Строй и лад
Читаю у Норберта Элиаса в "О процессе цивилизации" про различие между немецким "культура" и англо-французским "цивилизация". В частности о цивилизации говорится: "Это понятие выражает самосознание Запада. Можно даже сказать - национальное самосознание. В нем резюмируется всё то, что отличает западное общество последних двух-трех столетий от более ранних или же от современных, но "более примитивных" обществ. С его помощью пытаются охарактеризовать нечто важное для западного общества, то, чем оно гордится: состояние его техники, принятые в нем манеры, развитие его научного познания, его мировоззрение и многое другое" (т.1, с. 59).
Соответственно, так называемый "цивилизационный подход", то есть попытки навесить лейбл "цивилизация" на исламский мир, китайский мир, древнеегипетский мир, ну и русский мир, соответственно, ошибочны своим наивным "антиориентализмом". Мол если мы объявим, что и у нас русская цивилизация, как и у европейцев их европейская цивилизация, то мы уравняемся в правах. На самом деле понятие цивилизации весьма культурно-специфично и даже если мы будем искать специфическое лицо русской цивилизации (чем у нас многие, в том числе и я, долгое время увлеченно занимаются), то мы будем все равно смотреть на нашу реальность сквозь западные очки. Слово-смысл все равно будет иметь над нами власть.
Между тем, различие в самой западной традиции англофранцузской "цивилизации" и немецкой "культуры" говорит о том, что тут важны нюансы, которые есть даже в национальных рамках, и уж тем более в мирсистемных.
После чего возникает вопрос, как-это-сказать-по-русски? Есть термин Данилевского "культурно-исторические типы", который плох, во-первых, своей громоздкостью, а во-вторых тем, что он "пронемецкий". Есть "суперэтнос" Гумилева, каковой, вне зависимости от смысла, лингвистически представляет собой глокую куздру. Хочется же простого русского слова.
Тогда идем от смысла. Цивилизация, если верить Элиасу, это прежде всего структура управления человеческими аффектами, человеческим поведением, умение вести себя и правильно поступать. Далее это система материальных артефактов, культурных достижений, которые развивают человека и укрепляют его власть над миром и над самим собой. При этом, по крайней мере во французском понимании цивилизации важен такой аспект как процессуальность, цивилизация это не застыывший результат, а процесс приобретения определенных свойств.
В XVIII-XIX веках в русском языке присутствовало слово, которое претендовало на нечто аналогичное. Людскость. Оно, в частности, употреблялось применительно к Петру I, который, введя западные обычаи, вместо дикости ввел "людскость". Не говоря уж о фоностилистических недостатках, это слово плохо своим отчетливым расистским оттенком. Опять получается, что насители западной цивилизации - люди, а все остальные - недочеловеки.
Хочется же слова, которое бы безошибочно выражало русскую модель контроля над аффектами и упорядочения общественного быта. И такое слово действительно есть.
Строй.
Знаменитый "Домострой" - это именно учебник упорядоченного русского быта, контроля над аффектами, верного и приличного поведения, разумного и рачительного ведения хозяйства. То есть, переходя на западную терминологию это учебник стандартов цивилизованной жизни высших слоев русского общества XV-XVI века.
Понятие строя, строения - то есть сочетания благочестия, совестливости, разумности и рачительности занимает центральное место в этом памятнике.
Это слово довольно точно отражает те специфические проблемы, которые возникают именно у русских при установлении контроля над своим аффективным строем.
Мне уже приходилось писать, что те аффекты с которыми справляется европеец и из преодоления и обуздывания которых и возникает европейское nation-state и русский аффект существенно различаются.
