Александр Башлачёв: Человек Поющий
Небо над нами - это колокол без языка. Раньше язык был, но теперь небо пустое,
и мы - рассыпанные по полю колокольчики...
Александр Башлачёв
Итак, я снова рад приветствовать всех своих читателей в нашем новом путешествии. Как вы можете видеть, пейзаж сменился более чем быстро. И из тёплой, политически жаркой, Ливии, мы с вами уже перенеслись на кривые улочки Санкт-Петербурга. Для многих из вас это уже третий визит в северную столицу, более чем загадочный и мистический город, подаривший миру целую плеяду гениев. Наш сегодняшний персонаж, в своё время, тоже бродил по этим каменным мостовым и мрачным дворам-колодцам, как вы понимаете. Дыхание его, в отличии от дыхания других гениев разных эпох, особенно отчётливо ощущается не в галереях и музеях, но в самых обычных грязных питерских парадных, время в которых остановилось, как кажется, уже навсегда... Тех, кто привык в наших путешествиях полагаться в первую очередь на свою голову, хочу немного огорчить. Сегодня вы можете почувствовать себя несколько не комфортно, поскольку придётся воспринимать происходящее не столько мозгом, сколько сердцем. Ведь только сердце способно увидеть, почувствовать и переработать такое количество безумного тепла и отчаяния, которые ежедневно вскипали в крови нашего сегодняшнего героя. И пьянили, и щемили, и отдавали неуловимым шлейфом самых невероятных смыслов и образов. Величайший сказитель времён советской России, одна из последних жертв собственной души. Певец истинно русских традиций...
И вот, кто-то из вас, подняв взгляд в неповторимое молочно-белое небо зимнего города на Неве, смотрит как поток белых хлопьев в медленном вальсе спускается сверху, лишь на секунду садясь на наши шарфы и шапки, чтобы растаять уже навсегда. И какая-то отчаянная неизбежность стучится в наше сердце. И спасенья от этой вечной зимы, кажется, уже не найти. Всё смешивается в наших головах - изогнутые хребты окостеневших каналов, несущих кровь рек по венам древнего города, подслеповатые торцы домов, зачастую трёхглазые и мёртвые, бездумные толпы людей, спешащие по своим делам. И колокольчиком внутри звенит затихая эта самая мелодия. Знакомый тревожный голос уже не поёт, но, как кажется, молится. И молитва эта летит над Петербургом в такт гитарным аккордам и сердечному биению: "Там где ночь разорвёт тревога, там где станет невмоготу - вот туда тебе и дорога, наверстаешь свою версту..."
Вдохнув полной грудью, примеряя на себя эту безумную, трагическую жизнь, мы уже плывём над куполами и дворцами, замками и парками. И сердце наше бьётся, мы чувствуем каждую минуту, каждый отголосок, затаившейся в нас жизни, затаившегося тепла, которое должно быть выстрадано, которое должно разболеться до крови, до дикой полыньи, в которой ещё бьётся та самая русская ладья. Потому что само биение сердца, сам ритм жизни уже заставляет напрочь окостеневший мир скинуть свою кольчугу из синего льда, принимая веру как избавление, а любовь как религию. И потоков сегодняшней блаженной крови, без сомнения, хватит на всех нас...
Однако, кто-то из вас уже находит себя на берегу одной из небольших питерских речушек, а вода на ваших щеках то ли скупые слёзы о том, что уже не вернётся, то ли просто новая жизнь пушистых хлопьев снега. Но глаза уже не хотят открываться и мысли, как вы понимаете, только об одном... И я снова извиняюсь что заставил вас испытать это чувство, ощущение настоящей жизни, невыносимой лёгкости бытия, если вам угодно. Это, как вы понимаете, главное предупреждение всем тем удивлённым читателям, которые до сих пор не могут найти в себе силы стать зрителями и заглянуть уже не в телевизор, но в зеркало собственной души... И наш сегодняшний спутник наглядно демонстрирует не только всю силу света и тепла в этом мире, но и, к сожалению, совершенную их неуместность, их тщетные чаяния растопить многометровую корку льда на человеческих сердцах... Однако, всё это, как водится, ближе к финалу. А пока история только начинается и наш герой уже выходит на полутёмную сцену небесного театра. Он конечно же будет играть для друзей, играть, разрывая себя на крохи и скармливая свою любовь всем окружающим, причащая их. И поверьте, после такого зрелища переступить грань будет уже невозможно и обратной дороги просто нет. Весь вечер на сцене только для вас и только в рамках "Лабиринтов" Александр Николаевич Башлачёв.
