Волгоградская обл. Хутора. Пара слов о родовом гнезде
Очень сложно и одновременно очень легко рассказывать о местах которые знаешь по собственной жизни и жизни своей семьи.
В моей шизанутой родословной никто не умирал там, где родился, каких только народов не нашлось (но евреев для легкого получения израильского паспорта все равно нет) ). Многие из моих предков и родственников тщательно скрывали свое прошлое, и правда о родословной умерла вместе с ними. Самых достойных людей репрессировали.
Многие сознательно отрекались от своего прошлого. Не просто так - дед перестал быть талантливым украинским пареньком, земляком Нестора Махно, говорящим только по украински, выучил русский, до конца жизни говорил без акцента и преуспел сначала в авиаконструкторском деле, а потом и на партийной работе. А его отец, в свою очередь, очень удачно забыл свою пришлось из Польши, и получил за это еще более весомую награду - остался жив во время молоха репрессий и даже умер своей смертью.
В историческое науке существует термин "вырывание" - это когда людей вырывали из их обычного быта и семьи, родового селения и народа, и зашвыривали куда-то далеко, где не было упоминания о прежних культурных корнях, ни единоверцев, ни пейзажей, ни родственников.
Эти люди или погибали, или достигали успехов, чаще всего бОльших чем старожилы - это нормально, у кого нет тыла, защиты за спиной, то всегда более мобилен и более, хм, бесстрашен что-ли. Он всегда знает, что может рассчитывать только на себя. Им привычнее за жизнь цепляться.
Все моя родословная - "вырванные".
Да и сам я вырванный, собственно. Живу транзитом из ниоткуда в никуда. Ни дома, ни флага, ни Родины.
Но все-таки даже у меня в родословной есть место, которое не будет ошибкой назвать родовым гнездом.
Это горсть хуторов в современной Волгоградской области, в Михайловском районе.
Связан я с этими местами через свою бабушку по отцовской линии.
Ее предки, донские казаки, много поколений жили в этих местах, тогда относящихся еще к т.н. Волго-Донской губернии, она родилась в хуторе Большие Медведи, как и пять ее сестер и один брат.
Правда, в лучших традициях моей семьи, оказалась единственной, кто из семьи в раннем возрасте покинул родные места и ушел из Голодного Поволжья на заработки, сперва в Самару, а потом в шахтерский Донбасс. Где встретила моего деда и осталась, но это уже совсем другая история.
После смерти деда вернулась опять в свой хутор, хотя родовое поветрие не изменить и умерла она все равно в итоге не там, где родилась.
Тогда я прожил какое-то не сильно великое, но значимое время среди обширной казачьей родни - потомков всех бабушкиных сестер и соответственно их родней. Так получилось, что большинство из них так там и живет (жило) в Волгоградской области.
Это очень интересные места.
В них нет ничего особенного и древнего, а на многих они и вовсе окажут великую тоску - поля во все стороны, крайне редкие деревца, петляющие по невысоким холмам дороги, т.н. балки - мелкие пруды в складках холмов.
Многие считают, что селение можно надежно спрятать только в лесу - ничего подобного - многие хутора стоят посреди поля так, что отъедешь в сторону - все, его уже не видно, кругом поле чистое. Хутор спрятался где-то за невысоким холмом или в ложбине.
С первого взгляда люди здесь живут такие же как везде - в меру пьют, в меру работают, в меру радуются, в меру грустят. Да, это так. Но все же есть то, что пришло от казачьих предков и чего, увы, нет у многих иных - необычайное свободолюбие. Свободолюбие порой в ущерб благосостоянию и выгодам. Это люди из разряда тех, кто выберут первое меж голодным бродяжничеством и золотой клеткой.
Все голосистые. Слышали ли вы казачьи песни когда их горланят всем хутором? А голоса у всех сильные, слух словно от рождения всем дарится, и песня вольная аж дребезжа в воздухе летит куда-то за горизонт, над стихшими прудами, над табунами коней в степи, над домиками и скирдами. Слышали ли? О-о, не слышали вы!... А я слышал. Сам горланил.
Особое отношение к родственникам, даже дальним. Листал альбом с фотографиями у дальних родичей, с которыми только познакомился, и вдруг наткнулся на страницу посвященную мне и моим родителям. "А откуда наши фотографии и почему?" - изумился я. - "Ну как откуда и почему, вы же родственники" - изумились в ответ.
