Фашистский перевод стихотворения Артюра Рембо "Пьяный корабль".
Я привычно скользил по речному теченью, К неизвестным портам направляя свой ход, Но жестоких корсар вожделенной став целью, Экипаж мой был весело пущен в расход.
Что за доблесть - пыхтеть парусами под скарбом? Что за честь - возить хлопок, потея смолой? Уж не лучше ль, работу оставив бастардам, Насладиться ветров и потоков игрой?
Воплощение детской мечты о погроме! Я отдался владычеству зимних штормов. И мысы, пребывавшие в старческой коме, Стали сбрасывать плен теллурических снов.
Каждый сумрачный день воскресал я из мертвых, На пенистых валах возносясь высоко, Подавляя сочувствие к странникам-жертвам, Отрываясь от слежки тупых маяков. Соль морей разъедала мой корпус из пихты, Ураганы, теченья влекли меня вдаль, - Там, где якорь и руль станут просто реликтом, Как в загнившей державе - властей вертикаль.
Я пьянел в млечном море абсента, которым Истекают огромные груди богинь, Поэтично возлегших в межзвёздных просторах, Обагривших любовью астральную синь.
Я бывал унесён равноденственной бурей В средоточие моргов и мрачных пучин, Где, объевшись морской и небесной лазури, Поплавком пляшет труп, развлекая ундин.
Я видал как в тропическом мареве ада Расцветает пышней экзальтация зорь, Как вбирают воронки карибских торнадо Голубых вечеров голубиную хворь,
Как закатное солнце в сиреневых пятнах Обречённо нисходит к чужим берегам И как в ритмике волн - величаво и статно - Воскресают герои софокловых драм.
Но я грезил о полночи снежной и льдистой, Изумрудно простёртой вдали от смерчей, Что полярным лобзаньем крадётся когтисто Опечатать печаль океанских очей.
Созерцая истерику бойни приливов, Я готов был заключить и сотню пари: Океанов одышку едва ли смогли бы Излечить светоносные стопы Марий.
Я форштевнем о лоно Флориды ласкался, Налитое бутонами белых пантер. Я уздечками радуг наивно пытался Заарканить стада одичалых гетер.
На болотных, окольных путях океана, В затхлых гетто, где слышатся вопли сирен, Ритуально забитого Левиафана Довелось обонять мне удушливый тлен.
Средь гниющих заливов и илистых мелей Мне отведать пришлось их зловонный настой. Оскверняли мой слух злошипящие змеи, Чьи чешуйки покрыты клопов коростой.
Мне ужасно хотелось бы детям-индиго Приоткрыть эту роскошь поющих дорад, Окрылить их мечты парусами блицкригов, Из морских овощей надоить оранжад.
Иногда, циркулируя соки и крови, Океан выносил мне бесстыжий коралл, - И тогда, как блудница пред удом метровым, Я в немом восхищеньи на миг замирал.
Мне наскучила палубных птиц перебранка, Их глаза белобрысые, едкий помёт… Я был рад, когда в трюм ко мне с гордой осанкой Заплывал собеседник - ногами вперёд.
Я, не сбросивший бухт и заливов вериги, Ураганом в безжизненный брошен эфир. Тщетно будут скелет мой ганзейские бриги Рыскать по морю - моря пахтать эликсир.
В фиолетовой дымке, свободный, безлюдный, - Я пробил небосвода эфирную дурь. Я поэтам припас аппетитные блюда: Всё в лишайниках солнце и, в соплях, - лазурь.
В электрических лунах я убыл и сгинул. Я - безумная щепка в оскалах глубин. Грозовые июли крушили дубиной Вкруг меня небеса цвета ультрамарин.
Я за семьдесят лье чуял течку Мальстрёмов, Содрогался, застигнув чудовищ экстаз. Я мечтал - окунувшийся в синюю дрёму - О Европе - о девочке с Одеонплатц!
Я прощупал морей эрогенные трассы, - Я готов в их пульсациях вечно блуждать. Под покровом ночей золотые Саргассы Расправляют свою эректильную стать.
Мои слёзы омыли тоскливые зори. Злая горечь любви осадила мой пыл. Я желал бы - отверженный иконоборец - Разбить вдребезги плоские лики светил!
Я хочу свежим ветром, развязно, распутно, Мотыльково впорхнуть в европейский затон, Где под пологом мая влачит беспробудно Окаянные ночи замшелая хтонь.