Александр Башлачёв родился в мае 1960го года в Череповце. Как вы видите, этот достаточно большой областной город ( около 300 тысяч человек населения ) живёт в основном за счёт своих заводов и химических предприятия. И, как это бывает во многих городах подобного типа, люди едут сюда преимущественно за работой. Свободное время большая часть населения, конечно же, занимает выпивкой - серые будни дают о себе знать. В семье Башлачёвых же всё не так. Мать Александра - учительница в школе, а отец - начальник цеха череповецкого металлургического завода. Живут как и все честные работяги - не бедно и не богато. И кажется, что череда серых дней за окном так никогда и не закончится, не рассеется, не будет взрыва красок, эмоций и чувств. Но в копилку любви и надежды маленького Саши уже в детстве по крохотной монетке падают те самые капли любви, с которыми уже совсем скоро ему самому будет не сладить.
Ещё в школе Александр Башлачёв начинает писать стихи для классного альманаха. Маленький Саша аккуратно выводит букву за буквой, рифмуя слова буквально на лету. Стихи становятся не столько его хобби, сколько стилем жизни. В шестом классе Башлачёв берётся за прозу. Книгу, которую он в тайне будет писать, пресытившись стихами, не увидит никто из его одноклассников и учителей, потому что она будет уничтожена самим автором. И я уверен, что многие из вас могут вспомнить тот момент, когда перечитав свои собственные детские пробы пера, мы выходили с тетрадкой на одинокий пустырь и сжигали её дотла, успокаиваясь тем, что над этой глупостью уже никто и никогда не сможет посмеяться. Но каким же чудесным было это время. Время, когда можно было склониться над очередной книгой по философии, или томиком Есенина, и погрузиться в те образы, в те тайны бытия, которые автор с первых же букв начинается вытаскивать, как бусинки на нитке, откуда-то из глубин своей души. И истинно прекрасны те времена, когда мы понимаем что впереди нас ждёт только самое лучшее, только самое светлое.
Между тем, время обучения летело. Да и в целом времени оставалось не так уж и много - Александру уже исполняется 20 лет. Неудачный опыт работы художником на заводе отца в очередной раз расставил все точки над i - Саша хотел стать журналистом и никем иным. Он чувствовал живое дыхание слова, мог привораживать рифму, и тексты-заклинания уже начали свои ритуальные хороводы в молодой и стопроцентно безумной голове юного поэта. Во время его учёбы в Свердловске на факультете журналистики, рождает первое произведение из тех, что в будущем принесут Башлачёву славу самобытного национального поэта. Это будет "Грибоедовский вальс". И вот она - первая полупрофессиональная проба гитары, эти руки молодого неуверенного в себе поэта, который после первых аккордов уже начинает плавные словесные плетения, уносящие нас куда-то вдаль, словно мы, подобного главному герою произведения, проваливаемся в какую-то трагическую вселенную, в которой не хочется жить, но которую очень хочется изменить. И первый предохранитель в голове Башлачёва уже перегорает, как вы понимаете. Закончив, он ставит гитару рядом с собой, закуривает "Беломор" и понимает - вот оно, то, ради чего стоит жить. В памяти всплывает момент из детства, когда прочитав "Опыты" Мишеля де Монтеня, он уже выводит для себя формулу определяющую нравственность человека как его независимость. И единственным путём, который сможет дать эту независимость, конечно же является творчество. Не столько журналистское, сколько поэтическое.
