Из воспоминаний Сергея Богаева. Часть 3
Из воспоминаний Сергея Богаева
Из воспоминаний Сергея Богаева. Часть 2
Итак, к моменту наступления 1983 года в творческом багаже нашего коллектива значилось три альбома самых первых: OK-1, OK-2 и Великая Гармония. За это время мы конечно несколько уже поубавили прыть, потому что писать три альбома подряд в течение одного года можно только по молодости, когда еще накопившиеся идеи буквально переполняют и брызжут и хлещут через край и есть непреодолимое желание как можно скорее это записать. Мы тормознули, решили взяться серьезнее - не гнать такими темпами. Обстановка в стране была уже довольно странная - руководители государства мёрли как мухи и если смерть дорогого Леонида Ильича еще произвела какое-то впечатление, все-таки восемнадцать лет правления, но когда товарищ Черненко ушел в иные миры - это было уже ни в какие ворота…
К записи четвертого альбома мы подошли более серьёзно - это альбом мы писали весь год и вошло в него всего пять песен, довольно достойных, особенно одна, видимо одна из лучших - “Русская - народная”. Альбом хорошо разошелся по городу и даже дальше, но как-то сразу над нашими головами стали сгущаться тучи. Меня по линии завкома, а Олега Рауткина по месту учебы в педагогическом институте уже начинали потихоньку предупреждать о том, что все эти наши увлечения добра не несут, и впоследствии могут серьёзно помешать… мы не понимали чему. Просто не понимали, как это может на нас отразиться. Однако к концу 83, началу 84 стала проявляться некая тенденция - мы чувствовали, что стали закручивать гайки. Партия и правительство всерьез озаботилось всё более возрастающим влиянием рок музыки на растущее поколение, и волей товарища Суслова было принято решения эту самую рок-музыку тлетворную попридушить. Уж больно стала она мешать делу воспитания молодёжи в коммунистических идеалах. Особенно ретиво кинулись исполнять волю партии на местах, и мы на себе это сразу почувствовали.
Уже четвертый год я работал на крупнейшем судоремонтном заводе “Красная Кузница” и вот, в один из дней, подходит ко мне парторг нашего цеха и говорит:
- Cергей! Вот мы, коммунисты, давно за тобой наблюдаем и видим, что ты зарекомендовал себя с хорошей стороны…
А я алкоголем не злоупотреблял, на работу не опаздывал, не прогуливал, дисциплину трудовую не нарушал, вот парторг и отметил, что молодой, положительный, не пьющий, не курящий и кому как не мне, ударнику коммунистического труда, быть кандидатом от нашего цеха в ряды коммунистической партии. Я такого поворота не ожидал, сказал, что, наверное, еще не готов к этому, на что парторг стал убеждать что все за меня и в этом году обязательно от цеха должен быть представлен кандидат и никого лучше меня он в данное время не видит. Мне это членство было до фонаря, но парторг мне нравился и, наверное, как-то сумел повлиять. Не смог я ему отказать, он должен был обязательно представить кандидата и я решил ему помочь. В партию, так в партию. Мне от этого не холодно - не жарко, а человека уважу. Я дал согласие. Прошел все инстанции, а мне было всего 22 года и, чтобы тебя в такие годы приняли, необходимо было получить солидные рекомендации от нескольких партийных собраний разного уровня: партсобрание цеха, завода, собрания комсомольского актива. Везде я прошел, единогласно рекомендован к принятию в члены КПСС и осталась последняя ступень - бюро Соломбальского райкома. Все меня уже заранее поздравили еще накануне, считая, что партийный билет уже в кармане, предвещая, как это здорово отразится на всей моей дальнейшей жизни - стать коммунистом в такие молодые годы.
Этот день стал знаковым. Пришел в райком: сидят несколько таких же как я юных соискателей, они заходят и через несколько минут выходят, прижимая к груди заветную красную книжицу. Вызывают меня. Захожу: просторный зал-кабинет первого секретаря райкома. Длинный стол, накрытый красным сукном. Вдоль стола сидят товарищи коммунисты районного масштаба, а во главе стола сам первый секретарь. Захожу и с порога говорю:
- Здравствуйте.
В ответ тишина. Повисла пауза, тяжелая, леденящая тишина и из этой тишины медленный стальной голос первого секретаря:
- А что это такое за облачная даль?
