О гламуре и интеллигентности
Подумал - хорошо ли я поступаю, начиная в последнее время почти все свои записи с зачина: «А я посмотрел, прочитал и т. д…». Не является ли это признаком «демонстративного потребления культуры», которое характерно для интеллигенции и гламурной тусовки. Но вот уж чем-чем, а тусовочностью я не грешу.
Моя жизнь невероятно скучна и состоит из одуряющих головных болей и бессонницы, из попыток несмотря на них работать, из катания ребенка по коридору на Слонопотаме (непонятное существо, приобретенное в магазине игрушек - по виду слон, уши слоновьи, хобот, но хобот заканчивается… пятачком, а по бокам у слона «яблоки» - как у коня или коровы - это явно Слонопотам) и из этого самого «посмотрел - прочел» - единственной отрады.
Это во-первых, а во-вторых - в самом по себе демонстративном потреблении нет ничего плохого. Вот где-то я встретил рассуждение, что гламурная публика ходит в ресторацию и считает это своим достижением - и сие есть пошлость и глупость. Мысль эта верна с известным ограничением. Скажем, в древней Элладе было такое замечательное учреждение, по сути - основа эллинской идентичности - Олимпийские Игры. Учреждение это составилось для того, чтобы молодые аристократы со всех уголков Греции могли продемонстрировать окружающим: во-первых, свое богатство, во-вторых, - наличие у них свободного времени, достаточного для атлетических тренировок. А без богатства и постоянных тренировок все четыре года, стать олимпиоником было невозможно. Таким образом, греческие аристократы занимались именно демонстративным потреблением двух величайших для их времени ценностей - свободного времени и свободных средств.
При этом сам акт потребления был, однако, совершенно негламурен, сопряжен с риском для жизни и проводился в чудовищных условиях - собравшимся в Олимпии атлетам и толпам зрителей нечего было есть и пить и негде было справить нужду. Это в наш время Олимпиады превратились в «демонстративное потребление» прежде всего со стороны наций и городов устроителей, а стало быть и в достаточно комфортное для участников и гостей времяпрепровождение. А окажись мы сейчас на той древней Олимпиаде нас бы стошнило. Но грекам нравилось. А победившие на играх аристократы признавались героями, иногда не только в светском, но и в религиозном значении этого слова (герой для греков - это полубог), город гордился ими больше, чем любыми другими людьми. Встреча олимпиоников родным городом производила на римлян ошеломляющее впечатление, поскольку она была даже более торжественной, чем римский триумф.
С V века атлетизм начал деградировать, как об этом пишет А.И. Зайцев в великолепной книге «Культурный переворот в древней Греции», наконец-то разъяснившей феномен «греческого чуда» с опорой на «агональное» мировоззрение греков. Причина деградации была в том, что из потребления игры превратились в бизнес - появились профессиональные атлеты, которые «работали» за полагавшееся на многих играх значительное материальное вознаграждение. И аристократия из этой сферы начала уходить, оставляя олимпийский «гламур» плебсу. Уходить куда? В софистику, в красноречие, в философию, в науку, в литературу, то есть в те сферы, где, опять же, можно было демонстрировать свое превосходство, добиваться славы (а грек жил ради славы - и не так было ему важно - хорошей или дурной), и расходовать деньги и время «попусту». Причем в какой-то момент родовая греческая аристократия фактически умерла, была раздавлена демократией, а новой аристократией стали как раз интеллектуалы, совершился обратный ход - сперва, - аристократы ушли в интеллектуальность, затем интеллектуалам был присвоен аристократический статус. Однако он им присваивался уже не потому, что они «потребляли» время и деньги, а потому, что производили определенные культурные ценности.
