Страничка из истории украинского новояза
Оригинал взят у asriyan в ГЛАВНАЯ УКРАИНСКАЯ ДАТА
Да, гражданская война уже началась, и сейчас не до истории с филологией…
Но тем не менее.
15 апреля - самая, пожалуй, важная дата в истории «украинства» и «украинского языка». 15 апреля 1918 умер Иван Семенович Нечуй-Левицкий.
Региональный этнографический писатель, один из деятелей «украинизаторства», был бы мало кому интересен за пределами «Украины», если бы не обстоятельства смерти.
Свидомые источники пишут о смерти Нечуй-Левицкого стыдливо:
«Письменник помер 15 квітня 1918р. у Києві, похований на Байковому кладовищі».
Ну или - максимум допустимой информации:
«Останні дні провів на Дегтярівці, у так званому «шпиталі для одиноких людей», де й помер без догляду 1918 року. Поховано його на Байковому кладовищі».
А умирал писатель медленно и страшно. От голода. В стране, где у власти находились его ученики. Но ученики не простили учителю давней критики…
Еще до переезда в Молдавию Иван Семенович начал заниматься литературной деятельностью. Писал он на малорусском наречии. Его произведения издавались и в российской части Малороссии, и в австрийской Галиции. Нечуй-Левицкий становится популярным. Из многих концов Российской империи читатели слали ему письма.
В октябре 1884 года одно такое письмо пришло с Кавказа. Некий юноша, отрекомендовавшийся как «тыфлыськый гымназыст» (тифлисский гимназист - письмо было написано по-малорусски), просил его стать литературным наставником. К посланию прилагалось несколько стихов и рассказов. Юноша хотел, чтобы известный писатель высказал о них свое мнение и, если найдет их достойными, помог опубликовать.
Иван Семенович не отказал в просьбе. Он внимательно прочел присланное. Что-то похвалил, что-то мягко покритиковал. Но в любом случае советовал юному автору не оставлять занятий литературой. Чуть позже по рекомендации Нечуя-Левицкого некоторые произведения напечатали в галицких журналах.
Обрадованный «гымназыст» повадился присылать свои писания и дальше, рассчитывая на помощь в опубликовании. Он называл писателя «благодетелем моим и учителем», всячески льстил, просил разрешения посвятить ему очередную повесть.
Повести между тем были слабенькие. Но Иван Семенович продолжал ободрять юношу, не жалея для него теплых слов. Единственное, что утомляло Нечуя-Левицкого, это чрезмерная назойливость молодого человека. Стоило писателю из-за занятости или по нездоровью немного промедлить с ответом, как неслось новое письмо с упреком («почему молчите?») и мольбой написать «хоть коротенько».
Однако писатель сносил все терпеливо. Пояснял, что не всегда хватает времени и сил. Извинялся. Успокаивал. Вряд ли он предполагал, что придет время и бывший «гымназыст» окажется его злейшим врагом, даже поспособствует его смерти. Звали надоедливого юношу - Михаил Грушевский.
http://odnarodyna.com.ua/content/maloizvestnyy-klassik-nechuy-levickiy
Трогательная дружба старого и молодого украинизаторов длилась долго. Закончилась же в одночасье…
«…Свои взгляды писатель изложил в статье "Современный газетный язык на Украине" и брошюре "Кривое зеркало украинского языка". Он протестовал против искусственной полонизации украинской речи, замены народных слов иноязычными, приводил конкретные примеры Так, вместо народного слова "держать", указывал Нечуй-Левицкий, вводят слово "тримати", вместо народного "ждать" - слово "чекати", вместо "предложили" - "пропонували", вместо "ярко" - "яскраво", вместо "обида" - "образа", вместо "война" - "війна" и т д. Известное еще из языка киевских средневековых ученых слово "учебник" Грушевский и К° заменили на "підручник", "ученик" - на "учень", вместо "на углу" пишут "на розі" ("и вышло так, что какие-то дома и улицы были с рогами, чего нигде на Украине я еще не видел").
Сам не безгрешный по части выдумывания слов, Иван Семенович считал торопливость тут недопустимой, так как слишком большого количества нововведений народ "не переварит". Он пояснял, что в основе таких замен лежит желание сделать новый литературный язык как можно более далеким от русского. "Получилось что-то и правда уж слишком далекое от русского но вместе с тем оно вышло настолько же далеким от украинского", - заметил Нечуй-Левицкий. Польским влиянием объяснял писатель введение форм "для народу", "без закону", "з потоку", "такого факту", вто время как на Украине говорят: "для народа", "без закона" "с потока", "такого факта". Крайне возмущала его и "реформа" правописания с введением апострофа и буквы "ї": "Крестьяне только глаза таращат и все меня спрашивают, зачем телепаются над словами эти хвостики", - возмущался он.
