103. Мемуары Волкова-2. В отряде Черкасова. Гибель Кеймаха ("Димы")
(относится к 43-му году, но сохраню на память, чтобы видеть "тенденцию")
Какой-то чрезмерно информированный боец: с самого начала воевал в отряде самого Линькова, потом был оставлен при кеймахе в Налибокской пуще, в 43-м году переправлен в отряд Черкасова, также оставленный Линьковым во время его рейда на Полесье, но на севере, близ оз.Нарочь. Абсолютно необычно разговорочив. Ни в одних партизанских мемуарах по этой теме - Линьков, Лепель, Кеймах и т.д. - нет такого методичного и обширного перечисления населенных пунктов, имен-отчеств-фамилий, описания операций и дат событий - ниточек, чтобы идти по ним дальше. Странно.
Значит, действительно, отряды, созданные Линьковым действително имели прямую и тесную связь между собой и более чем просто связь. Для своих нужд использовали, похоже, прежде всего аэродром в Бегомле.
Летом 43г. Кеймах, Воронянский, Захаров и еще некоторые командиры были вызваны в Москву, полетели с аэродрома в Бегомле, но были сбиты немцами между Полоцком и Витебском и погибли. Видимо, с этого момента доминирование в партизанском движении в Беларуси полностью перешло к партийцам (ЦШПД).
***
И вот в таком виде, все в новеньких комбинезонах, с четырьмя автоматами, у трёх из которых не была ещё стёрта с прикладов заводская протрава (лакировать приклады не было времени шла война выпускали покрашенные протравой), с одной СВТ и винтовкой-бесшумкой мы выступили в новый далёкий поход. Вид у нас был внушительный. Обилие автоматического оружия, комбинезоны у всех, компасы, фонарики, ножи - всё вызывало восхищение местного населения. Повсюду слышался восхищённый шёпот:
- Десантники! Зобачь, яки стрельбы! С коцюлками! (Смотри, какие ружья! С котелочками - круглые магазины автоматов)
Захватили мы с собой также несколько относительно свежих московских газет, что тоже вызывало везде удивление и ещё более уверяло всех, что мы - прямо из Москвы...
Ничьи догадки не подтверждая, но и не разуверяя никого в нашем «десантном» происхождении, двигались мы пешком (маршрут незнакомый - лошадей брать пока опасались) через Червяки, Борки, огибая Илию, на Пахомово, где форсировали реку Вилию, оставив вправо большую деревню Сосенка, держа направление на Костеневичи. По дороге зашли на хутора Рабунь, которые хорошо знал Степан Попов - ему там пришлось скрываться до ухода в партизаны. Он же познакомил нас с местным попом, который произвёл на нас самое отрадное впечатление. Это был весьма образованный служитель культа, с ним интересно было поговорить на любую тему. И в дальнейшем не один раз навещали мы его гостеприимный кров.
Продвигаясь дальше на запад оставили справа село Костеневичи. Один из местных жителей - уже не помню из какой деревни - показал нам удобное для перехода «железки» Молодечно-Полоцк место в лесу. К тому времени лес, ранее подступавший к железной дороге вплотную, был вырублен с обеих сторон дороги по приказу немцев на расстояние сто метров от путей, что значительно осложняло и делало опасным не только минирование, но и переход через дорогу. Место, указанное нашим проводником, лежало между двумя дзотами с охраной дороги, расположенными на значительном расстоянии друг от друга: мы много раз переходили дорогу в этом месте, даже переводили лошадей (естественно без повозок), и ни разу даже не были обстреляны.
После перехода дороги передневали в одном из лесных хуторов, ночью прошли открытую местность и поля около большой деревни Любань и на другой день добрались до базы отряда капитана Черкасова.
Черкасов Василий Алексеевич принял нас очень радушно, долго расспрашивал про Диму и своих старых знакомых по совместным действиям ещё под руководством Бати, которые остались в отряде Димы. Разросшийся отряд Черкасова (впоследствии бригада им.Будённого) базировался в лесах Мядельского района южнее озера Нарочь и проводил боевые операции на железной дороге Молодечно-Полоцк и реже на участке Молодечно-Вильно. Леса в этом районе по величине мало отличались от нашей Руднянской «пущи» т.е., не шли ни в какое сравнение с Налибокской пущей, были изрезаны большими и малыми дорогами, и жизнь отряда из-за частых набегов врага была далеко не спокойной.