Для определенных социальных классов, демонстративность потребления выпавших на их долю богатств и благ в известном смысле обязательна. Что такое потребление? Это «истребление», уничтожение неких материальных и даже нематериальных ценностей. Это очевидно для расходуемых денег, съедаемой еды, но то же самое верно и для «модных вещей», поскольку в тот самый момент, когда ты надеваешь эту вещь, ты уничтожаешь её «новизну», без которой и нет моды. То же верно и для «духовных ценностей», когда ты прочитываешь книгу, смотришь фильм, посещаешь выставку или спектакль, ты некоторым образом снижаешь «интерес» к ним, занимаешься «спойлом» для себя самого (есть правда еще совсем мерзкая порода критиков и обозревателей, которые спойлят еще и для других).
Так вот, потребление материальных и нематериальных благ высшими классами может быть только демонстративным. Если оно таковым не является, если сухощавый богач, ходящий в поношенном пиджачке, устраивает ночами тайные оргии, если тусовка собирается по закрытым вечеринкам и там буйствует, не допуская даже папарацци, то они некоторым образом нарушают социальный контракт. Если высшие классы не потребляют отведенные им блага демонстративно, закрадывается подозрение, что они их, не дай Бог, украли и заначили, решили их оставить себе или, еще хуже, своим детям - прям как какие-то жиды Ротшильды. А для общественного сознания и спокойствия невыносима мысль о том, что может быть большое богатство, которое накапливается из поколения в поколений, ни коим образом не истребляясь, и, либо, работая только в бизнесе, либо в нем же проигрываясь в результате неэффективного менеджмента. Если оно не уходит назад, к людям, в заметную социальную инфраструктуру, оно должно публично и под надзором общества уничтожаться.
Для архаических обществ характерен, конечно, механизм потлача - то есть не просто демонстративного, но и совместного, привлекающего наряду с богатыми и бедных, потребления. Когда золото льется рекой, на улицы выкатываются бочки с медом, а Ева Перон (великая женщина и великий политик!) раздает домохозяйкам кастрюли, школьникам велосипеды, а студентам путевки на обучение заграницей. Однако буржуазное общество традиции потлача почти истребило, заменив их унылой «благотворительностью» и, прости Господи, спонсорством. И вот для того, чтобы сдержать недовольство происходящим в буржуазном обществе явно чрезмерным накоплением богатства, оно выделяет из себя отнюдь не только социал-демократию, но еще и гламур. В каком-то смысле гламур даже более эффективен, чем социал-демократия, поскольку обращается к более древнему пласту в социальной психологии. Интимные забавы Пэрис Хилон примиряют американского обывателя с обществом куда быстрее и сильнее, чем постная физиономия Альберта Гора.
И гламурная тусовка и интеллигенция - это сословия демонстративных потребителей, - в одном случае богатств, в другом - культуры, чья священная обязанность в том и состоит, чтобы потреблять как можно более демонстративно и эффектно, вызывая у обывателя знаменитую гомеровскую реакцию: «Нет, не зря…» (по рассказу Пселла этими словами из третьей песни «Илиады» византийский придворный льстец приветствовал любовницу императора Константина Мономаха Марию Склирену, - увидевшие прекрасную Елену троянские старцы восхитились её красотой и заявили "нет не зря и Трои сыны и ахейцы брань за такую жену и беды столь долгие терпят"). Интересно, что тот же механизм использовала и советская власть - с середины 1930-х началось выделение специального советского гламура, прежде всего породы артистов и артисток, которые своим изяществом должны были доказать - советская власть зря собираемых с народа богатств не выбрасывает. Вот у нас и метро построили и Любовь Орлова да Лемешев есть…
Так что с «грехом гламура» как и с «интеллигентской болезнью» все сложнее. Её суть не просто в демонстративном потреблении, а в приписывании себе, на основании акта потребления, повышенной социальной ценности. Девица, которая хвастается тем, что стриглась у Куафюра и столовалась у Оливье, согрешает не в тот момент, когда заявляет об этом, а в тот, когда на основании стрижки за пятьсот баксов от Куафюра считает сама и начинает давать понять другим, что она сама по себе есть «стильная штучка», что акт потребления ставит её выше прочих людей. Точно так же, как интеллигент, приписывающий себе статус «духовного человека», на том основании, что он прочел Сорокина и зырил креатив Энди Уорхолла, или даже на том, что может отличить какотонический амфибрахий от имбецильного хореямба.