Классик украинской литературы настаивал на том, что украинский литературный язык нельзя основать на "переходном к польскому" галицком говоре, к которому добавляют еще "тьму чисто польских слов: передплата, помешкання, остаточно, рух(да-да, это тоже не украинское слово - Авт.), рахунок, співчуття, співробітник". Указав на множество таких заимствований ("аркуш", "бридкий", "брудний", "вабити", "вибух", "виконання", "віч-на-віч", "влада", "гасло", "єдність", "здолати", "злочинність", "зненацька", "крок", "лишився", "мешкає", "мусить", "недосконалість", "оточення", "отримати", "переконання", "перешкоджати", "поступ", "потвора", "прагнути", "розмаїтий", "розпач", "свідоцтво", "скарга", "старанно", "улюблений", "уникати", "цілком", "шалений" и много-много других, не хватит газетной полосы, чтобы привести все) Иван Семенович констатировал: это не украинский, а псевдоукраинский язык, "чертовщина под якобы украинским соусом".
Следует еще раз подчеркнуть: Иван Нечуй-Левицкий был убежденным украинофилом. Не меньше Грушевского и его компаньонов хотел он вытеснения из Украины русского языка. Но, стиснув зубы и скрепя сердце, вынужден был признать: этот язык все же ближе и понятнее народу, чем навязываемая из австрийской Галиции "тарабарщина".
Разоблачения Нечуя-Левицкого вызвали шок в "национально сознательных" кругах. На него нельзя было навесить ярлык "великорусского шовиниста" или замолчать его выступление. Грушевский попытался оправдываться. Он признал, что пропагандируемый им язык действительно многим непонятен, "много в нем такого, что было применено или составлено на скорую руку и ждет, чтобы заменили его оборотом лучшим", но игнорировать этот "созданный тяжкими трудами" язык, "отбросить его, спуститься вновь на дно и пробовать, независимо от этого "галицкого" языка, создавать новый культурный язык из народных украинских говоров приднепровских или левобережных, как некоторые хотят теперь, - это был бы поступок страшно вредный, ошибочный, опасный для всего нашего национального развития".
Грушевского поддержали соратники. Ярый украинофил Иван Стешенко даже написал специальную брошюру по этому поводу. В том, что украинский литературный язык создан на галицкой основе, по его мнению, были виноваты сами российские украинцы. Их, "даже сознательных патриотов", вполне устраивал русский язык, и создавать рядом с ним еще один они не желали. "И вот галицкие литераторы берутся за это важное дело. Создается язык для институций, школы, наук, журналов. Берется материал и с немецкого, и с польского, и с латинского языка, куются и по народному образцу слова, и все вместе дает желаемое - язык высшего порядка. И, негде правды деть, много в этом языке нежелательного, но что было делать?". Впрочем, уверял Стешенко, язык получился "не такой уж плохой". То, что он непривычен для большинства украинцев, - несущественно. "Не привычка может перейти в привычку, когда какая-то вещь часто попадает на глаза или вводится принудительно. Так происходит и с языком. Его неологизмы, вначале "страшные", постепенно прививаются и через несколько поколений становятся совершенно родными и даже приятными", - уговаривал Стешенко.
Однако такие пояснения никого не убедили. "Языковой поход" провалился. Грушевский и его окружение винили во всем Нечуя-Левицкого, якобы нанесшего своим выступлением вред делу "распространения украинского языка". "Приверженцы профессора Грушевского и введения галицкого языка у нас очень враждебны ко мне, - писал Иван Семенович. - Хотя их становится все меньше, потому что публика совсем не покупает галицких книжек, и Грушевский лишь теперь убедился, что его план подогнать язык даже у наших классиков под страшный язык своей "Истории Украины-Руси" потерпел полный крах. Его истории почти никто не читает".