Быстро пролетели день и ночь в гостях у черкасовцев, и на другой день мы двинулись в совершенно незнакомые для нас районы - под Сморгонь. Сопровождал нас выделенный Черкасовым замечательный парень Коля Черакаев (Николай Семёнович Черакаев). Он предложил нам весь путь следования проделать в дневное время по местам, которые благодаря усилиям их отряда, практически стали безопасными для передвижения. Решили не рисковать, не брать лошадей, а весь не короткий путь проделать пешком.
Был разгар лета, стояли чудесные тёплые, даже жаркие дни, а мы двигались по тропам и дорогам вдоль речки Нарочанки по её лугам и зарослям. Только в одном месте, где большая дорога, соединяющая Вилейку со Сморгонью и Войстомом пересекает Нарочанку, и где через неё когда-то был мост, нам могла угрожать опасность. Здесь располагалась большая деревня Нарочь, но так как мост давно был уничтожен партизанами, то полиция из Войстома не часто решалась перебираться через речку в деревню; со стороны же Вилейки дорога сюда шла через лесные заросли, и немцы из Вилейки, не желая приключений на свою шею, редко сюда наезжали.
С некоторой опаской, с автоматами наготове, проследовали мы прямо через деревню и продолжали наш путь вниз по течению Нарочанки.
Идти вдоль речки в жаркую погоду, любоваться её чистым течением, когда с тебя стекает пот в три ручья от усталости и тяжести оружия и боеприпасов, и не искупаться? Выбрали место, где течение было тише, и более укрытое кустами, и сделали привал. «Сняли с плеч походные ремни», как поётся в песне, скинули свои пропахшие потом и грязью ещё недавно новенькие комбинезоны, разделись и бросились в воду. Наши тела, давно не видевшие купания, белые от отсутствия загара - когда и где нам было загорать - блаженствовали в холодной воле, но... недолго. Надо было вылезать, опять натягивать на себя промокшие от пота одежды, навьючивать ремни с дисками и гранатами, забрасывать за спину вещмешки с толом и топать, топать... После купания совсем разомлели и, добравшись до ближайшего хутора, надулись картошки с кислым молоком - больше нечем было угостить нас бедной хозяйке - и отправились дальше.
Насколько помню, только на второй, а может, и на третий день пути добрались мы до имения Ручица. Ещё несколько километров лесными дорогами, и мы вышли на широкое пространство, со всех сторон окружённое лесом, по кромке которого прилепились десятка три хуторов деревни Ордея.
Местность, куда нас привёл Коля Черакаев, оказалась весьма живописной. В достаточно большом сосновом лесу, покрывающему правый высокий берег реки Вилии, разбросаны были небольшие деревушки: Хаусты, Ордея, Рудня, Трилесина, у которых после их расселения на хутора, на том месте, где раньше была сама деревня, оставались две-три хаты, а все остальные были расположены под лесом по краям полей.
Последнее для нас было очень удобно: в любой момент из хутора можно было скрыться в лесу, при появлении переправившихся через Вилию немцев, которые по старой памяти с 1941 года иногда умудрялись являться сюда, за «яйками и шпеком». Партизаны в этом лесу не базировались, так как он был не такой уж большой, весь изрезан проезжими дорогами, и не имелось в нём сплошных болотистых массивов. Только отдельные группы проходили иногда, отправляясь рвать дорогу Молодечно-Вильно, но и тем в какой-то степени мешала река Вилия, через которую нужно переправляться, чтобы добраться до «железки». Вилия здесь и не так уж широка и глубока - просто надо знать, где есть через неё броды, а около деревни Перевоз её просто переезжали на телегах. Все мосты через неё были сожжены партизанами ещё в сорок втором. Но та же Вилия являлась препятствием и для немцев, поэтому их появление в этих местах было редким случаем, а когда разнёсся слух, что и тут появились партизаны, то только большие группы могли пересечь реку, а сделать это незаметно для местных жителей было невозможно.