Вольный дух, который поведёт Башлачёва по жизни - от первых ступеней института, до того самого проклятого подоконника - уже бьёт фонтаном и не позволяет изменять самому себе. Лишь хорошая дружба со старостой группы спасает его от выговоров по поводу многочисленных прогулов. Кажется, что он не учится, а просто воспринимает всё налету. Предметы, связанные с литературой, даются ему крайне просто. Проблемы возникали только с военной кафедрой, на которую сплошным потоком текли башлачёвские справки о плохом состоянии здоровья, выписанные то тут, то там, полузаконным образом. И дело здесь даже не в нежелании служить, но в том самом нежелании прислуживаться и действовать по указке, которое уже тогда воспринималось как "откос" и неуважение к своей стране. Но о каком неуважении может идти речь, когда понимание Родины и государства абсолютно расходятся в сознании юного поэта? Когда своим духовным вкладом человек ежедневно сдвигает такие непосильные глыбы времени и морали, совершает труд, который до сих пор трудно переоценить? Ведь у каждого сознательного человека свой фронт в нашей сегодняшней жизни, это и есть тот самый Вечный Пост, как вы понимаете... Однако и на обычных лекциях Александра видят нечасто - его образ жизни всегда являлся для близких и друзей загадкой. Полуночное существование в сыром неотапливаемом полуподвале сказывалось на нём достаточно сильно, и порой болезненность, вызванная самим фактом такого существования в чужом городе, выплёскивалась не стихами и песнями, но нервными срывами, которые Александр старался от всех скрывать. Но то, что можно скрыть от других, никогда не утаишь от себя. По факту этих депрессий, подпольными путями, Башлачёв сделает себе справку, которая освободит его от службы в армии. На бумажке, заверенной штампом врача будет красоваться одно единственное слово - циклотемия.
В посиделках с друзьями, которые обычно продолжались ночами напролёт, Александра спрашивали, что же он хочет от жизни? И это был очень уместный вопрос. Молодой поэт, чьи стихотворения, написанные для группы "Рок-Сентябрь" сделали её лауреатом конкурса, проводимого в то время "Комсомольской правдой", лишь улыбался, и откинув голову на спинку кресла говорил "Я хотел бы быть ветром..." И вот он - первый из последних гениев современной литературы. Не только ветер, но и свеча, которую, как вы понимаете, очень легко погасить. А по бумаге уже бегут эти нервные строчки стихов:
Тепло, беспокойно и сыро,
Весна постучалась ко мне.
На улице тают пломбиры,
И шапки упали в цене.
Шатаюсь по улицам синим
И, пряча сырые носки,
Во всех незнакомых гостиных
Без спроса читаю стихи.
Я занят веселой игрою -
Я солнечных зайцев ловлю,
И рву васильки на обоях,
И их васильками кормлю.
Красивая женщина моет
Окно на втором этаже.
Я занят веселой игрою.
Мне нравится этот сюжет.
Киваю случайным прохожим,
По лужам иду напрямик.
А вечером спрячусь в прихожей,
Поплачусь в чужой воротник.
В 1984ом году Башлачёв увольняется из редакции ненавистного "Коммуниста", работа в котором просто убивает его. Темы для статей - самые что ни на есть советские. Здесь и достижения ударников труда, и прочие заметки о работе партии и тех, "кому на Руси жить хорошо". Но душа Александра уже больна другой Россией, не краснознамённой, подневольной, "абсолютно-вахтёрской", но свободной и мыслящей самостоятельно. И во все время эта самостоятельность являлась главное целью поэтов и революционеров, обидно лишь то, что на смену им, вне зависимости от страны и идеи, постоянно приходят всё те же бюрократы, и лозунги "Пятилетку в три недели" уже превращаются в "Удвоим ВВП за два дня". Обидно лишь, что результат так и остаётся нулевым, и каждое занятое кресло чиновника это не надежда на спасение, но просто ещё одна благоустроенная жизнь у пульта с кнопками управления народом.
В том же году близкий друг Саши, Леонид Парфёнов, знакомит его с журналистом и музыкальным критиком Артемием Троицким, публикации которого в это время уже были запрещены в советских изданиях. На счету Троицкого к тому моменту было множество статей про группы такого масштаба, как "The Beatles" и "Deep Purple". Увидя у себя в дверях очередного поэта-композитора "а-ля непризнанный Высоцкий", он, конечно же, без особого восторга посмотрел на него, предложив сыграть что-нибудь "из своего". И в этот момент происходит что-то невероятное... Башлачёв берёт в руки гитару и резкими ударами уже задаёт ритм, задаёт темп биению сердец. Он отточенными, уверенными ударами пальцев о струны уже растирает себя в кровь, в стружку, выдавая уникальный по своей силе материал, который, казалось бы, невозможно услышать уже нигде, но как не поверить своим ушам, когда всё это происходит здесь и сейчас ? Когда голос, колокольчики повешенные на запястье и ритмичный бой уже опустошают, и выворачивают на изнанку, и очищают от всего того, что долго копилось внутри, и тщетно искало выход из лабиринтов души. А маленький человек с гитарой уже растворяется в пьянящем болью и скорбью воздухе, превращаясь во что-то удивительное, расцветая всеми цветами радуги и всеми узорами, какими зимой мороз разрисовывает окна. Именно так расправляет крылья новорожденная бабочка, именно так начинается путь длинною в четыре неполных года.
