Последний викинг
Оригинал взят у sergeytsvetkov в Последний викинг
Вольтер называл Карла XII самым удивительным из людей.
Я согласен с этим утверждением, хотя вкладываю в него другой смысл. На мой взгляд, Карл удивителен тем, что он сознательно пытался воскресить в христианском мире XVIII века - века просвещенного абсолютизма, Ньютона, энциклопедистов - традиции и обычаи своих древних предков. Подобно древним конунгам, которые шли в поход, не зная путей и не считая врагов, Карл слепо вверял себя своей судьбе, не заботясь ни о чем, кроме чести воина. Он намеренно воскрешал древний обычай войны, благодаря чему его походы приобрели черты легендарных странствий северных дружин по пути «из варяг в греки».
Военное предание было в Швеции сильно, как нигде в Европе. Только благодаря войнам страна приобрела то значение, которое она имела к началу XVIII века, и только войнами его можно было сохранить.
Карл рос в атмосфере героических преданий. Он с детства увлекался чтением саг. Саги оказали сильное влияние на его воображение. Семилетний Карл уже выражал желание поручить царствование брату, пока он сам будет странствовать с дружиной по свету. Эта страсть не угасла и с возрастом. Перед Полтавским сражением, когда раненому в ногу королю пришлось несколько дней пролежать в постели, он, чтобы развлечься, заставлял своего слугу, Гультмана, садиться рядом и рассказывать саги и истории о рыцарях. Гультман отметил в дневнике, что Карлу особенно понравилась сага о Роларе Гётриксоне, о том, «как этот богатырь одолел русского волшебника на острове Ретузари (где ныне расположен Кронштадт. - С. Ц..) и завоевал всю Россию и Данию, так что имя его почиталось и прославлялось на всем севере». Правда, в отличие от Ролара, Карл «русского волшебника» не одолел...
Конечно, редкий мальчишка не грезит о приключениях и подвигах, но у Карла это не было простой игрой воображения. Уже в детстве он начал вести соответствующий образ жизни: в 4 года сел на маленькую лошадку, чтобы присутствовать на маневрах войск; в 12 лет с восторгом писал о наслаждении скакать на королевских лошадях. В семилетнем возрасте он застрелил на охоте первую лису; в 11 лет - первого медведя. Причем в охоте Карл искал не добычи, а славы, как и полагалось викингу. Повзрослев, он не удовлетворился существующими охотничьими правилами, а издал указ, чтобы на королевских охотах ходили на медведя только с копьем или ножом (как древние витязи) и сам проделывал это множество раз. Но и этот способ охоты король нашел недостаточно рыцарственным и чересчур выгодным для охотника - и стал ходить на медведя с вилами и дубинкой. Он опрокидывал зверя вилами, а товарищи затягивали петлей задние лапы. Особенно прославилась охота в Кунгёере, на которой 18-летний Карл оглушил бросившегося на него медведя такими мощными ударами дубинки, что косолапого привезли в санях в обморочном состоянии.
Иллюстрация из первого издания книги Вольтера "История Карла XII", 1731 г.
Подобные забавы не были случайны - в них видно сознательное подражание обычаям викингов:
Уже Фритиоф ходит на ловитву;
В глуши лесной, не трепеща,
Вступает он с медведем в битву,
И без коня, и без меча.
Грудь с грудью бьются; но со славой
Смельчак, хоть ранен, прочь идет...
(Фритиоф, скандинавский богатырь.
Поэма Тегнера в русском переводе Я. Грота.
Гельсингфорс. В типографии вдовы Симелиус. 1841)
Это разительное сходство становится еще заметнее при взгляде на ближайшее окружение шведского короля. Прежде всего, помимо гвардии, мы видим рядом с ним особый отряд драбантов, который по-русски можно назвать не иначе, как «дружиной». Численность драбантов в начале походов Карла достигала 150 человек. Их набирали из самых храбрых офицеров армии, которые считались в этом отряде простыми дружинниками. Вождем дружины был Карл; заменял его Арвид Горн в чине капитан-лейтенанта. Драбанты следовали за королем повсюду, куда бы он ни направлялся; к любому из них Карл питал неограниченное доверие, в котором ему ни разу не пришлось раскаяться.
Драбант
В бою драбанты обязаны были орудовать одними палашами, по примеру древних витязей. Использовать пистолет или карабин дозволялось только в крайнем случае. Карл преобразовал также вооружение и назначение кавалерии: латы были сняты, сабля стала главным оружием. Кавалерия атаковала без выстрелов, врубалась в ряды неприятеля и стреляла только в рукопашной схватке. Артиллерией Карл пренебрегал, применяя ее в основном при осадах; это пренебрежение было одной из главных причин полтавской катастрофы.
Подвиги драбантов невозможно перечислить, каждая битва свидетельствует об их воинской доблести. Народная молва, как водится, преувеличивала храбрость и силу драбантов, некоторые из них на родине становились былинными героями. Особенно славился некий Гинтерсфельт. Про него рассказывали, что однажды он поднял пушку и сделал ею «на плечо», а в одном бою пронзил палашом вражеского солдата, поднял его тело на палаше и перекинул через голову; в другой раз он въехал под своды городских ворот, схватился большим пальцем за сделанный в воротах железный крюк и приподнял себя вместе с лошадью.