Железная дорога и шоссе Молодечно-Вильно проходят на этом участке почти параллельно течению реки невдалеке от неё по открытой, почти безлесной местности, и только между Залесьем и Сморгонью к дороге примыкал небольшой лесок из молодых сосен и лиственной мелочи, тянувшийся до самой реки. Ближе к Сморгони и за ней дорога опять шла среди полей. А здесь напротив Рудни и до самой Трилесины за рекой лежал хоть и малорослый, но всё-таки лес, которым мы сначала и пользовались, чтобы скрыто подойти к железной дороге.
В настоящее время всю эту местность заняло большое озеро: вновь построенный завод силикатного кирпича выбрал весь песок, а карьер залили воды Вилии.
Шоссе здесь шло рядом с железной дорогой, то удаляясь, то приближаясь к ней. Да и назвать его «шоссе» можно было лишь с большим натягом. Скорее это старинная, обсаженная старыми берёзами, вымощенная булыжником дороге, соединяющая два железнодорожных узла Молодечно и Вильно через Сморгонь и Ошмяны, которой немцы, наряду с железной дорогой, пользовались для переброски живой силы и техники.
Николай Черакаев знал тут всех, да и его почти все знали и ему доверяли. После того, как он и нас перезнакомил со многими, доверие их распространилось и на нас. Ознакомившись немного с обстановкой, мы сделали первую вылазку на «железку». Вилию форсировали, раздевшись и неся нашу одежду, оружие и боеприпасы над головой. Было лето, вода в реке достаточно тёплая. Просто не хотелось потом быть в мокрой одежде. Всё прошло удачно: минирование, взрыв, но результаты совсем не те, каких мы ожидали.
Дело в том, что летом 1943 года в отличие от зимы и ранней весны немецкие поезда из-за боязни нарваться на партизанские мины следовали уже черепашьим шагом, а впереди паровоза ещё были прицеплены несколько платформ, нагруженных рельсами, шпалами и прочим оборудованием для ремонта путей. «Рапеда» взрывалась под первой же платформой, машинист успевал включить контр-пар, и паровоз, подталкиваемый всей массой состава , доползал до взрыва в путях, громоздя друг на друга платформы, но сам даже иногда оставался цел, а движение задерживалось относительно ненадолго.
Естественно, нас это мало устраивало. При помощи деревенских умельцев - были там мастера своего дела - по моим эскизам были изготовлены хитрые рычажные приспособления, рассчитанные на прогиб рельса. Рычаг освобождал боёк для удара по капсюлю-детонатору только при относительно большом прогибе рельса под паровозом. При прогибе, вызванном относительно лёгкими платформами, устройство не срабатывало. Установка же такой «р?апеды» становилась адским мучением, так как всё приходилось делать в темноте на ощупь в постоянном нервном напряжении в ожидании патруля и обстрела. Спешка и темнота могли привести к трагическому концу.
До сих пор со страхом вспоминаю, как однажды потревоженные, а затем обстрелянные патрулем, неслись мы по кустам и кочкам, к реке под вой немецких «шмелей» над головами, а в моих руках была трёхкилограммовая «р?апеда» с уже вставленными капсюлями-детонаторами. В самый последний момент я успел выхватить её из-под рельса - тол всегда был у нас на вес золота - и бежал с ней до самой реки. Стоило мне где-нибудь споткнуться и выронить её, или с ней вместе упасть - не осталось бы от меня, а может, и от других рядом, и мокрого места. Ведь её заряд рвал не только рельс, но отрывал и колёса у паровоза.
Часто уже после войны много раз просыпался я в холодном поту после виденного во сне страшного взрыва, а близкие с испугом спрашивали, чего я во сне кричу? Разве можно всё это объяснить другому человеку, который никогда ничего подобного не испытывал.
Постепенно мы знакомились также и с деревнями, расположенными уже не в лесу, а лежащими ниже по Вилии по направлению на Жодишки. Это были также расселённые на хутора Заболотье, Мартышки, Овечки, Черняты, Горыденяты, Козеняты. Здесь нам доверительно сообщали, что к ним, кроме советских (т.е. русских) партизан, заявляются иногда и другие, говорящие на польском, а то и на литовском языках. Ещё раньше ребята из отряда капитана Черкасова рассказывали нам, что в этом районе действуют также и польские партизаны, с которыми они иногда даже проводили совместные операции, а иногда сталкивались и с вооружёнными литовскими националистами - «зелёными», как всех их тут тогда называли.