И вот само время закрутило Башлачёва в колесе квартирников, на которых он, сбивая пальцы, молился под звон колокольчиков и перебор гитарных струн. И молитвы эти были такими родными и близкими, что даже видавшие виды музыканты отмечали их стройность и гармоничность. Но не смотря на уникальный стих, Александр так и не смог подобрать своего ритма. Он всегда вырывался за рамки нужной, "причёсанной" песни, отказывался от большинства предлагаемых концертов перед публикой, предпочитая небольшую компанию уже известных людей, которые помогали ему организовывать всё новые и новые выступления. И, как олимпийский огонь, вести о новом талантливом исполнителе уже переходили из рук в руки, передавались на магнитофонных лентах, а Башлачёв всё также неуёмно сбивал пальцы в кровь, оставляя капли души не только на гитаре и собственной рубашке, но и в сердцах каждого своего слушателя. Но многие концерты заканчивались, когда наступал вечер. А значит - надо было расходиться по домам. И Александр Башлачёв, взяв гитару в одну руку, спускался по лестнице очередного подъезда. Питерская ночь слепила своим тёмно-синим небом, он шёл мимо маслянисто-чёрных речек, закованных в гранит, мимо новостроек, по опустевшим улочкам. И идти было некуда, ведь дом находился где-то там, в далёком Свердловске, где в 1985ом году уже рождается его первый сын Иван.
В отличии от своих "коллег по цеху" - Цоя или Агузаровой, он не стремился к славе, деньгам и публике. Александр Башлачёв играл для своих, и свобода от популярности, в его понимании, конечно, соответствовала внутренней свободе. В своё время он был дружен и с Андреем Вознесенским, и с Аллой Пугачёвой, которая во время очередной их встречи, нарисует на внутренней обложке его паспорта сердце и каплю крови. Но всё это не то, не то, не то... И как же нам сложно понять загадку души настоящего поэта, для которого творчество это не деньги или заработок, для которого боль - это фильтр, а страдания и самоистязания - необходимость, ведущая к очищению и переходу на новый уровень понимания мира.
Отпусти мне грехи - я не помню молитв, но если хочешь стихами грехи замолю!
Объясни, я люблю оттого что болит, или это болит оттого что люблю?
Но приходит время, когда после продолжительной тяжёлой болезни, сын Александра Башлачёва уже умирает. И дичайшая депрессия накрывает поэта с головой. Она заставляет творить, заставляет пульс в висках биться сильнее, потому что если не работа, то смерть. И именно после этого события были написаны самые монументальные башлачёвские песни. Песни-плачи, песни-притчи, песни-эпосы, песни-обелиски - "Случай в Сибири", "Посошок", "Абсолютный вахтёр", "Егоркина былина", "На жизнь поэтов" и, конечно, же "Ванюша", как чудовищная исповедь светлой и не запятнанной грехами русской души. И уже становится не важно - снег на улице или зной, работа кипит - если не в тетради, то в голове. Александр предпринимает попытку записать свой первый альбом - "Вечный пост", но поступает с ним также как и со своим школьным произведением - уничтожает оригинал, потому что он не соответствует его ожиданиям: слишком грязно для записи, но слишком прилизанно для понимания и передачи всего того коктейля чувств, который бурлит внутри. И остаётся последний выход - бумага. Башлачёв судорожно записывает все свои тексты. Нужно успеть. Нужно всё закончить. Нужно разобраться со всеми долгами и оставить после себя то, что оставить не стыдно. Переписать и не читать - ни в коем случае не читать то что получилось, НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ.
До записи одной из последних песен -"Вишни", мало кто из друзей подозревал что происходит с Башлачёвым. Да и он был таким всегда - сам уходил, и сам приходил, если квартирник был ему в тягость, то просто его отменял, находил тех людей, которых ему было нужно найти, ночевал неизвестно где, нередко переезжая от друга к другу, зачастую собирал бутылки на улицах Санкт-Петербурга, чтобы накопить на билет домой. В последние годы жизни, само существование его превратилось в переезды, в побег от самого себя. И к чему ещё может привести такой повышенный внутренний градус горения? В знаковом 87ом его, как одного из самых оригинальных поэтов своего времени, просятся принять участие в съёмках двух кинофильмов. В обоих случаях он откажется от участия уже по ходу съёмочного процесса, а в августе 87го запишет свою последнюю композицию, которая, к сожалению, будет утеряна.