Как и полагается дружинникам, драбанты не пережили своего вождя. Их ряды таяли вместе с удачей Карла: перед Полтавой их было уже около 100, в Бендерах - 24; в 1719 году лишь нескольким уцелевшим ветеранам выпала честь стоять ближе всех к могиле героя.
В древние времена возле конунга находился один неразлучный спутник, особенно любимый вождем. В скандинавских сагах его называли Vapenbroder - брат по оружию или Fosterbroder - брат по воспитанию; в славянских языках этим понятиям соответствует слово «побратим». Побратимы никогда не разлучались, делили веселье и горе, труд и опасности, нередко вместе умирали.
Карл имел своего побратима - молодого герцога вюртембергского Максимилиана, которого шведские солдаты прозвали «маленьким принцем». В четырнадцать лет слухи о подвигах Карла вызвали в нем такое горячее желание участвовать в его походах, что семья вынуждена была отпустить его в шведский лагерь. Максимилиан увидел своего кумира в 1703 году под Пултуском. Он сразу представился королю и попросил позволения учиться под его руководством военному искусству. «Хорошо, - ответил Карл, - я вас стану учить на свой лад». Король тут же пригласил утомленного после дороги гостя сесть на коня и ехать с ним. Они долго скакали по шведским форпостам; принц достойно выдержал это испытание. С этих пор они были неразлучны, пока их не развела Полтава. Ни в одном бою верный паж не отстал от своего рыцаря.
Подобно вигингам, Карл любил войну не потому, что она давала ему возможность руководить армией и одерживать победы, а потому что испытывал радость, принимая личное участие в боевых действиях; жизнь доставляла ему удовольствие только когда он испытывал смертельный риск. Его письма дышат восторгом, когда он сообщает, что какому-нибудь отряду «выпало счастье столкнуться с неприятелем». Завидев издали врага, Карл подпрыгивал от радости и хлопал в ладоши: «Идут, идут!» Глаза его разгорались и он упрашивал генералов поскорее закончить приготовления, чтобы приняться наконец за «главное дело». Если же неприятель бежал, не оказывая большого сопротивления, Карл бывал не в духе. Это возбужденное предвкушение крови, опьянение боем роднят шведского короля с его предками - страшными берсеркерами, впадавшими в ярость от одного вида врага и исступленно бросавшимися в бой без доспехов, в одной сорочке (отсюда и их название), с мечами в обеих руках.
Зная это, стоит ли удивляться тому, что Карлом владела страсть к рукопашному бою? Правда, король долго сдерживал ее из чувства приличия: как он ни увлекался маневрами, как ни бросался в атаку в первых рядах своих солдат, какое-то время он ограничивал свое участие в бою личным присутствием и руководством. Но в 1708 году берсеркер взял в нем верх. В начале русского похода, в сражении под Гродно король влетел на мост через Неман, охраняемый польско-саксонскими войсками, зарубил одного офицера и заколол другого. С этого момента его руки не раз обагрялись кровью - на Украине, в Бендерах, в Норвегии. Говорили, что в одной из схваток с русской кавалерией Карл убил своей рукой 12 человек, но король, слыша такие разговоры, с обычной улыбкой замечал, что в подобных случаях надо верить только наполовину тому, что говорят. В Бендерах Карлу приписывали убийство девяти янычар. Позже, в Норвегии, произошел знаменитый бой у Гёландской мызы. Ночью на шведов врасплох напал отряд датчан. Карл одним из первых услышал шум нападения на часовых, побежал на помощь и с отчаянной храбростью защищал ворота. Он убил пятерых вражеских солдат, причем в буквальном смысле «рубился мечами» на льду с их предводителем, полковником Крузе, как конунг из саги.
Карл XII в сражении под Нарвой
Выбранный королем образ жизни тоже полностью соответствовал быту викингов.
В походах он никогда не останавливался в городах. Его главная квартира всегда располагалась в предместьях, уединенных замках или деревнях, даже если рядом находился большой город. Но и здесь Карл жил по возможности не под кровлей, а в палатке. Когда становилось слишком холодно, палатку обматывали соломой, что впрочем мало помогало, однако король терпеливо сносил холод и только иногда приказывал принести в палатку раскаленные ядра. Основным способом согреться была верховая езда, продолжавшаяся по нескольку часов.
Первое время Карл спал на походной кровати с матрасом, потом на сене или соломе. В последние годы он нередко ложился на земле или на полу, даже если рядом была кровать. В Норвегии ему стлали на землю еловые ветви: король закутывался в плащ, нахлобучивал на голову старую шляпу и ложился; по бокам вставали 2-3 солдата.
Королевский стол был чрезвычайно прост и умерен. В Швеции любимыми кушаньями Карла были хлеб с маслом, поджаренное сало и брага (легкое пиво). Вина он никогда не пил. Сервиз постоянно упрощался: из серебряного был заменен цинковым и наконец жестяным.
К женщинам король относился в полном соответствии с викингским уставом*:
Чти на суше мир дев, на судах нет им мест;
Будь то Фрея, беги от красы.
Ямки розовых щек всех обманчивей рвов,
И как сети - шелковы власы.
*Под уставом викингов здесь следует понимать заповеди поведения воина, которые встречаются в сагах. Поэтическая их обработка содержится в поэме Тегнера «Фритьоф».