Уже значительно позднее после войны вычитал я в польских газетах, что в 1943 году, когда фронт стал неуклонно приближаться к границам Польши, эмиграционное правительство Польши в Лондоне приказало командованию своих нелегальных соединений на оккупированной территории (Армия Краёва) прекратить всякие контакты с отрядами, образованными сторонниками ППР и ППС («Польская рабочая партия» и «Польская социалистическая партия») и известными, как «Армия Людова», а также с «батальонами хлопскими» (крестьянские батальоны), если последние не подчиняются Армии Краёвой, и тем паче с советскими партизанами. И начать их постепенное уничтожение, чтобы сохранить в Польше и после войны капиталистический строй. Положение усугублялось в этом районе ещё и тем, что «Армия Краёва» не признавала передачи Вильно и прилегающей области в состав Литвы, что сделало Советское Правительство в 1939 году, и вела вооружённую борьбу и с литовскими партизанами: как с националистическим, так и с коммунистическим уклоном. В общем, здесь действовали кроме советских партизан и «Армия Краёва» и «Армия Людова» и всевозможные «зелёные».
Все участники этой «каши» по существу воевали друг с другом, вместо того чтобы сообща воевать против оккупантов. Всё это делало нахождение в этом клубке противоречий особенно опасным, где можно было погибнуть «не за понюшку табаку», как говорится.
***
За время нашего отсутствия, насколько помню, на базе появились новые люди, прибывшие из Москвы. К величайшей радости ребят, дежуривших у костров (наряд «ханбаты»), выложенных на большой болотистой поляне невдалеке от базы, в эту ночь они дежурили не зря, в отличие от бесконечного множества других ночей. Прилетевший самолёт не просто прошёл над кострами, и не сбросил на них смертоносный груз авиабомб, что тоже бывало, а оставил за собой в летнем небе цепочку раскрывшихся парашютов, медленно приближающихся к земле.
В ту ночь на базе спать никому не пришлось. Все были мобилизованы на поиски в болотистом лесу, известному только нам, приземлившихся людей и грузовые мешки. Достаточно быстро удалось отыскать всех, за исключением радистки. Её искали долго и нашли только перед рассветом с окровавленным, исцарапанным лицом, перепуганную и плачущую. Уже не от испуга - испуг уже прошёл, а оттого, что с таким лицом ей страшно показаться перед людьми.
Случилось так, что её парашют охватил вершины нескольких высоких деревьев и завис на них. Она оказалась висящей достаточно высоко над землёй. Её искали, проходили буквально под ней с фонариками, а она, испугавшись, затаилась. Действительно, ходят какие-то люди, кричат, светят фонариками. Партизаны ли? Может быть её уже ищут полицаи или немцы?
Для молоденькой девчонки, успевшей до этого только кончить курсы радистов, прыжок с парашютом в неизвестность, естественное чувство страха ночью в тёмном лесу, да ещё висящей на стропах над землёй - было огромным нервным потрясением. Когда голоса ищущих отдалились, она перерезала стропы (десантников обязательно вооружают и ножом) и неудачно упала, сильно ушиблась, но главное: об кусты раскровенила лицо. В таком виде, наконец, её и нашли ребята с базы.
Прилетевшими были: майор Фёдоров Николай Петрович, его правая рука помощник и адъютант - Сергей Иванович Хренов, военный переводчик и специалист по изготовлению немецких документов - Зверьков Тимофей Васильевич и так неудачно приземлившаяся радистка - Надежда Васильевна Носкова.
Наша группа с благосклонного соизволения Димы готовилась снова в дальний путь в уже знакомые нам места на дороге Молодечно-Вильно. Сам Дима по указанию командования собирался лететь в Москву с партизанского аэродрома в Бегомле. Связь с Москвой становилась всё надежнее, и это вселяло радость всем. По слухам Дима вёз в Москву наградные листы, в которых было «ничто не забыто и никто не забыт».
***
Давид Ильич Кеймах
(Дима)
Но никто тогда не мог предполагать, что полёт этот для Димы и других командиров бригад: Воронянского Василия Трофимовича, Захарова Алексея Михайловича и других, также вызванных в Москву, будет последним. Где-то между Витебском и Полоцком самолёт был сбит, и люди погибли.