Мне, познавшему волн роковую истому, Не пристало торговцам в кильватер вставать, Проплывать под пустыми глазами понтонов И трёхцветную, жалкую спесь созерцать.
Жиды настолько заполонили нишу интеллектуальной и культурной жизни российского социума, что о феноменах мировой культуры русские подчас вынуждены судить через призму жидовского мнения. Во многом именно так обстоит дело с французской поэзией XIX века. Это словосочетание должно бы ассоциироваться с очаровательной нордической Энди Макдауэл, точнее - с её героиней из фильма «День сурка», которая по сценарию как раз изучала данный предмет в университете. Но в чьих переводах мы вынуждены знакомиться с творчеством Бодлера, Рембо, Верлена, Эредиа? Да, их стихи переводили И. Анненский, В. Брюсов, Н. Гумилёв, Ф. Сологуб, К. Бальмонт, В. Иванов, Эллис, ряд русских переводчиков советского времени. Но гораздо больше других - отвратительно звучащих для нашего уха - фамилий: Лившиц, Антокольский, Бродский, Эльснер, Левик, Левит, Эренбург, Чернявский, Рубанович… Даже местечковый громила Багрицкий подвизался на этой ниве, на пару с неким Штейнбергом переведя одно из стихотворений Рембо. Сделать это в одиночку ему не позволило то ли отсутствие необходимых умственных и душевных качеств, то ли культивируемый дух коллективизма. Так получилось, что известнейшего стихотворения Артюра Рембо «Пьяный Корабль» я насчитал 8 переводов: 4 «русских» - В. Брюсова, М. Кудинова, Л. Мартынова и известного современного традиционалиста Евгения Головина и 4 «жидовских» - В. Эльснера, Д. Бродского, Б. Лившица и П. Антокольского. Причём, молдавское (видимо, оно же «молдаванское»!) издательство “AXUL Z” (г. Кишинёв, ул. Армянская, 33), выпустившее трилогию Бодлер-Рембо-Эредиа, проигнорировало образцовый, блистательный перевод Валерия Брюсова, зато включило перевод некого Д. Бродского, где одно четверостишие переведено так:
«Я следил, как с утёсов, напрягших крестцы,
С окровавленных мысов, под облачным тентом,
В пароксизмах прибоя свисали сосцы,
Истекающие молоком и абсентом».
Вас ещё не тошнит? Где хвалёные еврейские такт, вкус, интеллигентность? Утёсам приделаны крестцы, но понятно, что это сделано для того, чтобы срифмовать их с сосцами. А почему бы тогда сосцы не срифмовать с мацой, тем более что автору явно сладострастно грезился процесс её приготовления! Таким образом, с моим переводом мы в этом нелепом (нелепом - потому что жидам не место в русской поэзии) состязании выходим вперёд 5:4. Так что, товарищи евреи, если хотите продолжить гонку за пьяным кораблём, сбацайте-ка нам ещё чего-нибудь про сосцы с крестцами.
И, тем не менее, меня буквально всего трясёт. Жиды, нашли себе синекуру - Рембо! Пожалуй, что натруженные руки Жанн-Мари протянутся свернуть ваши цыплячьи шеи. Искательницы вшей найдут у вас этих забавных животных, даже если у вас их нет. Уснувший в ложбине мёртвый солдат призовёт вас разделить свои сны. А ваши жёны станут отвратительнее Венеры-Анадиомены!
Le Bateau Ivre
Comme je descendais des Fleuves impassibles,
Je ne me sentis plus guidé par les haleurs:
Des Peaux-rouges criards les avaient pris pour cibles,
Les ayant cloués nus aux poteaux de couleurs.
J'étais insoucieux de tous les équipages,
Porteur de blés flamands ou de cotons anglais.
Quand avec mes haleurs ont fini ces tapages,
Les Fleuves m'ont laissé descendre où je voulais.
Dans les clapotements furieux des marées,
Moi, l'autre hiver, plus sourd que les cerveaux d'enfants,
Je courus! Et les Péninsules démarrées
N'ont pas subi tohu-bohus plus triomphants.
La tempête a béni mes éveils maritimes.
Plus léger qu'un bouchon j'ai dansé sur les flots
Qu'on appelle rouleurs éternels de victimes,
Dix nuits, sans regretter l'oeil niais des falots!
Plus douce qu'aux enfants la chair des pommes sûres,
L'eau verte pénétra ma coque de sapin
Et des taches de vins bleus et des vomissures
Me lava, dispersant gouvernail et grappin.