Справедливости ради надо сказать, что "Историю Украины-Руси" не читали не только из-за языка. Это сегодня Михаила Грушевского объявили "великим историком". Современники его таковым не считали. Некоторые ученые в частных разговорах называли этого деятеля "научным ничтожеством". Но признаться в собственном ничтожестве Грушевский не мог даже самому себе. Проще было винить во всем Нечуя-Левицкого. И профессор затаил злобу».
http://br-sl.newmail.ru/2006/3/i3-06-6-r.html
Эти тексты - «Сьегочасна часописна мова на Украiнi» (разумеется, «на», а вы как думали?) и «Криве дзеркало української мови» (кстати, что характерно - саму букву «ї», фигурирующую сегодня в названии брошюры, сам писатель не выносил) - свидомая публика тоже вспоминать не любит… Между тем, чтение не только нужное, но и крайне интересное… Вообще, вся история, как мастерили «украинскую мову», присобачивая что угодно, лишь бы непохоже на русский - тема безумно увлекательная. Но об этом написано вполне достаточно. Ну, учитывая, что значительная часть жж-юзеров предпочитает информацию черпать преимущественно из ЖЖ - для начала можно, например, глянуть записи mikle1 под тегом «язык». Дальше втянетесь - и уже не оторветесь)) Но вернемся к нашим героям…
«В разгар Первой мировой войны экономическое положение в стране ухудшилось. Учитель-пенсионер Нечуй жил на 50 рублей в месяц. (За украинские книги издатели тогда не платили ни копейки.) На эти деньги до войны он умудрялся поесть, одеться, купить дров, заплатить за квартиру и даже съездить летом в Белую Церковь на отдых. А теперь продовольствие подорожало. Нечуй питался кое-как, резко постарел и отощал. В гостях съедал все без остатка, а потом насухо вытирал тарелку кусочком хлеба. Донашивал до дыр старую одежду. Довольствовался тарелкой борща у своих старых знакомых - монашек Покровского монастыря. Они наливали ему маленькую мисочку, и ту не до краев. Спасался от голода чаем и хлебом. Иногда находил деньги на полфунта (200 граммов) сала или на бутылку молока.
От такого питания стал плохо видеть (говорил, что «темнеет изнутри»). На улицу выходил, как слепой, в темных очках и не узнавал знакомых…
Академик Сергей Ефремов добыл ему в каком-то общественном фонде 300 рублей и выдавал по 25 рублей в месяц на питание. Получив вскоре еще надбавку к пенсии, Нечуй почувствовал себя богачом и с торжеством рассказывал вдове писателя Бориса Гринченко и ее матери, жившим по соседству, о своих утренних банкетах: «Съел одно яичко, а потом и второе! Съел пирожок, а потом и второй! Вот так! Два яичка и два пирожка могу съесть, а до того и одного не мог»… «У меня слезы стояли в глазах, - пишет Мария Гринченко, - а Нечуй-Левицкий, не замечая этого, весело говорил, что и ужин у него будет такой же богатый, как и завтрак, ведь он купил шесть пирожков - два он съест вечером, а два останутся на утро».
http://fakty.ua/172828-ivan-nechuj-levickij-grushevskij-hot-on-i-velikij-uchenyj-no-portit-nash-yazyk
(Если кто-нибудь увидит в голодной деградации несчастного старика повод похихикать - пусть вспомнит предсмертное розановское: «Творожка хочется, пирожка хочется…» Разница, правда, в том, что большевики Розанову ничем не были обязаны - а совсем даже наоборот…)
«Когда к власти пришла Центральная Рада, друзья писателя обратились к правительству Михаила Грушевского и, в частности, к министру просвещения Ивану Стешенко с просьбой о правительственной пенсии для бедствующего классика. Но не тут-то было. Великий историк не умел прощать обид. Не на высоте положения оказался и министр просвещения, которого Нечуй не раз упоминал среди тех, кто в угоду моде «калечил свой язык». Никакой пенсии от Украинской Народной Республики (УНР) Нечуй-Левицкий так и не дождался…
Между тем состояние его здоровья ухудшалось. Перед осадой Киева войсками большевиков во главе с кровавым Муравьевым писатель попал в больницу на подворье Софийского собора. Начался жестокий обстрел города со стороны Дарницы. Красные артиллеристы целились в высокую монастырскую колокольню, где засели наблюдатели войск УНР. Снаряды рвались на усадьбе монастыря, один угодил в центральную абсиду собора и чуть было не повредил священную икону «Нерушимая стена». К счастью, из образа выпало лишь несколько кусочков смальты.
