Сектор Газа
Услышал из открытых окон машины играющий Сектор Газа, тот самый, из детства, старый, лихой, простой и разудалой. Отметил про себя странность несовместимости эпох Сектора Газа и той, что за окнами.
К удивлению, через некоторое время вновь услышал СГ из окон проезжающих машин. Сам проехался. И вновь, и вновь.
И понеслось - при приближающейся машине, громыхающей басами, говорю - "сейчас или русский рэп будет, или Сектор Газа". Подъезжает ближе - ошибаюсь редко.
Машины разные - Жигули и Мерсы, рабочие газели и понтовые кабриолеты. Люди разные - молодцеватые хмыри и интеллигентное менеджерье, нефоры и форы, лысеющие и кудрявящие.
Задумался - что за поветрие такое странное?
Странное потому, что эпоха за окном от песен Сектора Газа далека как Пекин от Луны.
Задумался. Вспомнил.
Вспомнил 90-е, взрывы энергии и мучительную разрядку людского аккумулятора, неизвестность следующего дня, самоубийственное веселье, дела на миллион, проворачиваемые за день и безвестную смерть, от денатурата, от самопального ширева, от рук бандосов, когда на следующий день забывали ближайшего, казалось бы, кореша. "А был ли мальчик?".
Это было время СГ.
Бешеная любовь (заслуженная) была обусловлена тем, чего нет сейчас - жаждой правды. Любой правды, самой неприглядной пусть, но правды, когда зеркало говорит "я это я, ты это ты", а не "да расслабься, это не у тебя рожа крива, это я, зеркало, плохое". Время, когда люди могли честно сказать, устами того же Сектора Газа - "я мразь", а не прятаться за обычным, подхваченным и раскрученным современным "не мы такие - жизнь такая".
Когда у Юрия Клинских некогда спросили - о чем его песни, то он так и ответил - о жизни.
И не врал, не приукрашивал.
В стране копошилась орава людей, которые правды не слышали никогда. Люди, живущие в адском быту и с выхолощенными мозгами. Прячущиеся в никуда. "Мы согласны жрать помои, мы согласны пить мочу, мы согласны лизать ноги пидарасу-стукачу, мы согласны жить в общагах, нам не надо ни хрена, и любой мы жизни рады, только б згинула война".
То, что сейчас в СГ кажется наивным - оно было безумно отважно и воистину прорывным ТОГДА, в эпоху СГ.
СГ выступил первым летописцем, который сказал, как есть, а не как следует записывать.
СГ более достоверен в описании эпохи чем сухой текст их учебника новейшей истории.
После СГ никакой лицемер не сможет сказать - "этого не было!". Было, все было.
Если бы никто не увековечил, не записал, не осмыслил - могло и забыться. Сочли бы за коллективный делириум, за приукрас.
Но от строчки не отвертишься. Это все не приснилось. Это было. С нами. Наша память выталкивает, у многих уже вытолкнуло (проверьте - спросите очевидцев про 90-е - уже половины не помнят). Но СГ не дает уйти, не переосмыслив.
Я помню из своей собственной жизни аналогии практически с любой строчкой СГ. Под определенный пассаж я могу вспомнить место, человека, событие, явление. И поразиться - оказывается не я один через все это прошел, не я один ощущал себя щепкой в бурной реке прорванной плотины истории.
"Вам здесь не дебpи-джyнгли: вытpяхай скоpее зоб
Здесь ядовитый воздyх, каждый здесь живой тpyп
У всех здесь в легких мyсоp, наше дело здесь тpyба
Здесь воздyх yглекислый забивается в зyбах.
Сектоp газа - Шинный, ТЭЦ, ВоГРЭС, СК
Сектоp газа - здесь не дожить до соpока"
Родной шахтерский городок стоит пред глазами. Коромысла черного дыма. Пряное угольное дыхание степи. Ветер, разносящий пыль с терриконов. И действительно - люди, в сорок лет напоминающие зомби, с легкими в угольной гари.
"Эй, гуляй-мужик, пропивай что есть
Как ты не пахал, мужик - обносился весь"
"Кто там кричит в густом лесу?
Наверно лешим стал давно
Я наточу свою косу
Хоть мне, признаться, все равно"
Я помню это особое отчаяние, когда последняя иллюзия в виде разваленного колхоза со скудной пайкой уходила из рук, и наступало тяжелое, как бетонная плита, осознание, что неизвестно что делать дальше, и то, чему учили всю жизнь, совершенно ни в чем не поможет.
Помню вал денатурата, помню поднявшую, как змея, голову наркоманию.