Он не терпел их присутствия в лагере. На своих офицеров король смотрел как на военное братство (в уставе викингов говорилось: «никому не позволено вводить в крепость женщину») и очень неохотно давал им разрешение жениться. Из Саксонии он писал: «Моя сестра мне пишет, что до нее дошли слухи о моей предстоящей женитьбе; но я должен признаться, что женат на моей армии на добро и на лихо, на жизнь и на смерть. Впрочем мы стараемся все, сколько нас есть, избегать брака; в армии было запрещено думать о женитьбе как в Польше, так и в Саксонии, где мы теперь стоим, и никто в армии не смеет действовать вопреки тому, что однажды постановлено во благо всем».
Он часто повторял: «Любовь испортила немало великих героев». Женщина, которую Библия называет более сильной, чем смерть, которая лишила сил Самсона, чаровала Цезаря, заставляла плакать Александра Великого, никогда не входила в сердце Карла, неприступное, точно крепость. К многочисленным предложениям о браке, иногда весьма назойливым (принцесса брауншвейг-бевернская София-Элеонора даже сама привезла свою дочь в Стокгольм), Карл был равнодушен и просил приближенных, чтобы эти планы были отсрочены хотя бы до достижения им 30-летнего возраста. Когда ему исполнилось тридцать и бабка напомнила ему об обещанном, Карл ответил, что мужчине нечего спешить с браком до 40 лет и вновь попросил отсрочки до конца войны.
Карл не питал физиологического отвращения к плотской любви. Скорее можно сказать, что война поглотила все другие страсти. Он был солдатом-монахом, преодолевшим соблазн суровой жизнью и верой в очищающий пламень войны.
Личная умеренность и воздержанность не мешали Карлу проявлять щедрость к своей дружине. Устав викингов говорил о добыче:
Сам же конунг морской не вступает в дележ:
Он доволен и честью одной.
Раздавать солдатам золото горстями было его страстью. Нередко он давал каждому рядовому участнику особенно кровопролитной схватки по 10 червонцев; командиры получали соразмерные подарки.
Храбрые враги также возбуждали его щедрость. Король щедро одарил пленных генералов, взятых под Нарвой. Карл мог наградить и целые отряды, как это случилось, например, с одним саксонским эскадроном. Король подарил командиру отряда оседланного коня, поручику - 50 червонцев, солдатам - по червонцу. По возвращении в Швецию он всегда носил с собой до 400 червонцев и в отдельных кошельках от 10 до 50 червонцев. Карл тихо клал кошельки в руки то одному, то другому солдату или офицеру и запрещал всякие изъявления благодарности. Его пажу было приказано каждый вечер осматривать королевские карманы и восполнять недостающие суммы.
Шведская пехота
Как и викинги, армия Карла жила за счет населения. Иногда по политическим соображениям военные поборы принимали ужасающие размеры. В таких случаях инструкции Карла шведским генералам были просто бесчеловечны. Рёншельда Карл наставлял: «Если вместо денег, вы будете брать какие-либо вещи, то вы должны оценивать их ниже стоимости, для того чтобы возвысить контрибуцию. Все, кто медлит доставкой или вообще в чем-либо провинится, должны быть наказаны жестоко и без пощады, а дома их сожжены.» А когда какой-то из отрядов Рёншельда был истреблен поляками с помощью жителей одного местечка, Карл писал: «О поражении нечего горевать, если только наши храбро держались и защищали свою честь до последнего человека. Но местечко, где наши были побиты, и все кругом - должно быть выжжено. Жители, которые сколько-нибудь находятся в подозрении, что оказались нам неверными, должны быть повешены тотчас, хотя улики были бы и неполны, для того, чтобы все убедились со страхом и ужасом, что мы не щадим даже ребенка в колыбели, если нас затрагивают. Если неприятель вас не оставляет в покое, то лучше всего опустошить и выжечь все кругом, одним словом, так разорить страну, чтобы никто не мог к вам подойти. Что касается до нас, то нам нечего сообщать кроме того, что мы стараемся изо всех сил и также разоряем и выжигаем всякое местечко, где показался неприятель. Недавно я таким образом сжег целый город и повесил бургомистра».
Конечно, надо помнить, что Людовик XIV разорял подобным образом Пфальц, а Петр - Литву и Лифляндию. Но в действиях Карла видно больше сходства с поступками викингов, которые то отпускали купцов с товарами, не тронув ни тех, ни других, то, не довольствуясь грабежом, вскидывали детей на копья, а на спине врага вырезали «кровавого орла», то есть делали надрезы на спине и выгибали оттуда ребра в виде крыльев. (Правда, еще больше поступки Карла напоминают не совсем забытый в Восточной Европе «новый порядок».)
Карл XII и его солдаты. Худ. Эдуард Якушин
Походы Карла вторично, после странствий викингов, привели к разорению и вымиранию Швеции, надолго затормозили ее экономическое развитие. Датчанин Ван-Эффен, посетивший в те годы Швецию, писал: «Я могу заверить... что во всей Швеции я не видал, кроме солдат, ни одного мужчины от 20 до 40 лет». Историки оценивают людские потери Швеции в годы правления Карла XII в 100-150 тысяч человек. Это значит, что погиб каждый четвертый-пятый мужчина, то есть почти все трудоспособное население.