Больницу в Софии срочно ликвидировали, а самого Нечуя (поскольку его отказались забрать родственники) отправили в «Дегтеревку». Эта богадельня пользовалась в народе дурной славой. Люди умирали там от холода и голода даже в мирное время, а про гражданскую войну нечего и говорить. Слава Богу, нашлась сердобольная сестра милосердия, которая на свои деньги немного подкармливала всеми оставленного 80-летнего классика. Он продержался еще какое-то время и умер в ночь на 15 апреля 1918 года. На момент смерти у него не было даже верхней одежды (при записи в больницу ее забрали родственники, поэтому в богадельню писателя перевезли в одном нижнем белье).
Правительство Грушевского пыталось скрыть от общественности смерть Нечуя-Левицкого в богадельне. Умершего целый день продержали в «Дегтеревке» и лишь с наступлением темноты одели в чужую одежду и тайно перевезли в Софийский собор. Писатель удостоился пышных правительственных похорон, отпевали его 12 иереев. Когда гроб вынесли на подворье, к собору подкатил роскошный автомобиль, из которого вышли несколько министров и присоединились к похоронному шествию. Был ли среди них Грушевский, доподлинно не известно».
(там же)
Кстати - характерная деталь. За год до смерти, в 1917-ом, во время прогулки Нечуй-Левицкого «ограбили» на улице… Грабители, обыскав старика и не обнаружив при нем ничего, кроме абсолютно пустого кошелька, «переглянулися і віддали Нечую гроші, які мали з собою». Киевские бандиты продемонстрировали благородство, недостижимое (и непостижимое) для властвующих украинизаторов как тогдашних, так и сегодняшних.
Не стоит, впрочем, представлять Нечуй-Левицкого невинной жетвой. Его вклад в дело «украинизаторства» и отторжения «Украины» от русской культурной традиции достаточно велик и помимо участия во взращивании упыря Грушевского. Можно, к примеру, вспомнить статью с харакетным названием «Непотрібність великоруської літератури для України і для слов'янщини» (1878, 1884), сводящуюся, по сути, к примитивному тезису: русская литература в своих высших проявлениях аристократична, а посему - не нужна «украинцам», в отличие от глубоко демократичной «литературы украинской»… Ну, плюс сетования, что «украли Гоголя»… Ну, еще несколько забавных замечаний, вроде:
«При глибокому психічному аналізі, фантазія Достоєвського, напр., така убога, що допровадила його до комічних образів…»
Или вот, к примеру:
«Недостача елеґантности, естетичности, фантазії й глибокого серця зразу дає впізнати великоруські поетичні твори, по більшій частці холодні, як полярний лід, і монотонні, як снігове полярне поле. Пушкінові поеми неначе чудові цяцьки, вирізані з льоду, і такі холодні, як лід…»
Но зато:
«…в творах національного українського поета Шевченка, в котрого, окрім фантазії, кожна стрічка, кожне слово ніби обмочене в чуття, ніби тільки що вилинуло з самої глибині серця…»
Без комментариев….
Надо понимать, что конфликт между поколениями украинизаторов не случаен, а глубоко закономерен. Язык - это система. Нельзя руками лезть в органику, нельзя отмерить: вот столько мы полонизмов и германизмов втащим, а вот здесь поставим границу - дальше, мол, заимствований не надо! Если ты начинаешь создавать искусственный волапюк, если превращаешь органическую систему в механическую совокупность варваризмов - то надо понимать, что ты, тем самым, интеллектуально калечишь приходящих после тебя - писать, говорить и (главное!) думать на изуродованном конструкте, априори не способном быть инструментом мысли. И следующее поколение дикарей (ставших дикарями, в том числе, и по твоей вине!) просто не в состоянии осознать - а почему надо останавливаться? Так ведь еще дальше от русского, а чего нам еще надо? Грушевский - не только палач Нечуй-Левицкого - это было бы слишком просто. Грушевский и сам - его жертва.
И, кстати, если бы сегодня оказалось возможным воскресить самого Грушевского - можно не сомневаться, что конфликт Нечуй-Левицкий-Грушевский повторился бы в абсолютной точности - но уже в формате Грушевский-Фарион… Маховик одичания запускается очень легко, остановить же его - труд каторжный, почти невозможный.
Но тут важно еще и другое. Смерть Нечуй-Левицкого - это, пожалуй, главный, архетипический «украинский» сюжет. Тут собрано все - и одичание, и предательство, и детская наивность обмана (полежит денек в соборе - может, все и забудут, что из богадельни перенесли) и некрофильский душок, и - самое главное - сама украинизаторская деятельность, как пролонгированное самоубийство…
Да, гражданская война уже началась, и сейчас не до истории с филологией…
Но тем не менее.
