты перессорились уже внутри этих своих партий, а с другой, произошла Анвальская конфузия, в которой вляпались в бычий навоз разом правительство, армия, король и кто только не. Собственно, задачей установившейся в 1923-24 годах диктатуры Мигеля Примо де Риверы было не то чтобы прямо "прийти и молча поправить всё", а хотя бы сделать так, чтобы Альфонса XIII его верноподданные не побили ногами. С этим дон Мигель, в общем, справился, рифов разгромили, дело про Анваль замели под ковёр... ну, а потом скрипач, оставшийся без интересной партитуры, стал не нужен, и в 1930-м, с началом мирового кризиса, его попросили вон. Неудивительно, что через год после этого боевые товарищи дона Мигеля проделали всё то же самое и с Альфонсом XIII. Вот так, в сущности, и свершился испанский Февраль. И, конечно же, он повлёк за собой и испанский пост-Октябрь, когда две группы революцьонеров, правая и левая, решили выяснить, кто "будет один на Руси господин, большевик, дворянин, иностранец" (с). Армия, преимущественно комплектуемая из дворян в офицерах и крестьян в солдатах, в основном оказалась понятно на чьей стороне.
Победив в Гражданской войне, поцреотерия успешно восторжествовала, истребив и изгнав "антииспанцев" на манер марранов и морисков. И здесь очень показательно, как победой распорядились консервы. То есть, у них появилась возможность действительно воспитать народишко в нужных. правильных, истинно испанских ценностях, потому что контроль над образовательной системой - вот он, у них в руках.
И какие, к примеру, тезисы предлагались для формирования истинно испанского национального характера? А вот, скажем:
"В XVI и XVII вв., «большинство испанцев, сознавая изнурительность обременительных налогов, наложенных на них королями, приняли эти страдания по таким причинам, как - по объяснению Паласио Атарда - «неосознанное высокомерие», порождённое тем, что их монархи правили империей, где солнце не заходило; другими причинами, по которым соотечественники мирились с плохой жизнью, поддерживая империю, были «чистая гордость» и «глубокое и серьезное чувство долга». Не имеет значения, верили ли Бальестерос или Паласио, что все валенсийцы времен католических королей и все испанцы XVI и XVII вв. соглашались с предполагаемым патриотическими сущностями; важно то, что эти профессора скорее надеялись, что испанцы 1940-х годов будут вести себя с Франко так, как их предки якобы поступали с Изабеллой и Фердинандом, и с Габсбургами..."*
_______________________________________________________
* P. 34-35, перевод мой, оттого корявый.
С административной победой консервативной повесточки, тем не менее, совпал её идейно-политический упадок, связанный, как водится, с демографическими процессами. В Испании успешно прошла урбанизация: доля городского населения в XX веке непрерывно росла, составляя, как пишет БСЭ, 32 % в 1900, 42 % в 1950, 56 % в 1960, 67 % в 1970. Соответственно, для младших поколений, выросших уже при генералиссимусе, консервативные идеи, которыми норот организованно окормлялся в теперь уже полностью франкистской консервативной школке, стали содержательно чужды и неинтересны. Это всё наложилось на провал автаркического курса "первого франкизма" в конце 1950-х гг., и в итоге привело к формированию "левого консенсуса" на фоне полной импотенции правых сил, которая яснее всего проявилась уже после Франко, в ходе путча 1981 г.
Как известно, в начале девятнадцатого столетия в Испанию пришёл Напулевон, оккупировавший пол-страны, усадивший на её престол братца Жозефа и в целом показавший мучачосам практически русскую Смуту, но с тако и сиестами. Как и после русской Смуты, после событий французской оккупации у значительной части высокопоставленных испанцев сложилось впечатление, что их немножечко нагрели, и всякая духовность, щедрым потоком проливаемая на благословенную Эспанью со времён доброго короля Филиппа Габсбурга, внезапно обладает меньшим боевым могуществом, чем картечь из современных пушек Грибоваля. Оно конечно, в годы герильи храбрые герильерос совершали чудеса партизанской отваги и зверства, но освободить Испанию от французов никакие купец Космас Миньо с доном Деметрио де Бомберо не сумели. Скорее, с английским вмешательством всё выглядело так, как если бы русских от поляков всю дорогу спасал бы Делагарди с евонными свеями. Да вдобавок вскоре после славной победы над галльскими анчихристами от Испании отваливается вся её латиноамериканская колониальная империя, кроме Кубы и Пуэрто-Рико. Само собой, это повлекло дальнейшие разборки в вопросах, что делать и кто виноват, продолжавшиеся весь девятнадцатый век в виде революций, интервенций и гражданских войн двух ветвей претендентов на престол страны. Последним аккордом стало новое, на сей раз америкосовское унижение бедной Эспаньи в ближке на Кубе и Филиппинах. По его итогам возмущённые интели из "поколения 98" стали особенно громко задавать совестливые вопросы, доколе этот срам будет продолжаться.
В итоге сложилась оппозиция двух нацпроектов, получившая название концепции "двух Испаний" (las dos Españas). Первый из них, наполнение которого позднейшие консервы назвали этим самым словом "hispanidad" (стырив термин у Мишеля де Унамуно, который в 1910 г. имел в виду под "испанскостью" вовсе не это), подразумевал, что испанца во всемирно-историческом масштабе (т. е., включая латиносов, которые тоже часть этой общности) делает испанцем набор скреп из верушки католической, семейных ценностей, народных традиций, воинской доблести, верности королю и вот этого вот всего, восходящий к Реконкисте, Христофору Колумбу и католическим королям Фердинанду и Изабелле.