Карлу пришлось забирать у народа самое необходимое. Правительство беспрерывно вводило новые поборы, чтобы увеличить поступления в казну. Сборщики налогов посетили все дома и взяли половину припасов на королевские склады; за счет казны было скуплено все железо в стране, причем государство платило векселями; ношение шелковых платьев, париков и золоченых шпаг было обложено пошлиной; чрезвычайная подать была введена на каждую печную трубу. На доклад сената о нищете и разорении Швеции Карл отвечал: «Что касается нужды в нашем отечестве, то ведь это уже столько раз повторялось, что было бы достаточно, если бы об этом сообщали как можно короче, - так ли обстоит дело, как прежде, или же еще хуже».
Походы 1716 и 1718 годов в Норвегию носили на себе отпечаток походов викингов, с их «битвами на льду», единоборствами, бесполезной бравадой и т. д.; и как многих конунгов, короля ожидала смерть среди скал и лесов родной Скандинавии, в борьбе со своими соплеменниками. Карл XII пал от шальной пули при осаде Фридрихсгалла.
Солдаты и драбанты несут тело Карла XII, убитого под Фридрихсгаллом
Так что же осталось от Карла XII? Громкое имя, которое звучит в ушах, как пушечный выстрел, но не волнует ни сердце, ни сознание, блеск славы, поражающей своим бесплодием. Его блуждающая армия прошла по Европе, как племя кочевников, не принеся с собой ни новой религии, ни идеи, ни цивилизации, и исчезла, погребенная под развалинами сотрясенного ею мира. Кажется, что Карл явился только для того, чтобы подтвердить китайскую мудрость: «Великий человек - общественное бедствие»; впрочем его шпага была скорее инструментом военного артиста, чем оружием великого человека.
Карл принадлежит к тем историческим личностям, которые действуют только на наше воображение. Значение этих людей состоит, вероятно, в том, что они своей жизнью создают мифологию - не религиозную, а культурно-историческую, - которая становится частью народного сознания. Гомер в «Одиссее» говорит, что боги создали злоключения для того, чтобы будущим поколениям было о чем петь. Поэзия хранит память о героях еще более любовно, чем история. Атилла в мадьярских легендах предстает святым, как Давид, мудрым, как Соломон и великолепным, как Гарун аль-Рашид; сам Иисус Христос, спустившись с неба, ведет с ним переговоры и обещает его потомству корону Венгрии, как выкуп за Рим. Душу Роланда, которому в хронике Эгихарда отведена одна сухая строчка, Данте вправил, как живую реликвию, в светящийся крест, пересекающий планету Марс, вместе с душами Иуды Маккавея и Карла Великого.
Но если Роланд стал западноевропейской легендой, а Аттила даже евразийской, то Карлу XII, с его «викингским нравом» (Wikingersinn), подмеченным уже некоторыми его современниками, никогда не суждено выйти за пределы шведского эпоса. Это был сугубо национальный тип, который в эпоху просвещенного абсолютизма уже являлся доисторическим типом, последним викингом, заблудившимся в чуждом ему мире. По каким-то загадочным, не поддающимся историческому анализу причинам, на первые десятилетия новой истории Швеции лег яркий отблеск скандинавской древности, чью суровую поэзию так хорошо почувствовали и воспроизвели шведские историки и поэты XIX века. Так, Стрингольм писал: «Во всех предприятиях, на которые подстрекала викинга врожденная склонность, много было совершено храбрых дел... Викинг, в уме которого всегда гнездились смелые замыслы, избирал что-нибудь одно - победу или смерть. То и другое приводило к цели. Смерть казалась ему путем к бессмертию, жизнь - борьбой за достижение этой цели. Вся его жизнь была сцеплением военных подвигов и приключений; он искал опасностей и считал отрадой преодолевать их. Море было знакомо ему с детства и в душе его отразился великий образ этой стихии: его замыслы получили огромные размеры, его стремления и надежды, подобно океану, не знали границ. Встречались невзгоды - он переносил их, не унывая. В бурях, в лишениях, во всяких случайностях он не падал духом и был равно готов на погибель и на счастье. Изведав все превратности судьбы в постоянных походах на море и на суше, привыкнув сражаться с опасностями и полагаться только на себя, он усвоил себе хладнокровие, присутствие духа и сметливость, выручавшие его в опасные минуты. Ему незнакомо было отчаяние ни посреди волн и утесов, ни в трудных положениях на суше. Не было столь смелого и опасного подвига, на который не решился бы викинг со своим бесстрашием и презрением к смерти. Религия и предки внушили ему правило, что мир принадлежит тем, кто храбрее, что лучше искать славы и чести, нежели доживать до глубокой старости, и что всего славнее жить и умереть с оружием в руках».
Именно эта эпоха была духовной родиной Карла XII, именно ее жестокие доблести жили в его душе. И потому, несмотря на молитвенник, найденный после смерти в кармане его мундира, он должен был попасть не на христианское небо, а в Вальгаллу - кровавый рай скандинавской мифологии, где воители каждый день рассекают друг друга на куски, а вечером, собрав свои разбросанные члены, пируют вместе за столом Одина, едят из одной тарелки сало вепря Серимнера и провозглашают тосты, поднимая черепа с пенным пивом.