Несомненно, признаком гламурности является умение кушать и стричься в правильных местах. Несомненно, признаком интеллигентности является умение различать стихотворные размеры и правильно прочитывать всевозможные культурные коды. Но и гламур и интеллигенция устроены так, что обратное уравнение неверно - постригшись у Куафюра наша дурочка от этого гламурной не становится, точно так же, как выучившись пиз…, пардон, транслировать дискурс об Уорхолле, человек не становится тем самым интеллигентом. И ни один выскочка не может на основании причастности к некоему потреблению ставить себя выше своих недавних собратьев. И гламурная и интеллигентная прослойка специально выделены из современного общества для демонстративного потребления, и если в потребители будет рваться всякий, то смысл существования этих прослоек потеряется. Поэтому их пополнение производится по парадоксальному принципу - хочешь стать потребителем - производи… Хочешь стать потребителем гламура, войти в число избранных - производи гламур, хочешь стать потребителем культуры - производи культуру. Происходит то же вытеснение, которое случилось некогда с греческими аристократами, ушедшими из атлетики в культуру, культурное производство - уже не привилегия высшего класса, а его обязанность, условие для выдвижения.
Оба сообщества - и гламурное, и интеллигентное, из потребительских групп вынуждены сами трансформироваться в креативный класс. Собственно, в наших условиях на это много усилий и не нужно, поскольку при советской власти и богема и интеллигенция были обязаны принимать участие в культурном производстве. В эту эпоху подлинным «гламуром» и подлинной интеллигенцией были только всевозможные администраторы фильмов, критики, дочки генералов и прочие персонажи Эдуарда Тополя, то есть люди которые были при производстве, но не в нем самом. Пополнение гламурной тусовки ворами и детьми воров произошло в 1990-е, но уже сейчас дает обратный ход - даже Ксюша Собчак и та вынуждена не только тусоваться, но и работать. Пройдет еще немного времени, и у нашей девицы при стрижке у Куафюра потребуют справку с места работы. Я, конечно, утрирую, но почти не шучу…
Моя жизнь невероятно скучна и состоит из одуряющих головных болей и бессонницы, из попыток несмотря на них работать, из катания ребенка по коридору на Слонопотаме (непонятное существо, приобретенное в магазине игрушек - по виду слон, уши слоновьи, хобот, но хобот заканчивается… пятачком, а по бокам у слона «яблоки» - как у коня или коровы - это явно Слонопотам) и из этого самого «посмотрел - прочел» - единственной отрады.
Это во-первых, а во-вторых - в самом по себе демонстративном потреблении нет ничего плохого. Вот где-то я встретил рассуждение, что гламурная публика ходит в ресторацию и считает это своим достижением - и сие есть пошлость и глупость. Мысль эта верна с известным ограничением. Скажем, в древней Элладе было такое замечательное учреждение, по сути - основа эллинской идентичности - Олимпийские Игры. Учреждение это составилось для того, чтобы молодые аристократы со всех уголков Греции могли продемонстрировать окружающим: во-первых, свое богатство, во-вторых, - наличие у них свободного времени, достаточного для атлетических тренировок. А без богатства и постоянных тренировок все четыре года, стать олимпиоником было невозможно. Таким образом, греческие аристократы занимались именно демонстративным потреблением двух величайших для их времени ценностей - свободного времени и свободных средств.
При этом сам акт потребления был, однако, совершенно негламурен, сопряжен с риском для жизни и проводился в чудовищных условиях - собравшимся в Олимпии атлетам и толпам зрителей нечего было есть и пить и негде было справить нужду. Это в наш время Олимпиады превратились в «демонстративное потребление» прежде всего со стороны наций и городов устроителей, а стало быть и в достаточно комфортное для участников и гостей времяпрепровождение. А окажись мы сейчас на той древней Олимпиаде нас бы стошнило. Но грекам нравилось. А победившие на играх аристократы признавались героями, иногда не только в светском, но и в религиозном значении этого слова (герой для греков - это полубог), город гордился ими больше, чем любыми другими людьми. Встреча олимпиоников родным городом производила на римлян ошеломляющее впечатление, поскольку она была даже более торжественной, чем римский триумф.