Европейский аффект, о чем довольно подробно говорит Элиас, - это аффект агрессии и доминирования с отчетливым сексуальным подтекстом. Европеец стремится над всем поставить себя, подавить окружающих, доказать свое превосходство самца. Постепенное подавление этого аффекта у высших классов королевской властью привело к формированию европейских дворов, куда гордые сеньоры были собраны из своих замков и где их вынуждали взаимной вежливости, обходительности и учтивости друг с другом. Затем, по мере распространения этих качеств на средние и низшие слои общества сформировалась модель либеральной демократии, то есть взаимной вежливости всех граждан друг с другом по отношению к политическим вопросам.
Русский аффект - это аффект пространственного удаления. Русский стремится не навязать свою волю, а послать подальше то, что ему не нравится. Если он может, то он остается, а несимпатичный объект идет лесом. Если он не может, то он уходит сам. Столкновение с практически любой проблемой решается русским на аффективном уровне с помощью перемещения: "Да пошел ты!", "А я сбягу!". Проблема с русскими не в том, чтобы заставить нас друг друга не убивать и не насиловать (это обычно получается само собой), а в том, чтобы собрать нас вместе. Соответстенно, русский Государев Двор, был совершенно не похож на французский. Это не была попытка оторвать аристократов от дел, чтобы заставить их вместе пляать и говорить друг другу любезности, не представляя опасности для монархии. Это была попытка собрать аристократов и не только, чтобы занять их делом. Великий князь Московский сурово строил своих людей и ни за что так сурово не взыскивал, как за неявку.
Отсюда, кстати, следует, что и современная массовая политическая система, аналогичная западным демократиям, у нас возможна тоже только на принципах строя, в противном случае она утонет в политическом абсентизме, как она, собственно, сейчас и тонет. Если мы хотим реального политического участия, то нужно не заставлять людей "уважать чужое мнение", а заставлять иметь своё. Русская политическая система (если мы и в самом деле хотим чего-то напоминающего демократию) должна быть основана на максимальном вовлечении гражданина в решение политических дел. И карать она должна не за неприятие чужой позиции, а за отсутствие своей. Можно, впрочем, так и не делать, но тогда ни о какой демократии говорить не придется, будет что-то другое, к примеру самодержавие, то есть общая служба единой политической идее и единой политической воле.
Другими словами, вопрос о создании и удержании строя является в управлении русским аффектом центральным. Причем хорошая выучка и воспитание дают здесь перкрасные результаты. В допетровскую и петровскую эпоху вопрос о сохранении строя был центральным для русской армии. Русские полки отважно сражались, но плохо держали строй, в результате бегство первой линии Новгородского полка создало неприятную ситуацию в Полтавской битве, причем уже тогда, когда стратегическим искусством Петра шведы были обречены. Царю с риском для жизни пришлось восстанавливать строй самому. Проходит меньше полувека и под Цорндорфом русские полки держат строй даже в отсутствие высшего командования и сражение сводится вничью после бегства полководцев (практически уникальный в военной истории случай). Проходит еще 60 лет, и всё Бородинское сражение сводится к тому, что русская армия на всех участках держит строй и позиции при практически полной оперативной пассивности командующего.
При этом русская армия прекрасно умеет и уходить, и уклоняться (особенно при искусном командующем), но это естественно. А вот стоять на месте и драться до последнего - это такое же "строевое" достижение русских, как "цивилизационным" достижением распущенных, наглых и задиристых французов является вежливость, этикетность и обходительность.
Итак, если мы хотим всерьез говорить о некоем феномене, который мы неловко выражаем словами "русская цивилизация" мы должны говорить о русском строе и изучать именно его.
Продолжая рассуждение, думаю стоит ввести еще одно дополнительное понятие для описания именно русского культурного строя.
Лад.
Собственно его уже ввел Василий Белов в своей замечательной книжке.
В чем необходимость введения этого понятия? В том, что строй понятие всеохватное, оно выражает идею именно основных принципов устроения любых форм русской жизни, русской культуры и русского быта. Русский строй должен пониматься как нечто принципиально единое.