Я, честно говоря, даже растерялся, потому что готовился к такому событию: изучил все знаменательные даты, фамилии, был вооружен всей необходимой информацией, но к этому вопросу я никак не был готов. Немного поразмыслив, сообразил:
- Вы, наверное, имеете в виду “Облачный Край”? - Первый секретарь опустил взор в свои записи.
- Да, да, хорошо, Облачный Край, что это такое? Можешь ты нам сказать? Я говорю:
- Это ансамбль, так мы назвались, я и двое моих друзей, вот мы сочиняем и записываем музыку в свободное от работы и учебы время, такое у нас название…
- Ну, понятно, понятно… ну и что же вы несете своим облачным краем, своими песнями, своими произведениями так сказать, что вы несете нашей молодёжи?
Я не знал что ответить, говорю - да ничего мы не несём, просто сочиняем, в свое удовольствие как умеем, мы только учимся на самом деле и еще сами не знаем… На что секретарь оборвал:
- Ты тут дураком не прикидывайся, мы все знаем и ждем от тебя объяснений.
Я не понимал, что от меня хотят, сидевшие по бокам партийцы молчали - сверлили меня холодными взглядами. Я реально почувствовал себя совершившим тяжкое преступление, как на допросе, типа “Покайся, Иваныч, тебе скидка будет”. Не понимая, что от меня хотят, я пожал плечами. Вроде бы всегда старался как лучше, а тут на тебе… Недалеко от него справа сидел товарищ в сером костюме с галстуком, аккуратно причесанный и коротко постриженный, с невыражающим никаких эмоций лицом. Он открыл свою папочку и полушепотом что-то сообщил первому секретарю, а тот и набросился:
- Ну ладно, не понимаешь - хорошо. Ты образец своего так сказать творчества можешь привести какой-нибудь нам тут?
- Я могу вам прочитать текст какой-нибудь из песен, если хотите…
- Вот давай-давай, нам всем очень интересно…
Меня охватила горячая обида - пришел получать партийный билет и такая обструкция, я просто был ошарашен, и по тону первого секретаря было ясно… в партию так не принимают. Передо мной за секунду пролетели воспоминания с того времени, как парторг предложил мне вступить в партию - проход по инстанциям и этот ужасный момент. Я не нашел ничего лучшего, чем процитировать нашу главную песню альбома.
- У нас много песен есть, но я прочитаю одну, называется “Русская народная”:
Ой, ты земля былинная
Земля многострадальная
Огнем не раз горевшая
Моя Святая Русь
Родился здесь и вырос я
Мечтал о вольной волюшке
Какой, не по своей вине
С рожденья был лишен
Здесь есть весьма искусные
Умельцы всевозможные
А чудо-девы русские
Красивы и нежны
Венчает землю русскую
Красой своею славная
Столица златоглавая
Ой, матушка Москва
В палатах и хоромах здесь
Сидят на длинных лавочках
Дубы длиннобородые
Бояре да князья
Ой, государь, не гневайся, -
Каким бы умным не был ты
Коль на местах столько козлов
Какой уж тут прогресс?
Последний куплет я произнёс с особым выражением, сам того не желая, заканчивая декламировать, я обвел правой рукой всех присутствующих на этом собрании. У меня получилось это само собой, я редко читал стихи на публику и этот жест, правда, получился непроизвольно… я закончил, руку опустил и молчу. А в ответ - тишина. Буквально минуту длилась тишина, все восковыми лицами смотрели на меня, потом почти синхронно на первого секретаря, затем снова на меня, затем снова на первого секретаря, и тут он отрывает задницу от стула, медленно встаёт и выставляет вперёд руку с указующим перстом, направленным то ли на меня, то ли на дверь:
- Пошёл вон! Пошёл вон! Воо-он!
Я развернулся, ничего не оставалось делать, как пойти вон. Спиной я чувствовал испепеляюще- сверлящие взгляды сидящих по бокам стола партийцев, впервые, я ощутил на себе настоящую ненависть. Можно представить себе состояние молодого советского человека, комсомольца, не пьющего, не курящего ударника коммунистического труда, когда ему партийный босс вот такие вещи говорит в присутствии руководящих районом партийных деятелей и вновь состоявшихся молодых коммунистов. Я выходил, встречая сочувствующие взгляды сидящих в “предбаннике” за мной в очереди кандидатов - они слышали, что произошло что-то неординарное, и вид у меня был бледный, растерянный, подавленный.
Я не знал, что это только начало событий, которые заставят нас навсегда убраться из родного города. Это был еще только первый гудок.
источник