А в объёмистые плундры
донов и грандов, разумеется, навалили вонючую кучу подлые враги, атеисты и иудомасоны, and this is why we can't have nice things.
Второй, национал-предательский "испанизм" (hispanismo), крошил на инквизицию батон, осуждал колонизацию Америк, призывал к секуляризации испанского общества и образования, просвещению масс, культурной революции, наконец, практиковал сознательный просемитизм. Естественно, носители этих идей оказывались для консерв "офранцуженными" (afrancesado) антииспанцами. Разумеется, первые и вторые территориально существовали не совсем вперемежку: почвеннички были сильны сялом и провинцией, а западнички, соответственно, имели громкий голос в крупных городах. Замкадье и ДС, проще говоря.
Понятно, что испанская guata
вещала не только от себя, но и выражала позицию некоторых институтов всеиспанского значения. Католическая церковь стремилась сохранить своё влияние и привилегии, в том числе участие в школьном образовании. Армия на фоне роста сепаратистских настроений в Каталонии выступала в роли гаранта национального единства. Наконец, районные цапки-касики организовывали договорное голосование масс по своим избирательным участкам, потому что выборы в отсталой Испании тогда уже изобрели, но до чуровского Хогвартса по централизованному рисованию результатов пока не додумались.
В течение конца XIX - начала ΧΧ веков либералы и консерваторы боролись друг с другом в парламенте (кортесах), а королевская власть поддерживала баланс сил и наделяла полномочиями правительства из состава доминирующей на данный момент группировки. В начале 1920-х годов эта система сдержек-противовесов, именуемая «пактом Эль Пардо» (по названию королевского, а потом каудильева дворца), сломалась. С одной стороны, дупетаты перессорились уже внутри этих своих партий, а с другой, произошла Анвальская конфузия, в которой вляпались в бычий навоз разом правительство, армия, король и кто только не. Собственно, задачей установившейся в 1923-24 годах диктатуры Мигеля Примо де Риверы было не то чтобы прямо "прийти и молча поправить всё", а хотя бы сделать так, чтобы Альфонса XIII его верноподданные не побили ногами. С этим дон Мигель, в общем, справился, рифов разгромили, дело про Анваль замели под ковёр... ну, а потом скрипач, оставшийся без интересной партитуры, стал не нужен, и в 1930-м, с началом мирового кризиса, его попросили вон. Неудивительно, что через год после этого боевые товарищи дона Мигеля проделали всё то же самое и с Альфонсом XIII. Вот так, в сущности, и свершился испанский Февраль. И, конечно же, он повлёк за собой и испанский пост-Октябрь, когда две группы революцьонеров, правая и левая, решили выяснить, кто "будет один на Руси господин, большевик, дворянин, иностранец" (с). Армия, преимущественно комплектуемая из дворян в офицерах и крестьян в солдатах, в основном оказалась понятно на чьей стороне.
Победив в Гражданской войне, поцреотерия успешно восторжествовала, истребив и изгнав "антииспанцев" на манер марранов и морисков. И здесь очень показательно, как победой распорядились консервы. То есть, у них появилась возможность действительно воспитать народишко в нужных. правильных, истинно испанских ценностях, потому что контроль над образовательной системой - вот он, у них в руках.
И какие, к примеру, тезисы предлагались для формирования истинно испанского национального характера? А вот, скажем:
"В XVI и XVII вв., «большинство испанцев, сознавая изнурительность обременительных налогов, наложенных на них королями, приняли эти страдания по таким причинам, как - по объяснению Паласио Атарда - «неосознанное высокомерие», порождённое тем, что их монархи правили империей, где солнце не заходило; другими причинами, по которым соотечественники мирились с плохой жизнью, поддерживая империю, были «чистая гордость» и «глубокое и серьезное чувство долга». Не имеет значения, верили ли Бальестерос или Паласио, что все валенсийцы времен католических королей и все испанцы XVI и XVII вв. соглашались с предполагаемым патриотическими сущностями; важно то, что эти профессора скорее надеялись, что испанцы 1940-х годов будут вести себя с Франко так, как их предки якобы поступали с Изабеллой и Фердинандом, и с Габсбургами..."*
_______________________________________________________
* P. 34-35, перевод мой, оттого корявый.
С административной победой консервативной повесточки, тем не менее, совпал её идейно-политический упадок, связанный, как водится, с демографическими процессами. В Испании успешно прошла урбанизация: доля городского населения в XX веке непрерывно росла, составляя, как пишет БСЭ, 32 % в 1900, 42 % в 1950, 56 % в 1960, 67 % в 1970. Соответственно, для младших поколений, выросших уже при генералиссимусе, консервативные идеи, которыми норот организованно окормлялся в теперь уже полностью франкистской консервативной школке, стали содержательно чужды и неинтересны. Это всё наложилось на провал автаркического курса "первого франкизма" в конце 1950-х гг., и в итоге привело к формированию "левого консенсуса" на фоне полной импотенции правых сил, которая яснее всего проявилась уже после Франко, в ходе путча 1981 г.