Вольтер называл Карла XII самым удивительным из людей.
Я согласен с этим утверждением, хотя вкладываю в него другой смысл. На мой взгляд, Карл удивителен тем, что он сознательно пытался воскресить в христианском мире XVIII века - века просвещенного абсолютизма, Ньютона, энциклопедистов - традиции и обычаи своих древних предков. Подобно древним конунгам, которые шли в поход, не зная путей и не считая врагов, Карл слепо вверял себя своей судьбе, не заботясь ни о чем, кроме чести воина. Он намеренно воскрешал древний обычай войны, благодаря чему его походы приобрели черты легендарных странствий северных дружин по пути «из варяг в греки».
Военное предание было в Швеции сильно, как нигде в Европе. Только благодаря войнам страна приобрела то значение, которое она имела к началу XVIII века, и только войнами его можно было сохранить.
Карл рос в атмосфере героических преданий. Он с детства увлекался чтением саг. Саги оказали сильное влияние на его воображение. Семилетний Карл уже выражал желание поручить царствование брату, пока он сам будет странствовать с дружиной по свету. Эта страсть не угасла и с возрастом. Перед Полтавским сражением, когда раненому в ногу королю пришлось несколько дней пролежать в постели, он, чтобы развлечься, заставлял своего слугу, Гультмана, садиться рядом и рассказывать саги и истории о рыцарях. Гультман отметил в дневнике, что Карлу особенно понравилась сага о Роларе Гётриксоне, о том, «как этот богатырь одолел русского волшебника на острове Ретузари (где ныне расположен Кронштадт. - С. Ц..) и завоевал всю Россию и Данию, так что имя его почиталось и прославлялось на всем севере». Правда, в отличие от Ролара, Карл «русского волшебника» не одолел...
Конечно, редкий мальчишка не грезит о приключениях и подвигах, но у Карла это не было простой игрой воображения. Уже в детстве он начал вести соответствующий образ жизни: в 4 года сел на маленькую лошадку, чтобы присутствовать на маневрах войск; в 12 лет с восторгом писал о наслаждении скакать на королевских лошадях. В семилетнем возрасте он застрелил на охоте первую лису; в 11 лет - первого медведя. Причем в охоте Карл искал не добычи, а славы, как и полагалось викингу. Повзрослев, он не удовлетворился существующими охотничьими правилами, а издал указ, чтобы на королевских охотах ходили на медведя только с копьем или ножом (как древние витязи) и сам проделывал это множество раз. Но и этот способ охоты король нашел недостаточно рыцарственным и чересчур выгодным для охотника - и стал ходить на медведя с вилами и дубинкой. Он опрокидывал зверя вилами, а товарищи затягивали петлей задние лапы. Особенно прославилась охота в Кунгёере, на которой 18-летний Карл оглушил бросившегося на него медведя такими мощными ударами дубинки, что косолапого привезли в санях в обморочном состоянии.
Иллюстрация из первого издания книги Вольтера "История Карла XII", 1731 г.
Подобные забавы не были случайны - в них видно сознательное подражание обычаям викингов:
Уже Фритиоф ходит на ловитву;
В глуши лесной, не трепеща,
Вступает он с медведем в битву,
И без коня, и без меча.
Грудь с грудью бьются; но со славой
Смельчак, хоть ранен, прочь идет...
(Фритиоф, скандинавский богатырь.
Поэма Тегнера в русском переводе Я. Грота.
Гельсингфорс. В типографии вдовы Симелиус. 1841)
Это разительное сходство становится еще заметнее при взгляде на ближайшее окружение шведского короля. Прежде всего, помимо гвардии, мы видим рядом с ним особый отряд драбантов, который по-русски можно назвать не иначе, как «дружиной». Численность драбантов в начале походов Карла достигала 150 человек. Их набирали из самых храбрых офицеров армии, которые считались в этом отряде простыми дружинниками. Вождем дружины был Карл; заменял его Арвид Горн в чине капитан-лейтенанта. Драбанты следовали за королем повсюду, куда бы он ни направлялся; к любому из них Карл питал неограниченное доверие, в котором ему ни разу не пришлось раскаяться.
Драбант
В бою драбанты обязаны были орудовать одними палашами, по примеру древних витязей. Использовать пистолет или карабин дозволялось только в крайнем случае. Карл преобразовал также вооружение и назначение кавалерии: латы были сняты, сабля стала главным оружием. Кавалерия атаковала без выстрелов, врубалась в ряды неприятеля и стреляла только в рукопашной схватке. Артиллерией Карл пренебрегал, применяя ее в основном при осадах; это пренебрежение было одной из главных причин полтавской катастрофы.
Подвиги драбантов невозможно перечислить, каждая битва свидетельствует об их воинской доблести. Народная молва, как водится, преувеличивала храбрость и силу драбантов, некоторые из них на родине становились былинными героями. Особенно славился некий Гинтерсфельт. Про него рассказывали, что однажды он поднял пушку и сделал ею «на плечо», а в одном бою пронзил палашом вражеского солдата, поднял его тело на палаше и перекинул через голову; в другой раз он въехал под своды городских ворот, схватился большим пальцем за сделанный в воротах железный крюк и приподнял себя вместе с лошадью.