15 апреля - самая, пожалуй, важная дата в истории «украинства» и «украинского языка». 15 апреля 1918 умер Иван Семенович Нечуй-Левицкий.
Региональный этнографический писатель, один из деятелей «украинизаторства», был бы мало кому интересен за пределами «Украины», если бы не обстоятельства смерти.
Свидомые источники пишут о смерти Нечуй-Левицкого стыдливо:
«Письменник помер 15 квітня 1918р. у Києві, похований на Байковому кладовищі».
Ну или - максимум допустимой информации:
«Останні дні провів на Дегтярівці, у так званому «шпиталі для одиноких людей», де й помер без догляду 1918 року. Поховано його на Байковому кладовищі».
А умирал писатель медленно и страшно. От голода. В стране, где у власти находились его ученики. Но ученики не простили учителю давней критики…
Еще до переезда в Молдавию Иван Семенович начал заниматься литературной деятельностью. Писал он на малорусском наречии. Его произведения издавались и в российской части Малороссии, и в австрийской Галиции. Нечуй-Левицкий становится популярным. Из многих концов Российской империи читатели слали ему письма.
В октябре 1884 года одно такое письмо пришло с Кавказа. Некий юноша, отрекомендовавшийся как «тыфлыськый гымназыст» (тифлисский гимназист - письмо было написано по-малорусски), просил его стать литературным наставником. К посланию прилагалось несколько стихов и рассказов. Юноша хотел, чтобы известный писатель высказал о них свое мнение и, если найдет их достойными, помог опубликовать.
Иван Семенович не отказал в просьбе. Он внимательно прочел присланное. Что-то похвалил, что-то мягко покритиковал. Но в любом случае советовал юному автору не оставлять занятий литературой. Чуть позже по рекомендации Нечуя-Левицкого некоторые произведения напечатали в галицких журналах.
Обрадованный «гымназыст» повадился присылать свои писания и дальше, рассчитывая на помощь в опубликовании. Он называл писателя «благодетелем моим и учителем», всячески льстил, просил разрешения посвятить ему очередную повесть.
Повести между тем были слабенькие. Но Иван Семенович продолжал ободрять юношу, не жалея для него теплых слов. Единственное, что утомляло Нечуя-Левицкого, это чрезмерная назойливость молодого человека. Стоило писателю из-за занятости или по нездоровью немного промедлить с ответом, как неслось новое письмо с упреком («почему молчите?») и мольбой написать «хоть коротенько».
Однако писатель сносил все терпеливо. Пояснял, что не всегда хватает времени и сил. Извинялся. Успокаивал. Вряд ли он предполагал, что придет время и бывший «гымназыст» окажется его злейшим врагом, даже поспособствует его смерти. Звали надоедливого юношу - Михаил Грушевский.
http://odnarodyna.com.ua/content/maloizvestnyy-klassik-nechuy-levickiy
Трогательная дружба старого и молодого украинизаторов длилась долго. Закончилась же в одночасье…
«…Свои взгляды писатель изложил в статье "Современный газетный язык на Украине" и брошюре "Кривое зеркало украинского языка". Он протестовал против искусственной полонизации украинской речи, замены народных слов иноязычными, приводил конкретные примеры Так, вместо народного слова "держать", указывал Нечуй-Левицкий, вводят слово "тримати", вместо народного "ждать" - слово "чекати", вместо "предложили" - "пропонували", вместо "ярко" - "яскраво", вместо "обида" - "образа", вместо "война" - "війна" и т д. Известное еще из языка киевских средневековых ученых слово "учебник" Грушевский и К° заменили на "підручник", "ученик" - на "учень", вместо "на углу" пишут "на розі" ("и вышло так, что какие-то дома и улицы были с рогами, чего нигде на Украине я еще не видел").
Сам не безгрешный по части выдумывания слов, Иван Семенович считал торопливость тут недопустимой, так как слишком большого количества нововведений народ "не переварит". Он пояснял, что в основе таких замен лежит желание сделать новый литературный язык как можно более далеким от русского. "Получилось что-то и правда уж слишком далекое от русского но вместе с тем оно вышло настолько же далеким от украинского", - заметил Нечуй-Левицкий. Польским влиянием объяснял писатель введение форм "для народу", "без закону", "з потоку", "такого факту", вто время как на Украине говорят: "для народа", "без закона" "с потока", "такого факта". Крайне возмущала его и "реформа" правописания с введением апострофа и буквы "ї": "Крестьяне только глаза таращат и все меня спрашивают, зачем телепаются над словами эти хвостики", - возмущался он.