Et, dès lors, je me suis baigné dans le Poème
De la mer, infusé d'astres, et lactescent,
Dévorant les azurs verts; où, flottaison blême
Et ravie, un noyé pensif parfois descend;
Où, teignant tout à coup les bleutés, délires
Et rythmes lents sous les rutilements du jour,
Plus fortes que l'alcool, plus vastes que nos lyres,
Fermentent les rousseurs amères de l'amour!
Je sais les cieux crevant en éclairs, et les trombes
Et les ressacs, et les courants: je sais le soir,
L'Aube exaltée ainsi qu'un peuple de colombes,
Et j'ai vu quelquefois ce que l'homme a cru voir!
J'ai vu le soleil bas, taché d'horreurs mystiques,
Illuminant de longs figements violets,
Pareils à des acteurs de drames très-antiques
Les flots roulant au loin leurs frissons de volets!
J'ai rêvé la nuit verte aux neiges éblouies,
Baisers montant aux yeux des mers avec lenteurs,
La circulation des sèves inouïes,
Et l'éveil jaune et bleu des phosphores chanteurs!
J'ai suivi, des mois pleins, pareille aux vacheries
Hystériques, la houle à l'assaut des récifs,
Sans songer que les pieds lumineux des Maries
Pussent forcer le mufle aux Océans poussifs!
J'ai heurté, savez-vous, d'incroyables Florides
Mêlant au fleurs des yeux de panthères à peaux
D'hommes! Des arcs-en-ciel tendus comme des brides
Sous l'horizon des mers, à de glauques troupeaux!
J'ai vu fermenter les marais énormes, nasses
Où pourrit dans les joncs tout un Léviathan!
Des écroulements d'eaux au milieu des bonaces,
Et les lointains vers les gouffres cataractant!
Glaciers, soleils d'argent, flots nacreux, cieux de braises!
Échouages hideux au fond des golfes bruns
Où les serpents géants dévorés des punaises
Choient, des arbres tordus avec de noirs parfums!
J'aurais voulu montrer aux enfants ces dorades
Du flot bleu, ces poissons d'or, ces poissons chantants.
- Des écumes de fleurs ont béni mes dérades
Et d'ineffables vents m'ont ailé par instants.
Parfois, martyr lassé des pôles et des zones,
La mer dont le sanglot faisait mon roulis doux
Montait vers moi ses fleurs d'ombre aux ventouses jaunes
Et je restais, ainsi qu'une femme à genoux ...
Presque île, ballottant sur mes bords les querelles
Et les fientes d'oiseaux clabaudeurs aux yeux blonds,
Et je voguais, lorsqu'à travers mes liens frêles
Des noyés descendaient dormir à reculons!
Or moi, bateau perdu sous les cheveux des anses,
Jeté par l'ouragan dans l'éther sans oiseau,
Moi dont les Monitors et les voiliers des Hanses
N'auraient pas repêché la carcasse ivre d'eau;
Libre, fumant, monté de brumes violettes,
Moi qui trouais le ciel rougeoyant comme un mur
Qui porte, confiture exquise aux bons poètes,
Des lichens de soleil et des morves d'azur,
Qui courais, taché de lunules électriques,
Planche folle, escorté des hippocampes noirs,
Quand les juillets faisaient crouler à coups de triques
Les cieux ultramarins aux ardents entonnoirs;
Moi qui tremblais, sentant geindre à cinquante lieues
Le rut des Béhémots et des Maelstroms épais,
Fileur éternel des immobilités bleues,
Je regrette l'Europe aux anciens parapets!
J'ai vu des archipels sidéraux! et des îles
Dont les cieux délirants sont ouverts au vogueur:
- Est-ce en ces nuits sans fond que tu dors et t'exiles,
Millions d'oiseaux d'or, ô future Vigueur?
Mais, vrai, j'ai trop pleuré! Les Aubes sont navrantes.
Toute lune est atroce et tout soleil amer:
L'acre amour m'a gonflé de torpeurs enivrantes.
Ô que ma quille éclate! Ô que j'aille à la mer!
Si je désire une eau d'Europe, c'est la flache
Noire et froide où, vers le crépuscule embaumé
Un enfant accroupi, plein de tristesses, lâche
Un bateau frêle comme un papillon de mai.
Je ne puis plus, baigné de vos langueurs, ô lames,
Enlever leur sillage aux porteurs de cotons,
Ni traverser l'orgueil des drapeaux et des flammes,
Ni nager sous les yeux horribles des pontons!