С V века атлетизм начал деградировать, как об этом пишет А.И. Зайцев в великолепной книге «Культурный переворот в древней Греции», наконец-то разъяснившей феномен «греческого чуда» с опорой на «агональное» мировоззрение греков. Причина деградации была в том, что из потребления игры превратились в бизнес - появились профессиональные атлеты, которые «работали» за полагавшееся на многих играх значительное материальное вознаграждение. И аристократия из этой сферы начала уходить, оставляя олимпийский «гламур» плебсу. Уходить куда? В софистику, в красноречие, в философию, в науку, в литературу, то есть в те сферы, где, опять же, можно было демонстрировать свое превосходство, добиваться славы (а грек жил ради славы - и не так было ему важно - хорошей или дурной), и расходовать деньги и время «попусту». Причем в какой-то момент родовая греческая аристократия фактически умерла, была раздавлена демократией, а новой аристократией стали как раз интеллектуалы, совершился обратный ход - сперва, - аристократы ушли в интеллектуальность, затем интеллектуалам был присвоен аристократический статус. Однако он им присваивался уже не потому, что они «потребляли» время и деньги, а потому, что производили определенные культурные ценности.
Для определенных социальных классов, демонстративность потребления выпавших на их долю богатств и благ в известном смысле обязательна. Что такое потребление? Это «истребление», уничтожение неких материальных и даже нематериальных ценностей. Это очевидно для расходуемых денег, съедаемой еды, но то же самое верно и для «модных вещей», поскольку в тот самый момент, когда ты надеваешь эту вещь, ты уничтожаешь её «новизну», без которой и нет моды. То же верно и для «духовных ценностей», когда ты прочитываешь книгу, смотришь фильм, посещаешь выставку или спектакль, ты некоторым образом снижаешь «интерес» к ним, занимаешься «спойлом» для себя самого (есть правда еще совсем мерзкая порода критиков и обозревателей, которые спойлят еще и для других).
Так вот, потребление материальных и нематериальных благ высшими классами может быть только демонстративным. Если оно таковым не является, если сухощавый богач, ходящий в поношенном пиджачке, устраивает ночами тайные оргии, если тусовка собирается по закрытым вечеринкам и там буйствует, не допуская даже папарацци, то они некоторым образом нарушают социальный контракт. Если высшие классы не потребляют отведенные им блага демонстративно, закрадывается подозрение, что они их, не дай Бог, украли и заначили, решили их оставить себе или, еще хуже, своим детям - прям как какие-то жиды Ротшильды. А для общественного сознания и спокойствия невыносима мысль о том, что может быть большое богатство, которое накапливается из поколения в поколений, ни коим образом не истребляясь, и, либо, работая только в бизнесе, либо в нем же проигрываясь в результате неэффективного менеджмента. Если оно не уходит назад, к людям, в заметную социальную инфраструктуру, оно должно публично и под надзором общества уничтожаться.
Для архаических обществ характерен, конечно, механизм потлача - то есть не просто демонстративного, но и совместного, привлекающего наряду с богатыми и бедных, потребления. Когда золото льется рекой, на улицы выкатываются бочки с медом, а Ева Перон (великая женщина и великий политик!) раздает домохозяйкам кастрюли, школьникам велосипеды, а студентам путевки на обучение заграницей. Однако буржуазное общество традиции потлача почти истребило, заменив их унылой «благотворительностью» и, прости Господи, спонсорством. И вот для того, чтобы сдержать недовольство происходящим в буржуазном обществе явно чрезмерным накоплением богатства, оно выделяет из себя отнюдь не только социал-демократию, но еще и гламур. В каком-то смысле гламур даже более эффективен, чем социал-демократия, поскольку обращается к более древнему пласту в социальной психологии. Интимные забавы Пэрис Хилон примиряют американского обывателя с обществом куда быстрее и сильнее, чем постная физиономия Альберта Гора.