Тем временем, мы, выполняя последний приказ Димы, в прежнем составе, захватив с собой как можно больше тола и новые мины, поступившие с последним самолётом, меняя перекладные, через Кременец, Червяки доехали до Пахомово, где прямо на телегах переехали Вилию, почти не замочив ног. Перед этим делали небольшую остановку в деревне Борки, где у нас уже появились знакомые, на информацию которых мы могли полностью положиться и уверенно двигаться вперёд.
Перед переходом железной дороги Молодечно-Полоцк нам встретилась группа партизан (уже не помню какого отряда), которые направлялись на эту дорогу, но не взрывать эшелоны, а взрывать рельсы. Они сообщили нам, что вся дорога разделена на участки, и каждый участок поручен отдельному отряду. Отряды все в одну ночь должны подорвать как можно больше рельсов, чтобы одновременно вывести из строя всю дорогу. Увы, нам такой команды от Димы не поступало, мы по-прежнему шли рвать эшелоны под Сморгонью.
Уже впоследствии я узнал, что именно в эту ночь на 3 августа 1943 года всем отрядам, действующим в Белоруссии, был дан приказ, одновременно выступить на разрушение железнодорожных путей. Мелкими шашками тола (75-100 г) рвать рельсы на куски, выводя таким путём из строя одновременно все дороги и совершенно останавливая всякие перевозки по ним.
Диктовалось это тем, что Красная Армия после Орловско-Курской битвы перешли в наступление, немецкому командованию срочно нужно было перебрасывать с других фронтов и из глубокого тыла на советско-германский фронт новую живую силу и технику. Начался самый первый этап войны на железных дорогах, вошедший в историю под названием «рельсовой войны».
***
Одиннадцатого сентября 1943 года мы, как обычно, завтракали в хате Игнася.
http://vadim-blin.narod.ru/papa/16_pod_smorgoniu.htm
Какой-то чрезмерно информированный боец: с самого начала воевал в отряде самого Линькова, потом был оставлен при кеймахе в Налибокской пуще, в 43-м году переправлен в отряд Черкасова, также оставленный Линьковым во время его рейда на Полесье, но на севере, близ оз.Нарочь. Абсолютно необычно разговорочив. Ни в одних партизанских мемуарах по этой теме - Линьков, Лепель, Кеймах и т.д. - нет такого методичного и обширного перечисления населенных пунктов, имен-отчеств-фамилий, описания операций и дат событий - ниточек, чтобы идти по ним дальше. Странно.
Значит, действительно, отряды, созданные Линьковым действително имели прямую и тесную связь между собой и более чем просто связь. Для своих нужд использовали, похоже, прежде всего аэродром в Бегомле.
Летом 43г. Кеймах, Воронянский, Захаров и еще некоторые командиры были вызваны в Москву, полетели с аэродрома в Бегомле, но были сбиты немцами между Полоцком и Витебском и погибли. Видимо, с этого момента доминирование в партизанском движении в Беларуси полностью перешло к партийцам (ЦШПД).
***
И вот в таком виде, все в новеньких комбинезонах, с четырьмя автоматами, у трёх из которых не была ещё стёрта с прикладов заводская протрава (лакировать приклады не было времени шла война выпускали покрашенные протравой), с одной СВТ и винтовкой-бесшумкой мы выступили в новый далёкий поход. Вид у нас был внушительный. Обилие автоматического оружия, комбинезоны у всех, компасы, фонарики, ножи - всё вызывало восхищение местного населения. Повсюду слышался восхищённый шёпот:
- Десантники! Зобачь, яки стрельбы! С коцюлками! (Смотри, какие ружья! С котелочками - круглые магазины автоматов)
Захватили мы с собой также несколько относительно свежих московских газет, что тоже вызывало везде удивление и ещё более уверяло всех, что мы - прямо из Москвы...
Ничьи догадки не подтверждая, но и не разуверяя никого в нашем «десантном» происхождении, двигались мы пешком (маршрут незнакомый - лошадей брать пока опасались) через Червяки, Борки, огибая Илию, на Пахомово, где форсировали реку Вилию, оставив вправо большую деревню Сосенка, держа направление на Костеневичи. По дороге зашли на хутора Рабунь, которые хорошо знал Степан Попов - ему там пришлось скрываться до ухода в партизаны. Он же познакомил нас с местным попом, который произвёл на нас самое отрадное впечатление. Это был весьма образованный служитель культа, с ним интересно было поговорить на любую тему. И в дальнейшем не один раз навещали мы его гостеприимный кров.