Классик украинской литературы настаивал на том, что украинский литературный язык нельзя основать на "переходном к польскому" галицком говоре, к которому добавляют еще "тьму чисто польских слов: передплата, помешкання, остаточно, рух(да-да, это тоже не украинское слово - Авт.), рахунок, співчуття, співробітник". Указав на множество таких заимствований ("аркуш", "бридкий", "брудний", "вабити", "вибух", "виконання", "віч-на-віч", "влада", "гасло", "єдність", "здолати", "злочинність", "зненацька", "крок", "лишився", "мешкає", "мусить", "недосконалість", "оточення", "отримати", "переконання", "перешкоджати", "поступ", "потвора", "прагнути", "розмаїтий", "розпач", "свідоцтво", "скарга", "старанно", "улюблений", "уникати", "цілком", "шалений" и много-много других, не хватит газетной полосы, чтобы привести все) Иван Семенович констатировал: это не украинский, а псевдоукраинский язык, "чертовщина под якобы украинским соусом".
Следует еще раз подчеркнуть: Иван Нечуй-Левицкий был убежденным украинофилом. Не меньше Грушевского и его компаньонов хотел он вытеснения из Украины русского языка. Но, стиснув зубы и скрепя сердце, вынужден был признать: этот язык все же ближе и понятнее народу, чем навязываемая из австрийской Галиции "тарабарщина".
Разоблачения Нечуя-Левицкого вызвали шок в "национально сознательных" кругах. На него нельзя было навесить ярлык "великорусского шовиниста" или замолчать его выступление. Грушевский попытался оправдываться. Он признал, что пропагандируемый им язык действительно многим непонятен, "много в нем такого, что было применено или составлено на скорую руку и ждет, чтобы заменили его оборотом лучшим", но игнорировать этот "созданный тяжкими трудами" язык, "отбросить его, спуститься вновь на дно и пробовать, независимо от этого "галицкого" языка, создавать новый культурный язык из народных украинских говоров приднепровских или левобережных, как некоторые хотят теперь, - это был бы поступок страшно вредный, ошибочный, опасный для всего нашего национального развития".
Грушевского поддержали соратники. Ярый украинофил Иван Стешенко даже написал специальную брошюру по этому поводу. В том, что украинский литературный язык создан на галицкой основе, по его мнению, были виноваты сами российские украинцы. Их, "даже сознательных патриотов", вполне устраивал русский язык, и создавать рядом с ним еще один они не желали. "И вот галицкие литераторы берутся за это важное дело. Создается язык для институций, школы, наук, журналов. Берется материал и с немецкого, и с польского, и с латинского языка, куются и по народному образцу слова, и все вместе дает желаемое - язык высшего порядка. И, негде правды деть, много в этом языке нежелательного, но что было делать?". Впрочем, уверял Стешенко, язык получился "не такой уж плохой". То, что он непривычен для большинства украинцев, - несущественно. "Не привычка может перейти в привычку, когда какая-то вещь часто попадает на глаза или вводится принудительно. Так происходит и с языком. Его неологизмы, вначале "страшные", постепенно прививаются и через несколько поколений становятся совершенно родными и даже приятными", - уговаривал Стешенко.
Однако такие пояснения никого не убедили. "Языковой поход" провалился. Грушевский и его окружение винили во всем Нечуя-Левицкого, якобы нанесшего своим выступлением вред делу "распространения украинского языка". "Приверженцы профессора Грушевского и введения галицкого языка у нас очень враждебны ко мне, - писал Иван Семенович. - Хотя их становится все меньше, потому что публика совсем не покупает галицких книжек, и Грушевский лишь теперь убедился, что его план подогнать язык даже у наших классиков под страшный язык своей "Истории Украины-Руси" потерпел полный крах. Его истории почти никто не читает".