Помню улицы, по которым ходили люди-зомби, сталкиваясь на пустом месте.
Помню знакомого детства, идущего по улице с одноцветно-запавшими глазами, после какого-то самопального ширева, из мака и ацетона, натыкающегося сослепу в столб. Я помню, как проволока с обмотки столба вошла ему в лоб под кожу, как он на нее нанизался, содрав всю шкуру, но даже этого не заметил и с залитым кровью лицом побрел, путаясь ногами, дальше.
Каждое явление из каждой песни помню. Забавное, грустное, страшное, остросоциальное.
"Местные" - "мне к любимой не пройти, могут встретить на пути. Местные..." - это всем знакомо.
"Видак" - о-о-о, какая забавная эпоха, подпольные видеосалоны, с "Греческой смаковницей", с Брюсом Ли, с ужастиками.
"Я простой советский мент. Я работаю в шараге под названием трезвяк, вы пашите на заводах, ну а мне и здесь нештяк" - комментарии?
ЛТП, мотоцикл "Ява", армия, тюрьма, романтика страшилок, бытовые ситуации, а-ля вонючие носки, сельские туалеты, заводы, колхозы, скудный быт - да было ли хоть что-то, о чем СГ не сказал - да, это так.
Но есть во всем этом и еще кое-что - надежда.
Конечно есть.
Если нет надежды, надежды на лучшее, то нет и желания знать правду. А желание правды было. Правду пили запоем.
"Пусть каждый день нам как капкан, пусть хлещет кровь из наших ран, но мы пройдем опасный путь через туман" - это ли не надежда, которую потом играли дети улицы на гитарах в зассаных подъездах?
И я задумался - а не является ли то странное, непрогнозируемое увлечение СГ сейчас вновь пробивающимися ростками желания правды, желания понять кто-ты есть, без прикрас, чтобы получить право надеяться?
А что еще может объединять всех этих людей, которые разом вернулись к СГ (а многие не возвращались, а услышали впервые)? Ностальгия по детству? Ну возможно. Но почему так тотально, почему такие разные люди, такие разные образа мышлений?
Неужели вновь, в заросшей кожей стране, что-то где-то вдруг невнятно шевелится? Какие-то макрофаги, сопротивляющиеся болезни уныния, просто, как минимум, потому, что это болезнь?
Понял. Согласен. Я слишком много романтизирую ничего не значащие совпадения.
...Но будет забавно увидеть лет через 7 - был ли я прав.
К удивлению, через некоторое время вновь услышал СГ из окон проезжающих машин. Сам проехался. И вновь, и вновь.
И понеслось - при приближающейся машине, громыхающей басами, говорю - "сейчас или русский рэп будет, или Сектор Газа". Подъезжает ближе - ошибаюсь редко.
Машины разные - Жигули и Мерсы, рабочие газели и понтовые кабриолеты. Люди разные - молодцеватые хмыри и интеллигентное менеджерье, нефоры и форы, лысеющие и кудрявящие.
Задумался - что за поветрие такое странное?
Странное потому, что эпоха за окном от песен Сектора Газа далека как Пекин от Луны.
Задумался. Вспомнил.
Вспомнил 90-е, взрывы энергии и мучительную разрядку людского аккумулятора, неизвестность следующего дня, самоубийственное веселье, дела на миллион, проворачиваемые за день и безвестную смерть, от денатурата, от самопального ширева, от рук бандосов, когда на следующий день забывали ближайшего, казалось бы, кореша. "А был ли мальчик?".
Это было время СГ.
Бешеная любовь (заслуженная) была обусловлена тем, чего нет сейчас - жаждой правды. Любой правды, самой неприглядной пусть, но правды, когда зеркало говорит "я это я, ты это ты", а не "да расслабься, это не у тебя рожа крива, это я, зеркало, плохое". Время, когда люди могли честно сказать, устами того же Сектора Газа - "я мразь", а не прятаться за обычным, подхваченным и раскрученным современным "не мы такие - жизнь такая".
Когда у Юрия Клинских некогда спросили - о чем его песни, то он так и ответил - о жизни.
И не врал, не приукрашивал.
В стране копошилась орава людей, которые правды не слышали никогда. Люди, живущие в адском быту и с выхолощенными мозгами. Прячущиеся в никуда. "Мы согласны жрать помои, мы согласны пить мочу, мы согласны лизать ноги пидарасу-стукачу, мы согласны жить в общагах, нам не надо ни хрена, и любой мы жизни рады, только б згинула война".
То, что сейчас в СГ кажется наивным - оно было безумно отважно и воистину прорывным ТОГДА, в эпоху СГ.