Продвигаясь дальше на запад оставили справа село Костеневичи. Один из местных жителей - уже не помню из какой деревни - показал нам удобное для перехода «железки» Молодечно-Полоцк место в лесу. К тому времени лес, ранее подступавший к железной дороге вплотную, был вырублен с обеих сторон дороги по приказу немцев на расстояние сто метров от путей, что значительно осложняло и делало опасным не только минирование, но и переход через дорогу. Место, указанное нашим проводником, лежало между двумя дзотами с охраной дороги, расположенными на значительном расстоянии друг от друга: мы много раз переходили дорогу в этом месте, даже переводили лошадей (естественно без повозок), и ни разу даже не были обстреляны.
После перехода дороги передневали в одном из лесных хуторов, ночью прошли открытую местность и поля около большой деревни Любань и на другой день добрались до базы отряда капитана Черкасова.
Черкасов Василий Алексеевич принял нас очень радушно, долго расспрашивал про Диму и своих старых знакомых по совместным действиям ещё под руководством Бати, которые остались в отряде Димы. Разросшийся отряд Черкасова (впоследствии бригада им.Будённого) базировался в лесах Мядельского района южнее озера Нарочь и проводил боевые операции на железной дороге Молодечно-Полоцк и реже на участке Молодечно-Вильно. Леса в этом районе по величине мало отличались от нашей Руднянской «пущи» т.е., не шли ни в какое сравнение с Налибокской пущей, были изрезаны большими и малыми дорогами, и жизнь отряда из-за частых набегов врага была далеко не спокойной.
Быстро пролетели день и ночь в гостях у черкасовцев, и на другой день мы двинулись в совершенно незнакомые для нас районы - под Сморгонь. Сопровождал нас выделенный Черкасовым замечательный парень Коля Черакаев (Николай Семёнович Черакаев). Он предложил нам весь путь следования проделать в дневное время по местам, которые благодаря усилиям их отряда, практически стали безопасными для передвижения. Решили не рисковать, не брать лошадей, а весь не короткий путь проделать пешком.
Был разгар лета, стояли чудесные тёплые, даже жаркие дни, а мы двигались по тропам и дорогам вдоль речки Нарочанки по её лугам и зарослям. Только в одном месте, где большая дорога, соединяющая Вилейку со Сморгонью и Войстомом пересекает Нарочанку, и где через неё когда-то был мост, нам могла угрожать опасность. Здесь располагалась большая деревня Нарочь, но так как мост давно был уничтожен партизанами, то полиция из Войстома не часто решалась перебираться через речку в деревню; со стороны же Вилейки дорога сюда шла через лесные заросли, и немцы из Вилейки, не желая приключений на свою шею, редко сюда наезжали.
С некоторой опаской, с автоматами наготове, проследовали мы прямо через деревню и продолжали наш путь вниз по течению Нарочанки.
Идти вдоль речки в жаркую погоду, любоваться её чистым течением, когда с тебя стекает пот в три ручья от усталости и тяжести оружия и боеприпасов, и не искупаться? Выбрали место, где течение было тише, и более укрытое кустами, и сделали привал. «Сняли с плеч походные ремни», как поётся в песне, скинули свои пропахшие потом и грязью ещё недавно новенькие комбинезоны, разделись и бросились в воду. Наши тела, давно не видевшие купания, белые от отсутствия загара - когда и где нам было загорать - блаженствовали в холодной воле, но... недолго. Надо было вылезать, опять натягивать на себя промокшие от пота одежды, навьючивать ремни с дисками и гранатами, забрасывать за спину вещмешки с толом и топать, топать... После купания совсем разомлели и, добравшись до ближайшего хутора, надулись картошки с кислым молоком - больше нечем было угостить нас бедной хозяйке - и отправились дальше.
Насколько помню, только на второй, а может, и на третий день пути добрались мы до имения Ручица. Ещё несколько километров лесными дорогами, и мы вышли на широкое пространство, со всех сторон окружённое лесом, по кромке которого прилепились десятка три хуторов деревни Ордея.
Местность, куда нас привёл Коля Черакаев, оказалась весьма живописной. В достаточно большом сосновом лесу, покрывающему правый высокий берег реки Вилии, разбросаны были небольшие деревушки: Хаусты, Ордея, Рудня, Трилесина, у которых после их расселения на хутора, на том месте, где раньше была сама деревня, оставались две-три хаты, а все остальные были расположены под лесом по краям полей.