Но вот наряду со строем как общим принципом должны быть и лады, то есть конкретные формы устроения жизни, характерные для определенной географической и общественной группы, для определенного времени, для определенных ситуаций. Строго говоря, у Белова так и получилось, он ведь описал не русскую жизнь вообще, а жизнь крестьянства русского Севера, один из русских ладов.
Идея лада, как она взята исходно из музыки, есть принципиально идея множественности (ионийский, дорийский, фригийский, лидийский и т.д. лады античной музыки) и вариантивности.
Ладом должна признаваться конкретная форма бытования русского строя в определенным географических, временных и общинных рамках. Например: московский лад, поморский лад, казацкий лад, сибирский лад, помоещичий лад, страннический лад, монастырский лад, даже разбойничий лад. В каждом из ладов можно будет вычленить как основные конструктивные элементы строя, так и конкретное сочетание бытовых привычек, психологических черт, наборов артефактов.
Введение этой сетки для понимания русского строя, позволит нам распространить на изучение культуры еще два музыкальных понятия.
Устой и неустой.
Для интерпретации русского строя, вытекающего из обуздания русского аффекта, эта пара понятий особенно важна. Русская жизненная стихия - это стихия неустоя. Неустой постоянно стремится вырваться из под контроля, растечься, затеряться, разрушить лад. Это чисто негативистское понимание русской воли (заметим, к разнице аффектов, европейское понимание воли - установление своей власти над кем-то, воля как нечто навязываемое другому, русское понимание воли - свобода от навязанности чьей-то чужой воли, сбрасывание ярма подчинения).
И чтобы эта стихия не растеклась, не разорвала окончательно мелодический строй русской жизни, неустой обуздывается устоем. Неустой строится устоем. Царь, Бог, земля, общность, товарищество, красота, достаток - это всё не столько подчиняет с насилием русский неустой, сколько направляет его, гармонизирует согласно тому или иному ладу.
Было бы интересно, если бы кто-нибудь, знающий музыкальную теорию и русскую музыку написал о том, как эти категории культурного строения срабатывают в русской музыкальной культуре. Так сказать опрокинул бы конструкцию назад. К сожалению, моей компетенции здесь не хватает даже для высказывания самых дилетантских суждений. Но связь, несомненно, должна быть и тут. Не случайно ведь русская жизнь постоянно понимается через музыкальные метафоры, через образ песни.
Соответственно, так называемый "цивилизационный подход", то есть попытки навесить лейбл "цивилизация" на исламский мир, китайский мир, древнеегипетский мир, ну и русский мир, соответственно, ошибочны своим наивным "антиориентализмом". Мол если мы объявим, что и у нас русская цивилизация, как и у европейцев их европейская цивилизация, то мы уравняемся в правах. На самом деле понятие цивилизации весьма культурно-специфично и даже если мы будем искать специфическое лицо русской цивилизации (чем у нас многие, в том числе и я, долгое время увлеченно занимаются), то мы будем все равно смотреть на нашу реальность сквозь западные очки. Слово-смысл все равно будет иметь над нами власть.
Между тем, различие в самой западной традиции англофранцузской "цивилизации" и немецкой "культуры" говорит о том, что тут важны нюансы, которые есть даже в национальных рамках, и уж тем более в мирсистемных.
После чего возникает вопрос, как-это-сказать-по-русски? Есть термин Данилевского "культурно-исторические типы", который плох, во-первых, своей громоздкостью, а во-вторых тем, что он "пронемецкий". Есть "суперэтнос" Гумилева, каковой, вне зависимости от смысла, лингвистически представляет собой глокую куздру. Хочется же простого русского слова.
Тогда идем от смысла. Цивилизация, если верить Элиасу, это прежде всего структура управления человеческими аффектами, человеческим поведением, умение вести себя и правильно поступать. Далее это система материальных артефактов, культурных достижений, которые развивают человека и укрепляют его власть над миром и над самим собой. При этом, по крайней мере во французском понимании цивилизации важен такой аспект как процессуальность, цивилизация это не застыывший результат, а процесс приобретения определенных свойств.