Справедливости ради надо сказать, что "Историю Украины-Руси" не читали не только из-за языка. Это сегодня Михаила Грушевского объявили "великим историком". Современники его таковым не считали. Некоторые ученые в частных разговорах называли этого деятеля "научным ничтожеством". Но признаться в собственном ничтожестве Грушевский не мог даже самому себе. Проще было винить во всем Нечуя-Левицкого. И профессор затаил злобу».
http://br-sl.newmail.ru/2006/3/i3-06-6-r.html
Эти тексты - «Сьегочасна часописна мова на Украiнi» (разумеется, «на», а вы как думали?) и «Криве дзеркало української мови» (кстати, что характерно - саму букву «ї», фигурирующую сегодня в названии брошюры, сам писатель не выносил) - свидомая публика тоже вспоминать не любит… Между тем, чтение не только нужное, но и крайне интересное… Вообще, вся история, как мастерили «украинскую мову», присобачивая что угодно, лишь бы непохоже на русский - тема безумно увлекательная. Но об этом написано вполне достаточно. Ну, учитывая, что значительная часть жж-юзеров предпочитает информацию черпать преимущественно из ЖЖ - для начала можно, например, глянуть записи mikle1 под тегом «язык». Дальше втянетесь - и уже не оторветесь)) Но вернемся к нашим героям…
«В разгар Первой мировой войны экономическое положение в стране ухудшилось. Учитель-пенсионер Нечуй жил на 50 рублей в месяц. (За украинские книги издатели тогда не платили ни копейки.) На эти деньги до войны он умудрялся поесть, одеться, купить дров, заплатить за квартиру и даже съездить летом в Белую Церковь на отдых. А теперь продовольствие подорожало. Нечуй питался кое-как, резко постарел и отощал. В гостях съедал все без остатка, а потом насухо вытирал тарелку кусочком хлеба. Донашивал до дыр старую одежду. Довольствовался тарелкой борща у своих старых знакомых - монашек Покровского монастыря. Они наливали ему маленькую мисочку, и ту не до краев. Спасался от голода чаем и хлебом. Иногда находил деньги на полфунта (200 граммов) сала или на бутылку молока.
От такого питания стал плохо видеть (говорил, что «темнеет изнутри»). На улицу выходил, как слепой, в темных очках и не узнавал знакомых…
Академик Сергей Ефремов добыл ему в каком-то общественном фонде 300 рублей и выдавал по 25 рублей в месяц на питание. Получив вскоре еще надбавку к пенсии, Нечуй почувствовал себя богачом и с торжеством рассказывал вдове писателя Бориса Гринченко и ее матери, жившим по соседству, о своих утренних банкетах: «Съел одно яичко, а потом и второе! Съел пирожок, а потом и второй! Вот так! Два яичка и два пирожка могу съесть, а до того и одного не мог»… «У меня слезы стояли в глазах, - пишет Мария Гринченко, - а Нечуй-Левицкий, не замечая этого, весело говорил, что и ужин у него будет такой же богатый, как и завтрак, ведь он купил шесть пирожков - два он съест вечером, а два останутся на утро».
http://fakty.ua/172828-ivan-nechuj-levickij-grushevskij-hot-on-i-velikij-uchenyj-no-portit-nash-yazyk
(Если кто-нибудь увидит в голодной деградации несчастного старика повод похихикать - пусть вспомнит предсмертное розановское: «Творожка хочется, пирожка хочется…» Разница, правда, в том, что большевики Розанову ничем не были обязаны - а совсем даже наоборот…)
«Когда к власти пришла Центральная Рада, друзья писателя обратились к правительству Михаила Грушевского и, в частности, к министру просвещения Ивану Стешенко с просьбой о правительственной пенсии для бедствующего классика. Но не тут-то было. Великий историк не умел прощать обид. Не на высоте положения оказался и министр просвещения, которого Нечуй не раз упоминал среди тех, кто в угоду моде «калечил свой язык». Никакой пенсии от Украинской Народной Республики (УНР) Нечуй-Левицкий так и не дождался…
Между тем состояние его здоровья ухудшалось. Перед осадой Киева войсками большевиков во главе с кровавым Муравьевым писатель попал в больницу на подворье Софийского собора. Начался жестокий обстрел города со стороны Дарницы. Красные артиллеристы целились в высокую монастырскую колокольню, где засели наблюдатели войск УНР. Снаряды рвались на усадьбе монастыря, один угодил в центральную абсиду собора и чуть было не повредил священную икону «Нерушимая стена». К счастью, из образа выпало лишь несколько кусочков смальты.