Но время идет. Родичи умирают. Ближние родственники становятся дальними, дальние знакомыми, знакомые никем.
Вот уж лет десять как моя нить с этими местами оборвалась. Бабушка сперва уехала, потом умерла. Ее сестры умерли вслед. Молодые из хуторов подались в райцентр, из райцентра в центр.
Хутора обезлюдели. На них остались доживать старики.
Спустя много лет мой путь лежал рядом. Я, чувствуя себя крадущимся по чужой квартире вором, стараясь не попасть никому на глаза, проехал по хуторам, где осталась часть молодых лет и совершенно особенные переживания.
Настроение было кладбищенское. Плюс погода добавила - сек мерзкий холодный дождь, небо было свинцовым.
Я понимал, что время и детство ушло, что родовое гнездо разлетелось и что я, собственно, и не тоскую и не жалею ни о чем. Страница перевернута. Но невесть откуда всколыхнувшееся чувство какой-то странной гадливости не покидало.
Наверное это то, что должны нормальные люди чувствовать на похоронах, закрывая гроб с близким человеком крышкой и слыша стук комьев земли в крышку, и что я на похоронах никогда не чувствовал.
Наверное это осознание, которые испытывают нормальные люди, понимая что всё, кто-то умер, что-то умерло и это навсегда, и что никогда не чувствовал я, просто уходя в другую реальность и скорее забывая минулое, нежели переосмысливая его.
Рассказывать о исторической части этих мест сложно - осталась история, но не осталось свидетельств. Обо всем придется рассказывать как ушлому экскурсоводу на куцых развалинах - "взгляните вокруг и представьте..."
Поворот на Михайловку соседствует с погостом.
Погост выглядит особо зловеще - деревца редкие, поле из крестов прямо у трассы. Кладбище на холме, неуютное, продуваемое, с распутицей.
Если мертвые видят - не хотел бы я лежать на пустом холме и смотреть вечно на кипящую дорогу, по которой громыхают на колымагах все еще временно живые
Когда-то все эти земли были землей кочевников - хазар, половцев, татары, выходцы из Золотой Орды.
Лишь потом на эти земли стали идти казаки.
Михайловский район назван в честь казака Михаила Себрякова, которому эти земли (в то время практически безлюдные) были дарованы Петром I-ым. Кстати станция в Михайловке так до сих пор и называется Себряково - надумаете поехать - билет берите до нее, до станции "Михайловка" никто билета вам не продаст.
Хутор Большие Медведи, ныне Большемедведевский, получил название от имени семейства Медведевых, которые в свое время за какие-то прегрешения оказались на каторге в Сибири, а потом, вернувшись, ушли с казачьими переселенцами осваивать эти места, и осели своим хутором.
Рядом с Большемедведевским лежит хутор Маломедведевский - часть семьи откочевала туда.
Из Сибири семья Медведевых принесла интересный народный промысел которым Медведевские хутора долгое время, вплоть до советских, славились - резьба по дереву, причем по самой сложной для отделки части - близ корней, фактически по пню. Вырезали в основном фигурки медведей.
Промысел ясно показывал сибирский быт - подобные промыслы, особенно учитывая безлесность, в этих местах был крайне необычен.
Сейчас, разумеется, это промысел безвозвратно утерян.
Мой прадед был одним из первых механизаторов на Волге. Когда он привез в свое село трактор старушки крестились и одергивали попу подол, требуя уразумить продавшегося сатане и дьявольской машине.
Семья была крупная и трудолюбивая. Своими силами сделались зажиточными. Построили мельницу. Но свои деньги построили сельскую школу.
Во времена репрессий, разумеется, написали как на кулака донос. Хотели припаять расстрельную "эксплуатацию рабочего класса", но не смогли - семья трудилась сама, батраков никогда не нанимала. Не выгорел эксплуататор. Тогда просто разграбили утварь, а семью, включая беременную прапрабабку, в холодном позднем ноябре посадили на телегу и сказали убираться куда глаза глядят.
Мельницу бросились делить, но переругались и в итоге кто-то пустил красного петуха.
Горящая мельница вращала горящими лопастями и чадила дымом.
Школу бросились ломать, как буржуйское изделие. Школа была сделана на совесть, сломать было сложно. Поэтому содрали крышу, полы, книги спалили, остов здания бросили.