В XVIII-XIX веках в русском языке присутствовало слово, которое претендовало на нечто аналогичное. Людскость. Оно, в частности, употреблялось применительно к Петру I, который, введя западные обычаи, вместо дикости ввел "людскость". Не говоря уж о фоностилистических недостатках, это слово плохо своим отчетливым расистским оттенком. Опять получается, что насители западной цивилизации - люди, а все остальные - недочеловеки.
Хочется же слова, которое бы безошибочно выражало русскую модель контроля над аффектами и упорядочения общественного быта. И такое слово действительно есть.
Строй.
Знаменитый "Домострой" - это именно учебник упорядоченного русского быта, контроля над аффектами, верного и приличного поведения, разумного и рачительного ведения хозяйства. То есть, переходя на западную терминологию это учебник стандартов цивилизованной жизни высших слоев русского общества XV-XVI века.
Понятие строя, строения - то есть сочетания благочестия, совестливости, разумности и рачительности занимает центральное место в этом памятнике.
Это слово довольно точно отражает те специфические проблемы, которые возникают именно у русских при установлении контроля над своим аффективным строем.
Мне уже приходилось писать, что те аффекты с которыми справляется европеец и из преодоления и обуздывания которых и возникает европейское nation-state и русский аффект существенно различаются.
Европейский аффект, о чем довольно подробно говорит Элиас, - это аффект агрессии и доминирования с отчетливым сексуальным подтекстом. Европеец стремится над всем поставить себя, подавить окружающих, доказать свое превосходство самца. Постепенное подавление этого аффекта у высших классов королевской властью привело к формированию европейских дворов, куда гордые сеньоры были собраны из своих замков и где их вынуждали взаимной вежливости, обходительности и учтивости друг с другом. Затем, по мере распространения этих качеств на средние и низшие слои общества сформировалась модель либеральной демократии, то есть взаимной вежливости всех граждан друг с другом по отношению к политическим вопросам.
Русский аффект - это аффект пространственного удаления. Русский стремится не навязать свою волю, а послать подальше то, что ему не нравится. Если он может, то он остается, а несимпатичный объект идет лесом. Если он не может, то он уходит сам. Столкновение с практически любой проблемой решается русским на аффективном уровне с помощью перемещения: "Да пошел ты!", "А я сбягу!". Проблема с русскими не в том, чтобы заставить нас друг друга не убивать и не насиловать (это обычно получается само собой), а в том, чтобы собрать нас вместе. Соответстенно, русский Государев Двор, был совершенно не похож на французский. Это не была попытка оторвать аристократов от дел, чтобы заставить их вместе пляать и говорить друг другу любезности, не представляя опасности для монархии. Это была попытка собрать аристократов и не только, чтобы занять их делом. Великий князь Московский сурово строил своих людей и ни за что так сурово не взыскивал, как за неявку.
Отсюда, кстати, следует, что и современная массовая политическая система, аналогичная западным демократиям, у нас возможна тоже только на принципах строя, в противном случае она утонет в политическом абсентизме, как она, собственно, сейчас и тонет. Если мы хотим реального политического участия, то нужно не заставлять людей "уважать чужое мнение", а заставлять иметь своё. Русская политическая система (если мы и в самом деле хотим чего-то напоминающего демократию) должна быть основана на максимальном вовлечении гражданина в решение политических дел. И карать она должна не за неприятие чужой позиции, а за отсутствие своей. Можно, впрочем, так и не делать, но тогда ни о какой демократии говорить не придется, будет что-то другое, к примеру самодержавие, то есть общая служба единой политической идее и единой политической воле.