Больницу в Софии срочно ликвидировали, а самого Нечуя (поскольку его отказались забрать родственники) отправили в «Дегтеревку». Эта богадельня пользовалась в народе дурной славой. Люди умирали там от холода и голода даже в мирное время, а про гражданскую войну нечего и говорить. Слава Богу, нашлась сердобольная сестра милосердия, которая на свои деньги немного подкармливала всеми оставленного 80-летнего классика. Он продержался еще какое-то время и умер в ночь на 15 апреля 1918 года. На момент смерти у него не было даже верхней одежды (при записи в больницу ее забрали родственники, поэтому в богадельню писателя перевезли в одном нижнем белье).
Правительство Грушевского пыталось скрыть от общественности смерть Нечуя-Левицкого в богадельне. Умершего целый день продержали в «Дегтеревке» и лишь с наступлением темноты одели в чужую одежду и тайно перевезли в Софийский собор. Писатель удостоился пышных правительственных похорон, отпевали его 12 иереев. Когда гроб вынесли на подворье, к собору подкатил роскошный автомобиль, из которого вышли несколько министров и присоединились к похоронному шествию. Был ли среди них Грушевский, доподлинно не известно».
(там же)
Кстати - характерная деталь. За год до смерти, в 1917-ом, во время прогулки Нечуй-Левицкого «ограбили» на улице… Грабители, обыскав старика и не обнаружив при нем ничего, кроме абсолютно пустого кошелька, «переглянулися і віддали Нечую гроші, які мали з собою». Киевские бандиты продемонстрировали благородство, недостижимое (и непостижимое) для властвующих украинизаторов как тогдашних, так и сегодняшних.
Не стоит, впрочем, представлять Нечуй-Левицкого невинной жетвой. Его вклад в дело «украинизаторства» и отторжения «Украины» от русской культурной традиции достаточно велик и помимо участия во взращивании упыря Грушевского. Можно, к примеру, вспомнить статью с харакетным названием «Непотрібність великоруської літератури для України і для слов'янщини» (1878, 1884), сводящуюся, по сути, к примитивному тезису: русская литература в своих высших проявлениях аристократична, а посему - не нужна «украинцам», в отличие от глубоко демократичной «литературы украинской»… Ну, плюс сетования, что «украли Гоголя»… Ну, еще несколько забавных замечаний, вроде:
«При глибокому психічному аналізі, фантазія Достоєвського, напр., така убога, що допровадила його до комічних образів…»
Или вот, к примеру:
«Недостача елеґантности, естетичности, фантазії й глибокого серця зразу дає впізнати великоруські поетичні твори, по більшій частці холодні, як полярний лід, і монотонні, як снігове полярне поле. Пушкінові поеми неначе чудові цяцьки, вирізані з льоду, і такі холодні, як лід…»
Но зато:
«…в творах національного українського поета Шевченка, в котрого, окрім фантазії, кожна стрічка, кожне слово ніби обмочене в чуття, ніби тільки що вилинуло з самої глибині серця…»
Без комментариев….
Надо понимать, что конфликт между поколениями украинизаторов не случаен, а глубоко закономерен. Язык - это система. Нельзя руками лезть в органику, нельзя отмерить: вот столько мы полонизмов и германизмов втащим, а вот здесь поставим границу - дальше, мол, заимствований не надо! Если ты начинаешь создавать искусственный волапюк, если превращаешь органическую систему в механическую совокупность варваризмов - то надо понимать, что ты, тем самым, интеллектуально калечишь приходящих после тебя - писать, говорить и (главное!) думать на изуродованном конструкте, априори не способном быть инструментом мысли. И следующее поколение дикарей (ставших дикарями, в том числе, и по твоей вине!) просто не в состоянии осознать - а почему надо останавливаться? Так ведь еще дальше от русского, а чего нам еще надо? Грушевский - не только палач Нечуй-Левицкого - это было бы слишком просто. Грушевский и сам - его жертва.
И, кстати, если бы сегодня оказалось возможным воскресить самого Грушевского - можно не сомневаться, что конфликт Нечуй-Левицкий-Грушевский повторился бы в абсолютной точности - но уже в формате Грушевский-Фарион… Маховик одичания запускается очень легко, остановить же его - труд каторжный, почти невозможный.
Но тут важно еще и другое. Смерть Нечуй-Левицкого - это, пожалуй, главный, архетипический «украинский» сюжет. Тут собрано все - и одичание, и предательство, и детская наивность обмана (полежит денек в соборе - может, все и забудут, что из богадельни перенесли) и некрофильский душок, и - самое главное - сама украинизаторская деятельность, как пролонгированное самоубийство…