И вот перед нами финал. Тот самый финал, который до сих пор остаётся неразгаданным. За окном питерской квартиры зима. Февраль. Белый хоровод снежинок с вихрем проносится за окном, а человек с гитарой аккуратно перебирает струны усталыми пальцами. Его глаза уже не такие жизнерадостные. Он выглядит сосредоточенно и выстраивает свои песни каким-то определённым пугающим образом, развивая в повествовании мотив смерти, доводя притчу о ней до последней финальной точки. А за окном всё также темно и холодно, и по оконному стеклу уже сползает одна капля воды, потом другая, потом третья... И все те, кто видел Александра в эту ночь уверяют, что он был немного не в себе, собрал друзей вместе, никого не предупредив заранее, испытывал тяжелейшую депрессию, сильно нервничал. Тексты его, тяжёлые и болезненные, до сих пор наизусть никто не знал, что заставляло Башлачёва огорчаться ещё больше. А вдруг всё зря? Вдруг всё это никому не нужно?
Утро наступило неожиданно быстро, и пока все спали, Башлачёв подошёл к окну. Он открыл ставни и холодный снежный ветер подул ему прямо в лицо. Александр берёт в руки трубку телефона и звонит своей жене - она уже ждёт от Саши второго сына, Егора. Поэт сегодня как никогда молчалив и за весь разговор произносит лишь несколько уже избитых временем фраз. Александр всё пристальнее смотрит в окно, за которым дует холодный, обжигающий ледяными снежинками ветер. Башлачёв что-то взвешивает и, кажется, о чём-то безумно сожалеет. Тот самый ветер, которым он всегда мечтал стать. Но теперь, конечно же, поздно. Теперь уже поздно всё, и жить навзрыд больше не получается... Высота такого окна не позволяет человеку встать на подоконник в полный рост, как вы видите, и приходится присесть, свесив ноги вниз. И вот тот единственный момент, когда ты ещё жив, но уже приходит осознание содеянного - когда голые стопы касаются холодных кирпичей фасада здания. Но пути назад уже нет и остаётся только раскинуть руки и немного оттолкнуться от подоконника...
Немой мёртвый февраль ещё долгое время будет заметать вьюгами северную столицу, провожая по дороге на погост одного из лучших своих поэтов. Поэта, которого в последствии будут сравнивать с Пушкиным и Высоцким, Человека Поющего, чьи песни позже будут использованы для одноимённой театральной постановки. Александр Башлачёв будет похоронен на Ковалёвском кладбище 23 февраля, в день защитника отечества, что, конечно же, очень символично. На крышку гроба, заботливые друзья положат гитару и похоронят её вместе с Башлачёвым. Так уходит Голос, так уходит Человек, так уходит Надежда На Лучшее. С тех пор дорога на Ковалёвское не будет зарастать уже никогда. Нельзя сказать, что к Башлачёву после смерти приходят в гости толпы друзей и поклонников. Скорее гости очень даже редки, да и, как кажется, не очень здесь уместны - Саша никогда не стремился к славе. Однако, она нашла его сама. Потому что пришло время поэзии, пришло время музыки сердца. И он с природой поменялся местами, теперь уже не на его запястье звенит колокольчик, а на берёзе, которая растёт рядом с последним пристанищем Александра. Не он поёт свои песни-притчи природе, но она гулким эхом бубенцов сожалеет об утрате. О потере, которую уже никогда ничем не восполнишь...
Пусть не ко двору эти ангелы чернорабочие.
Прорвется к перу то, что долго рубить и рубить топорам.
Поэты в миру после строк ставят знак кровоточия.
К ним Бог на порог. Но они верно имут свой срам.
Поэты идут до конца. И не смейте кричать им "Не надо!"
Ведь Бог... Он не врет, разбивая свои зеркала.
И вновь семь кругов беспокойного, звонкого лада
глядят Ему в рот, разбегаясь калибром ствола.
Шатаясь от слез и от счастья смеясь под сурдинку,
свой вечный допрос они снова выводят к кольцу.
В быту тяжелы. Но однако легки на поминках.
Вот тогда и поймем, что цветы им, конечно, к лицу.
Не верьте концу. Но не ждите иного расклада.
А что там было в пути? Эти женщины, метры, рубли...
Неважно, когда семь кругов беспокойного лада
позволят идти, наконец, не касаясь земли.
Немного творчества Александра Башлачёва
Click to view