Другими словами, вопрос о создании и удержании строя является в управлении русским аффектом центральным. Причем хорошая выучка и воспитание дают здесь перкрасные результаты. В допетровскую и петровскую эпоху вопрос о сохранении строя был центральным для русской армии. Русские полки отважно сражались, но плохо держали строй, в результате бегство первой линии Новгородского полка создало неприятную ситуацию в Полтавской битве, причем уже тогда, когда стратегическим искусством Петра шведы были обречены. Царю с риском для жизни пришлось восстанавливать строй самому. Проходит меньше полувека и под Цорндорфом русские полки держат строй даже в отсутствие высшего командования и сражение сводится вничью после бегства полководцев (практически уникальный в военной истории случай). Проходит еще 60 лет, и всё Бородинское сражение сводится к тому, что русская армия на всех участках держит строй и позиции при практически полной оперативной пассивности командующего.
При этом русская армия прекрасно умеет и уходить, и уклоняться (особенно при искусном командующем), но это естественно. А вот стоять на месте и драться до последнего - это такое же "строевое" достижение русских, как "цивилизационным" достижением распущенных, наглых и задиристых французов является вежливость, этикетность и обходительность.
Итак, если мы хотим всерьез говорить о некоем феномене, который мы неловко выражаем словами "русская цивилизация" мы должны говорить о русском строе и изучать именно его.
Продолжая рассуждение, думаю стоит ввести еще одно дополнительное понятие для описания именно русского культурного строя.
Лад.
Собственно его уже ввел Василий Белов в своей замечательной книжке.
В чем необходимость введения этого понятия? В том, что строй понятие всеохватное, оно выражает идею именно основных принципов устроения любых форм русской жизни, русской культуры и русского быта. Русский строй должен пониматься как нечто принципиально единое.
Но вот наряду со строем как общим принципом должны быть и лады, то есть конкретные формы устроения жизни, характерные для определенной географической и общественной группы, для определенного времени, для определенных ситуаций. Строго говоря, у Белова так и получилось, он ведь описал не русскую жизнь вообще, а жизнь крестьянства русского Севера, один из русских ладов.
Идея лада, как она взята исходно из музыки, есть принципиально идея множественности (ионийский, дорийский, фригийский, лидийский и т.д. лады античной музыки) и вариантивности.
Ладом должна признаваться конкретная форма бытования русского строя в определенным географических, временных и общинных рамках. Например: московский лад, поморский лад, казацкий лад, сибирский лад, помоещичий лад, страннический лад, монастырский лад, даже разбойничий лад. В каждом из ладов можно будет вычленить как основные конструктивные элементы строя, так и конкретное сочетание бытовых привычек, психологических черт, наборов артефактов.
Введение этой сетки для понимания русского строя, позволит нам распространить на изучение культуры еще два музыкальных понятия.
Устой и неустой.
Для интерпретации русского строя, вытекающего из обуздания русского аффекта, эта пара понятий особенно важна. Русская жизненная стихия - это стихия неустоя. Неустой постоянно стремится вырваться из под контроля, растечься, затеряться, разрушить лад. Это чисто негативистское понимание русской воли (заметим, к разнице аффектов, европейское понимание воли - установление своей власти над кем-то, воля как нечто навязываемое другому, русское понимание воли - свобода от навязанности чьей-то чужой воли, сбрасывание ярма подчинения).
И чтобы эта стихия не растеклась, не разорвала окончательно мелодический строй русской жизни, неустой обуздывается устоем. Неустой строится устоем. Царь, Бог, земля, общность, товарищество, красота, достаток - это всё не столько подчиняет с насилием русский неустой, сколько направляет его, гармонизирует согласно тому или иному ладу.
Было бы интересно, если бы кто-нибудь, знающий музыкальную теорию и русскую музыку написал о том, как эти категории культурного строения срабатывают в русской музыкальной культуре. Так сказать опрокинул бы конструкцию назад. К сожалению, моей компетенции здесь не хватает даже для высказывания самых дилетантских суждений. Но связь, несомненно, должна быть и тут. Не случайно ведь русская жизнь постоянно понимается через музыкальные метафоры, через образ песни.