Последнее для нас было очень удобно: в любой момент из хутора можно было скрыться в лесу, при появлении переправившихся через Вилию немцев, которые по старой памяти с 1941 года иногда умудрялись являться сюда, за «яйками и шпеком». Партизаны в этом лесу не базировались, так как он был не такой уж большой, весь изрезан проезжими дорогами, и не имелось в нём сплошных болотистых массивов. Только отдельные группы проходили иногда, отправляясь рвать дорогу Молодечно-Вильно, но и тем в какой-то степени мешала река Вилия, через которую нужно переправляться, чтобы добраться до «железки». Вилия здесь и не так уж широка и глубока - просто надо знать, где есть через неё броды, а около деревни Перевоз её просто переезжали на телегах. Все мосты через неё были сожжены партизанами ещё в сорок втором. Но та же Вилия являлась препятствием и для немцев, поэтому их появление в этих местах было редким случаем, а когда разнёсся слух, что и тут появились партизаны, то только большие группы могли пересечь реку, а сделать это незаметно для местных жителей было невозможно.
Железная дорога и шоссе Молодечно-Вильно проходят на этом участке почти параллельно течению реки невдалеке от неё по открытой, почти безлесной местности, и только между Залесьем и Сморгонью к дороге примыкал небольшой лесок из молодых сосен и лиственной мелочи, тянувшийся до самой реки. Ближе к Сморгони и за ней дорога опять шла среди полей. А здесь напротив Рудни и до самой Трилесины за рекой лежал хоть и малорослый, но всё-таки лес, которым мы сначала и пользовались, чтобы скрыто подойти к железной дороге.
В настоящее время всю эту местность заняло большое озеро: вновь построенный завод силикатного кирпича выбрал весь песок, а карьер залили воды Вилии.
Шоссе здесь шло рядом с железной дорогой, то удаляясь, то приближаясь к ней. Да и назвать его «шоссе» можно было лишь с большим натягом. Скорее это старинная, обсаженная старыми берёзами, вымощенная булыжником дороге, соединяющая два железнодорожных узла Молодечно и Вильно через Сморгонь и Ошмяны, которой немцы, наряду с железной дорогой, пользовались для переброски живой силы и техники.
Николай Черакаев знал тут всех, да и его почти все знали и ему доверяли. После того, как он и нас перезнакомил со многими, доверие их распространилось и на нас. Ознакомившись немного с обстановкой, мы сделали первую вылазку на «железку». Вилию форсировали, раздевшись и неся нашу одежду, оружие и боеприпасы над головой. Было лето, вода в реке достаточно тёплая. Просто не хотелось потом быть в мокрой одежде. Всё прошло удачно: минирование, взрыв, но результаты совсем не те, каких мы ожидали.
Дело в том, что летом 1943 года в отличие от зимы и ранней весны немецкие поезда из-за боязни нарваться на партизанские мины следовали уже черепашьим шагом, а впереди паровоза ещё были прицеплены несколько платформ, нагруженных рельсами, шпалами и прочим оборудованием для ремонта путей. «Рапеда» взрывалась под первой же платформой, машинист успевал включить контр-пар, и паровоз, подталкиваемый всей массой состава , доползал до взрыва в путях, громоздя друг на друга платформы, но сам даже иногда оставался цел, а движение задерживалось относительно ненадолго.
Естественно, нас это мало устраивало. При помощи деревенских умельцев - были там мастера своего дела - по моим эскизам были изготовлены хитрые рычажные приспособления, рассчитанные на прогиб рельса. Рычаг освобождал боёк для удара по капсюлю-детонатору только при относительно большом прогибе рельса под паровозом. При прогибе, вызванном относительно лёгкими платформами, устройство не срабатывало. Установка же такой «р?апеды» становилась адским мучением, так как всё приходилось делать в темноте на ощупь в постоянном нервном напряжении в ожидании патруля и обстрела. Спешка и темнота могли привести к трагическому концу.