И гламурная тусовка и интеллигенция - это сословия демонстративных потребителей, - в одном случае богатств, в другом - культуры, чья священная обязанность в том и состоит, чтобы потреблять как можно более демонстративно и эффектно, вызывая у обывателя знаменитую гомеровскую реакцию: «Нет, не зря…» (по рассказу Пселла этими словами из третьей песни «Илиады» византийский придворный льстец приветствовал любовницу императора Константина Мономаха Марию Склирену, - увидевшие прекрасную Елену троянские старцы восхитились её красотой и заявили "нет не зря и Трои сыны и ахейцы брань за такую жену и беды столь долгие терпят"). Интересно, что тот же механизм использовала и советская власть - с середины 1930-х началось выделение специального советского гламура, прежде всего породы артистов и артисток, которые своим изяществом должны были доказать - советская власть зря собираемых с народа богатств не выбрасывает. Вот у нас и метро построили и Любовь Орлова да Лемешев есть…
Так что с «грехом гламура» как и с «интеллигентской болезнью» все сложнее. Её суть не просто в демонстративном потреблении, а в приписывании себе, на основании акта потребления, повышенной социальной ценности. Девица, которая хвастается тем, что стриглась у Куафюра и столовалась у Оливье, согрешает не в тот момент, когда заявляет об этом, а в тот, когда на основании стрижки за пятьсот баксов от Куафюра считает сама и начинает давать понять другим, что она сама по себе есть «стильная штучка», что акт потребления ставит её выше прочих людей. Точно так же, как интеллигент, приписывающий себе статус «духовного человека», на том основании, что он прочел Сорокина и зырил креатив Энди Уорхолла, или даже на том, что может отличить какотонический амфибрахий от имбецильного хореямба.
Несомненно, признаком гламурности является умение кушать и стричься в правильных местах. Несомненно, признаком интеллигентности является умение различать стихотворные размеры и правильно прочитывать всевозможные культурные коды. Но и гламур и интеллигенция устроены так, что обратное уравнение неверно - постригшись у Куафюра наша дурочка от этого гламурной не становится, точно так же, как выучившись пиз…, пардон, транслировать дискурс об Уорхолле, человек не становится тем самым интеллигентом. И ни один выскочка не может на основании причастности к некоему потреблению ставить себя выше своих недавних собратьев. И гламурная и интеллигентная прослойка специально выделены из современного общества для демонстративного потребления, и если в потребители будет рваться всякий, то смысл существования этих прослоек потеряется. Поэтому их пополнение производится по парадоксальному принципу - хочешь стать потребителем - производи… Хочешь стать потребителем гламура, войти в число избранных - производи гламур, хочешь стать потребителем культуры - производи культуру. Происходит то же вытеснение, которое случилось некогда с греческими аристократами, ушедшими из атлетики в культуру, культурное производство - уже не привилегия высшего класса, а его обязанность, условие для выдвижения.
Оба сообщества - и гламурное, и интеллигентное, из потребительских групп вынуждены сами трансформироваться в креативный класс. Собственно, в наших условиях на это много усилий и не нужно, поскольку при советской власти и богема и интеллигенция были обязаны принимать участие в культурном производстве. В эту эпоху подлинным «гламуром» и подлинной интеллигенцией были только всевозможные администраторы фильмов, критики, дочки генералов и прочие персонажи Эдуарда Тополя, то есть люди которые были при производстве, но не в нем самом. Пополнение гламурной тусовки ворами и детьми воров произошло в 1990-е, но уже сейчас дает обратный ход - даже Ксюша Собчак и та вынуждена не только тусоваться, но и работать. Пройдет еще немного времени, и у нашей девицы при стрижке у Куафюра потребуют справку с места работы. Я, конечно, утрирую, но почти не шучу…