Как и полагается дружинникам, драбанты не пережили своего вождя. Их ряды таяли вместе с удачей Карла: перед Полтавой их было уже около 100, в Бендерах - 24; в 1719 году лишь нескольким уцелевшим ветеранам выпала честь стоять ближе всех к могиле героя.
В древние времена возле конунга находился один неразлучный спутник, особенно любимый вождем. В скандинавских сагах его называли Vapenbroder - брат по оружию или Fosterbroder - брат по воспитанию; в славянских языках этим понятиям соответствует слово «побратим». Побратимы никогда не разлучались, делили веселье и горе, труд и опасности, нередко вместе умирали.
Карл имел своего побратима - молодого герцога вюртембергского Максимилиана, которого шведские солдаты прозвали «маленьким принцем». В четырнадцать лет слухи о подвигах Карла вызвали в нем такое горячее желание участвовать в его походах, что семья вынуждена была отпустить его в шведский лагерь. Максимилиан увидел своего кумира в 1703 году под Пултуском. Он сразу представился королю и попросил позволения учиться под его руководством военному искусству. «Хорошо, - ответил Карл, - я вас стану учить на свой лад». Король тут же пригласил утомленного после дороги гостя сесть на коня и ехать с ним. Они долго скакали по шведским форпостам; принц достойно выдержал это испытание. С этих пор они были неразлучны, пока их не развела Полтава. Ни в одном бою верный паж не отстал от своего рыцаря.
Подобно вигингам, Карл любил войну не потому, что она давала ему возможность руководить армией и одерживать победы, а потому что испытывал радость, принимая личное участие в боевых действиях; жизнь доставляла ему удовольствие только когда он испытывал смертельный риск. Его письма дышат восторгом, когда он сообщает, что какому-нибудь отряду «выпало счастье столкнуться с неприятелем». Завидев издали врага, Карл подпрыгивал от радости и хлопал в ладоши: «Идут, идут!» Глаза его разгорались и он упрашивал генералов поскорее закончить приготовления, чтобы приняться наконец за «главное дело». Если же неприятель бежал, не оказывая большого сопротивления, Карл бывал не в духе. Это возбужденное предвкушение крови, опьянение боем роднят шведского короля с его предками - страшными берсеркерами, впадавшими в ярость от одного вида врага и исступленно бросавшимися в бой без доспехов, в одной сорочке (отсюда и их название), с мечами в обеих руках.
Зная это, стоит ли удивляться тому, что Карлом владела страсть к рукопашному бою? Правда, король долго сдерживал ее из чувства приличия: как он ни увлекался маневрами, как ни бросался в атаку в первых рядах своих солдат, какое-то время он ограничивал свое участие в бою личным присутствием и руководством. Но в 1708 году берсеркер взял в нем верх. В начале русского похода, в сражении под Гродно король влетел на мост через Неман, охраняемый польско-саксонскими войсками, зарубил одного офицера и заколол другого. С этого момента его руки не раз обагрялись кровью - на Украине, в Бендерах, в Норвегии. Говорили, что в одной из схваток с русской кавалерией Карл убил своей рукой 12 человек, но король, слыша такие разговоры, с обычной улыбкой замечал, что в подобных случаях надо верить только наполовину тому, что говорят. В Бендерах Карлу приписывали убийство девяти янычар. Позже, в Норвегии, произошел знаменитый бой у Гёландской мызы. Ночью на шведов врасплох напал отряд датчан. Карл одним из первых услышал шум нападения на часовых, побежал на помощь и с отчаянной храбростью защищал ворота. Он убил пятерых вражеских солдат, причем в буквальном смысле «рубился мечами» на льду с их предводителем, полковником Крузе, как конунг из саги.
Карл XII в сражении под Нарвой
Выбранный королем образ жизни тоже полностью соответствовал быту викингов.
В походах он никогда не останавливался в городах. Его главная квартира всегда располагалась в предместьях, уединенных замках или деревнях, даже если рядом находился большой город. Но и здесь Карл жил по возможности не под кровлей, а в палатке. Когда становилось слишком холодно, палатку обматывали соломой, что впрочем мало помогало, однако король терпеливо сносил холод и только иногда приказывал принести в палатку раскаленные ядра. Основным способом согреться была верховая езда, продолжавшаяся по нескольку часов.
Первое время Карл спал на походной кровати с матрасом, потом на сене или соломе. В последние годы он нередко ложился на земле или на полу, даже если рядом была кровать. В Норвегии ему стлали на землю еловые ветви: король закутывался в плащ, нахлобучивал на голову старую шляпу и ложился; по бокам вставали 2-3 солдата.
Королевский стол был чрезвычайно прост и умерен. В Швеции любимыми кушаньями Карла были хлеб с маслом, поджаренное сало и брага (легкое пиво). Вина он никогда не пил. Сервиз постоянно упрощался: из серебряного был заменен цинковым и наконец жестяным.
К женщинам король относился в полном соответствии с викингским уставом*:
Чти на суше мир дев, на судах нет им мест;
Будь то Фрея, беги от красы.
Ямки розовых щек всех обманчивей рвов,
И как сети - шелковы власы.
*Под уставом викингов здесь следует понимать заповеди поведения воина, которые встречаются в сагах. Поэтическая их обработка содержится в поэме Тегнера «Фритьоф».