СГ выступил первым летописцем, который сказал, как есть, а не как следует записывать.
СГ более достоверен в описании эпохи чем сухой текст их учебника новейшей истории.
После СГ никакой лицемер не сможет сказать - "этого не было!". Было, все было.
Если бы никто не увековечил, не записал, не осмыслил - могло и забыться. Сочли бы за коллективный делириум, за приукрас.
Но от строчки не отвертишься. Это все не приснилось. Это было. С нами. Наша память выталкивает, у многих уже вытолкнуло (проверьте - спросите очевидцев про 90-е - уже половины не помнят). Но СГ не дает уйти, не переосмыслив.
Я помню из своей собственной жизни аналогии практически с любой строчкой СГ. Под определенный пассаж я могу вспомнить место, человека, событие, явление. И поразиться - оказывается не я один через все это прошел, не я один ощущал себя щепкой в бурной реке прорванной плотины истории.
"Вам здесь не дебpи-джyнгли: вытpяхай скоpее зоб
Здесь ядовитый воздyх, каждый здесь живой тpyп
У всех здесь в легких мyсоp, наше дело здесь тpyба
Здесь воздyх yглекислый забивается в зyбах.
Сектоp газа - Шинный, ТЭЦ, ВоГРЭС, СК
Сектоp газа - здесь не дожить до соpока"
Родной шахтерский городок стоит пред глазами. Коромысла черного дыма. Пряное угольное дыхание степи. Ветер, разносящий пыль с терриконов. И действительно - люди, в сорок лет напоминающие зомби, с легкими в угольной гари.
"Эй, гуляй-мужик, пропивай что есть
Как ты не пахал, мужик - обносился весь"
"Кто там кричит в густом лесу?
Наверно лешим стал давно
Я наточу свою косу
Хоть мне, признаться, все равно"
Я помню это особое отчаяние, когда последняя иллюзия в виде разваленного колхоза со скудной пайкой уходила из рук, и наступало тяжелое, как бетонная плита, осознание, что неизвестно что делать дальше, и то, чему учили всю жизнь, совершенно ни в чем не поможет.
Помню вал денатурата, помню поднявшую, как змея, голову наркоманию.
Помню улицы, по которым ходили люди-зомби, сталкиваясь на пустом месте.
Помню знакомого детства, идущего по улице с одноцветно-запавшими глазами, после какого-то самопального ширева, из мака и ацетона, натыкающегося сослепу в столб. Я помню, как проволока с обмотки столба вошла ему в лоб под кожу, как он на нее нанизался, содрав всю шкуру, но даже этого не заметил и с залитым кровью лицом побрел, путаясь ногами, дальше.
Каждое явление из каждой песни помню. Забавное, грустное, страшное, остросоциальное.
"Местные" - "мне к любимой не пройти, могут встретить на пути. Местные..." - это всем знакомо.
"Видак" - о-о-о, какая забавная эпоха, подпольные видеосалоны, с "Греческой смаковницей", с Брюсом Ли, с ужастиками.
"Я простой советский мент. Я работаю в шараге под названием трезвяк, вы пашите на заводах, ну а мне и здесь нештяк" - комментарии?
ЛТП, мотоцикл "Ява", армия, тюрьма, романтика страшилок, бытовые ситуации, а-ля вонючие носки, сельские туалеты, заводы, колхозы, скудный быт - да было ли хоть что-то, о чем СГ не сказал - да, это так.
Но есть во всем этом и еще кое-что - надежда.
Конечно есть.
Если нет надежды, надежды на лучшее, то нет и желания знать правду. А желание правды было. Правду пили запоем.
"Пусть каждый день нам как капкан, пусть хлещет кровь из наших ран, но мы пройдем опасный путь через туман" - это ли не надежда, которую потом играли дети улицы на гитарах в зассаных подъездах?
И я задумался - а не является ли то странное, непрогнозируемое увлечение СГ сейчас вновь пробивающимися ростками желания правды, желания понять кто-ты есть, без прикрас, чтобы получить право надеяться?
А что еще может объединять всех этих людей, которые разом вернулись к СГ (а многие не возвращались, а услышали впервые)? Ностальгия по детству? Ну возможно. Но почему так тотально, почему такие разные люди, такие разные образа мышлений?
Неужели вновь, в заросшей кожей стране, что-то где-то вдруг невнятно шевелится? Какие-то макрофаги, сопротивляющиеся болезни уныния, просто, как минимум, потому, что это болезнь?
Понял. Согласен. Я слишком много романтизирую ничего не значащие совпадения.
...Но будет забавно увидеть лет через 7 - был ли я прав.