Вскоре пришел указ о образовании, бросились школу восстанавливать, но поздно уж было, и книги сгорели, поэтому с тех пор большемедведевцы в школу ходили в соседний поселок за 6 км пешком, при любой погоде.
Спустя несколько лет семья приютившаяся у родственников смогла вернуться.
Трудолюбие взяло свое, семья вновь стала зажиточной.
Прадеда выбрали председателем колхоза.
Во время Голодного Поволжья колхоз под его руководством стал рекордсменом по зерну.
Из центра пришел приказ - все зерно сдать, за укрывательство свыше двух колосков - расстрел с 14 лет. Сдача всего зерна - голод и смерть.
Прадед укрыл часть в тайниках, спасая свой колхоз от голода.
Снова написали донос.
Ночью приехал воронок, прадеда увезли. Не успел воронок скрыться - вновь пришли односельчане, грабить у буржуев утварь. Взять было немного. Разочарованно унесли тарелки, корыто, веялку, сельскохозяйственные инструменты.
Похоронка на прадеда пришла с Беломорканала, с 1-го участка. Где-то там его тело бросили в братскую могилу.
Я был в Карелии, в Беломорске, стоял на 1-й участке, смотрел на желтоватое море. Где-то под ногами лежал прадед.
Разумеется - все репрессированных потом реабилитировали. Факт незаконного раскулачивания доказан по суду.
Не знаю, будет ли отрадой мертвому прадеду спасавшего людей восстановленное и молвой и по суду доброе имя.
Во время войны эти места не попали под оккупацию, но линия фронта проходила рядом, станция Кумылга, что в 8 км, была одной из ключевых.
Брат бабушки погиб при авианалете.
Через хутор проходили отряды бойцов.
Один раз держали у себя раненого в бок солдата. В фронтовой антисанитарии его рану облепила шапка из вшей. Спасло какое-то химическое средство, которое хоть с адской болью, но вшей вывело, они сыпались ковром и дети топтали их ногами, пока не расползлись.
Солдату повезло, пошел на поправку. Даже запомнил адрес и много лет спустя прислал письмо-треугольник с благодарностью - спасли, мол-де, вы меня, сейчас в строю, воюю, в Западной Беларуси уже стоим.
Интересно, выжил ли?
Перед Большемедведевским лежит совхоз Реконструкция, самый большой центр культуры в круге здешних хуторов - в Реконструкции есть даже два небоскреба
Школа и Ленин
Автостанция. Ворота в мир
Символизм на символизме. Реконструкция. МММ. Крест.
Сейчас асфальтированная дорога на Большемедведевский только одна. В незавидном состоянии. Спасает только малый траффик. Выглядит так, словно выехать их хутора можно, но въехать уже нет.
Администрация хутора (в котором сейчас живет менее 100 человек), по совместительству, не смейтесь, хуторская гостиница из одного номера
Символично всковырнутая табличка "Сегодня в клубе".
Рядом разрушенное сельпо. Магазина в деревне теперь нет.
История повторяется - сельпо повадились грабить, хозяин разозлился, из хутора ушел а сам добротный кирпичный домик разрушил до основания
Сельский клуб. Дедова мельница стояла именно на этом месте
Сразу за хутором широкое поле, пруды и балки
Момент истины - встреча с домом где когда-то жил.
Бывает у меня странное ощущение о том, что все, что со мной когда-либо было было не со мной, а с кем-то, кого я хорошо знаю, но он не я.
Видя заброшенный дом где я когда-то жил, который я помню живым, в котором я сам копал подвал и строил сараи, махал лопатой в огороде, собирал гроздьями спелые вишни, чувствуешь какое-то гадливое недоумение - как?! Как я мог здесь жить? Что вообще могло связывать меня с этим странно знакомым местом?
Своими руками подвал рыл. В прохладное подземелье жарким летним днем урожай стаскивал.
Забор упал. А построенный мною сарай, надо же, стоит
Параша ушла в землю
"Живые есть?". Живых нету.
Пришел казак домой, да только мать умерла
Жена молодая не дождалась, ушла
И нет деревни, лишь пепелище кругом
Казак заплакал, потом забылся сном
Сперва был грустен. Потом запил.
Взял в руки гусли. Хватил что было сил...
---
В час последний похоронный
Трупом пахнет самогон