Он не терпел их присутствия в лагере. На своих офицеров король смотрел как на военное братство (в уставе викингов говорилось: «никому не позволено вводить в крепость женщину») и очень неохотно давал им разрешение жениться. Из Саксонии он писал: «Моя сестра мне пишет, что до нее дошли слухи о моей предстоящей женитьбе; но я должен признаться, что женат на моей армии на добро и на лихо, на жизнь и на смерть. Впрочем мы стараемся все, сколько нас есть, избегать брака; в армии было запрещено думать о женитьбе как в Польше, так и в Саксонии, где мы теперь стоим, и никто в армии не смеет действовать вопреки тому, что однажды постановлено во благо всем».
Он часто повторял: «Любовь испортила немало великих героев». Женщина, которую Библия называет более сильной, чем смерть, которая лишила сил Самсона, чаровала Цезаря, заставляла плакать Александра Великого, никогда не входила в сердце Карла, неприступное, точно крепость. К многочисленным предложениям о браке, иногда весьма назойливым (принцесса брауншвейг-бевернская София-Элеонора даже сама привезла свою дочь в Стокгольм), Карл был равнодушен и просил приближенных, чтобы эти планы были отсрочены хотя бы до достижения им 30-летнего возраста. Когда ему исполнилось тридцать и бабка напомнила ему об обещанном, Карл ответил, что мужчине нечего спешить с браком до 40 лет и вновь попросил отсрочки до конца войны.
Карл не питал физиологического отвращения к плотской любви. Скорее можно сказать, что война поглотила все другие страсти. Он был солдатом-монахом, преодолевшим соблазн суровой жизнью и верой в очищающий пламень войны.
Личная умеренность и воздержанность не мешали Карлу проявлять щедрость к своей дружине. Устав викингов говорил о добыче:
Сам же конунг морской не вступает в дележ:
Он доволен и честью одной.
Раздавать солдатам золото горстями было его страстью. Нередко он давал каждому рядовому участнику особенно кровопролитной схватки по 10 червонцев; командиры получали соразмерные подарки.
Храбрые враги также возбуждали его щедрость. Король щедро одарил пленных генералов, взятых под Нарвой. Карл мог наградить и целые отряды, как это случилось, например, с одним саксонским эскадроном. Король подарил командиру отряда оседланного коня, поручику - 50 червонцев, солдатам - по червонцу. По возвращении в Швецию он всегда носил с собой до 400 червонцев и в отдельных кошельках от 10 до 50 червонцев. Карл тихо клал кошельки в руки то одному, то другому солдату или офицеру и запрещал всякие изъявления благодарности. Его пажу было приказано каждый вечер осматривать королевские карманы и восполнять недостающие суммы.
Шведская пехота
Как и викинги, армия Карла жила за счет населения. Иногда по политическим соображениям военные поборы принимали ужасающие размеры. В таких случаях инструкции Карла шведским генералам были просто бесчеловечны. Рёншельда Карл наставлял: «Если вместо денег, вы будете брать какие-либо вещи, то вы должны оценивать их ниже стоимости, для того чтобы возвысить контрибуцию. Все, кто медлит доставкой или вообще в чем-либо провинится, должны быть наказаны жестоко и без пощады, а дома их сожжены.» А когда какой-то из отрядов Рёншельда был истреблен поляками с помощью жителей одного местечка, Карл писал: «О поражении нечего горевать, если только наши храбро держались и защищали свою честь до последнего человека. Но местечко, где наши были побиты, и все кругом - должно быть выжжено. Жители, которые сколько-нибудь находятся в подозрении, что оказались нам неверными, должны быть повешены тотчас, хотя улики были бы и неполны, для того, чтобы все убедились со страхом и ужасом, что мы не щадим даже ребенка в колыбели, если нас затрагивают. Если неприятель вас не оставляет в покое, то лучше всего опустошить и выжечь все кругом, одним словом, так разорить страну, чтобы никто не мог к вам подойти. Что касается до нас, то нам нечего сообщать кроме того, что мы стараемся изо всех сил и также разоряем и выжигаем всякое местечко, где показался неприятель. Недавно я таким образом сжег целый город и повесил бургомистра».
Конечно, надо помнить, что Людовик XIV разорял подобным образом Пфальц, а Петр - Литву и Лифляндию. Но в действиях Карла видно больше сходства с поступками викингов, которые то отпускали купцов с товарами, не тронув ни тех, ни других, то, не довольствуясь грабежом, вскидывали детей на копья, а на спине врага вырезали «кровавого орла», то есть делали надрезы на спине и выгибали оттуда ребра в виде крыльев. (Правда, еще больше поступки Карла напоминают не совсем забытый в Восточной Европе «новый порядок».)
Карл XII и его солдаты. Худ. Эдуард Якушин
Походы Карла вторично, после странствий викингов, привели к разорению и вымиранию Швеции, надолго затормозили ее экономическое развитие. Датчанин Ван-Эффен, посетивший в те годы Швецию, писал: «Я могу заверить... что во всей Швеции я не видал, кроме солдат, ни одного мужчины от 20 до 40 лет». Историки оценивают людские потери Швеции в годы правления Карла XII в 100-150 тысяч человек. Это значит, что погиб каждый четвертый-пятый мужчина, то есть почти все трудоспособное население.
Карлу пришлось забирать у народа самое необходимое. Правительство беспрерывно вводило новые поборы, чтобы увеличить поступления в казну. Сборщики налогов посетили все дома и взяли половину припасов на королевские склады; за счет казны было скуплено все железо в стране, причем государство платило векселями; ношение шелковых платьев, париков и золоченых шпаг было обложено пошлиной; чрезвычайная подать была введена на каждую печную трубу. На доклад сената о нищете и разорении Швеции Карл отвечал: «Что касается нужды в нашем отечестве, то ведь это уже столько раз повторялось, что было бы достаточно, если бы об этом сообщали как можно короче, - так ли обстоит дело, как прежде, или же еще хуже».
Походы 1716 и 1718 годов в Норвегию носили на себе отпечаток походов викингов, с их «битвами на льду», единоборствами, бесполезной бравадой и т. д.; и как многих конунгов, короля ожидала смерть среди скал и лесов родной Скандинавии, в борьбе со своими соплеменниками. Карл XII пал от шальной пули при осаде Фридрихсгалла.
Солдаты и драбанты несут тело Карла XII, убитого под Фридрихсгаллом
Так что же осталось от Карла XII? Громкое имя, которое звучит в ушах, как пушечный выстрел, но не волнует ни сердце, ни сознание, блеск славы, поражающей своим бесплодием. Его блуждающая армия прошла по Европе, как племя кочевников, не принеся с собой ни новой религии, ни идеи, ни цивилизации, и исчезла, погребенная под развалинами сотрясенного ею мира. Кажется, что Карл явился только для того, чтобы подтвердить китайскую мудрость: «Великий человек - общественное бедствие»; впрочем его шпага была скорее инструментом военного артиста, чем оружием великого человека.
Карл принадлежит к тем историческим личностям, которые действуют только на наше воображение. Значение этих людей состоит, вероятно, в том, что они своей жизнью создают мифологию - не религиозную, а культурно-историческую, - которая становится частью народного сознания. Гомер в «Одиссее» говорит, что боги создали злоключения для того, чтобы будущим поколениям было о чем петь. Поэзия хранит память о героях еще более любовно, чем история. Атилла в мадьярских легендах предстает святым, как Давид, мудрым, как Соломон и великолепным, как Гарун аль-Рашид; сам Иисус Христос, спустившись с неба, ведет с ним переговоры и обещает его потомству корону Венгрии, как выкуп за Рим. Душу Роланда, которому в хронике Эгихарда отведена одна сухая строчка, Данте вправил, как живую реликвию, в светящийся крест, пересекающий планету Марс, вместе с душами Иуды Маккавея и Карла Великого.
Но если Роланд стал западноевропейской легендой, а Аттила даже евразийской, то Карлу XII, с его «викингским нравом» (Wikingersinn), подмеченным уже некоторыми его современниками, никогда не суждено выйти за пределы шведского эпоса. Это был сугубо национальный тип, который в эпоху просвещенного абсолютизма уже являлся доисторическим типом, последним викингом, заблудившимся в чуждом ему мире. По каким-то загадочным, не поддающимся историческому анализу причинам, на первые десятилетия новой истории Швеции лег яркий отблеск скандинавской древности, чью суровую поэзию так хорошо почувствовали и воспроизвели шведские историки и поэты XIX века. Так, Стрингольм писал: «Во всех предприятиях, на которые подстрекала викинга врожденная склонность, много было совершено храбрых дел... Викинг, в уме которого всегда гнездились смелые замыслы, избирал что-нибудь одно - победу или смерть. То и другое приводило к цели. Смерть казалась ему путем к бессмертию, жизнь - борьбой за достижение этой цели. Вся его жизнь была сцеплением военных подвигов и приключений; он искал опасностей и считал отрадой преодолевать их. Море было знакомо ему с детства и в душе его отразился великий образ этой стихии: его замыслы получили огромные размеры, его стремления и надежды, подобно океану, не знали границ. Встречались невзгоды - он переносил их, не унывая. В бурях, в лишениях, во всяких случайностях он не падал духом и был равно готов на погибель и на счастье. Изведав все превратности судьбы в постоянных походах на море и на суше, привыкнув сражаться с опасностями и полагаться только на себя, он усвоил себе хладнокровие, присутствие духа и сметливость, выручавшие его в опасные минуты. Ему незнакомо было отчаяние ни посреди волн и утесов, ни в трудных положениях на суше. Не было столь смелого и опасного подвига, на который не решился бы викинг со своим бесстрашием и презрением к смерти. Религия и предки внушили ему правило, что мир принадлежит тем, кто храбрее, что лучше искать славы и чести, нежели доживать до глубокой старости, и что всего славнее жить и умереть с оружием в руках».
Именно эта эпоха была духовной родиной Карла XII, именно ее жестокие доблести жили в его душе. И потому, несмотря на молитвенник, найденный после смерти в кармане его мундира, он должен был попасть не на христианское небо, а в Вальгаллу - кровавый рай скандинавской мифологии, где воители каждый день рассекают друг друга на куски, а вечером, собрав свои разбросанные члены, пируют вместе за столом Одина, едят из одной тарелки сало вепря Серимнера и провозглашают тосты, поднимая черепа с пенным пивом.