До сих пор со страхом вспоминаю, как однажды потревоженные, а затем обстрелянные патрулем, неслись мы по кустам и кочкам, к реке под вой немецких «шмелей» над головами, а в моих руках была трёхкилограммовая «р?апеда» с уже вставленными капсюлями-детонаторами. В самый последний момент я успел выхватить её из-под рельса - тол всегда был у нас на вес золота - и бежал с ней до самой реки. Стоило мне где-нибудь споткнуться и выронить её, или с ней вместе упасть - не осталось бы от меня, а может, и от других рядом, и мокрого места. Ведь её заряд рвал не только рельс, но отрывал и колёса у паровоза.
Часто уже после войны много раз просыпался я в холодном поту после виденного во сне страшного взрыва, а близкие с испугом спрашивали, чего я во сне кричу? Разве можно всё это объяснить другому человеку, который никогда ничего подобного не испытывал.
Постепенно мы знакомились также и с деревнями, расположенными уже не в лесу, а лежащими ниже по Вилии по направлению на Жодишки. Это были также расселённые на хутора Заболотье, Мартышки, Овечки, Черняты, Горыденяты, Козеняты. Здесь нам доверительно сообщали, что к ним, кроме советских (т.е. русских) партизан, заявляются иногда и другие, говорящие на польском, а то и на литовском языках. Ещё раньше ребята из отряда капитана Черкасова рассказывали нам, что в этом районе действуют также и польские партизаны, с которыми они иногда даже проводили совместные операции, а иногда сталкивались и с вооружёнными литовскими националистами - «зелёными», как всех их тут тогда называли.
Уже значительно позднее после войны вычитал я в польских газетах, что в 1943 году, когда фронт стал неуклонно приближаться к границам Польши, эмиграционное правительство Польши в Лондоне приказало командованию своих нелегальных соединений на оккупированной территории (Армия Краёва) прекратить всякие контакты с отрядами, образованными сторонниками ППР и ППС («Польская рабочая партия» и «Польская социалистическая партия») и известными, как «Армия Людова», а также с «батальонами хлопскими» (крестьянские батальоны), если последние не подчиняются Армии Краёвой, и тем паче с советскими партизанами. И начать их постепенное уничтожение, чтобы сохранить в Польше и после войны капиталистический строй. Положение усугублялось в этом районе ещё и тем, что «Армия Краёва» не признавала передачи Вильно и прилегающей области в состав Литвы, что сделало Советское Правительство в 1939 году, и вела вооружённую борьбу и с литовскими партизанами: как с националистическим, так и с коммунистическим уклоном. В общем, здесь действовали кроме советских партизан и «Армия Краёва» и «Армия Людова» и всевозможные «зелёные».
Все участники этой «каши» по существу воевали друг с другом, вместо того чтобы сообща воевать против оккупантов. Всё это делало нахождение в этом клубке противоречий особенно опасным, где можно было погибнуть «не за понюшку табаку», как говорится.
***
За время нашего отсутствия, насколько помню, на базе появились новые люди, прибывшие из Москвы. К величайшей радости ребят, дежуривших у костров (наряд «ханбаты»), выложенных на большой болотистой поляне невдалеке от базы, в эту ночь они дежурили не зря, в отличие от бесконечного множества других ночей. Прилетевший самолёт не просто прошёл над кострами, и не сбросил на них смертоносный груз авиабомб, что тоже бывало, а оставил за собой в летнем небе цепочку раскрывшихся парашютов, медленно приближающихся к земле.
В ту ночь на базе спать никому не пришлось. Все были мобилизованы на поиски в болотистом лесу, известному только нам, приземлившихся людей и грузовые мешки. Достаточно быстро удалось отыскать всех, за исключением радистки. Её искали долго и нашли только перед рассветом с окровавленным, исцарапанным лицом, перепуганную и плачущую. Уже не от испуга - испуг уже прошёл, а оттого, что с таким лицом ей страшно показаться перед людьми.
Случилось так, что её парашют охватил вершины нескольких высоких деревьев и завис на них. Она оказалась висящей достаточно высоко над землёй. Её искали, проходили буквально под ней с фонариками, а она, испугавшись, затаилась. Действительно, ходят какие-то люди, кричат, светят фонариками. Партизаны ли? Может быть её уже ищут полицаи или немцы?
Для молоденькой девчонки, успевшей до этого только кончить курсы радистов, прыжок с парашютом в неизвестность, естественное чувство страха ночью в тёмном лесу, да ещё висящей на стропах над землёй - было огромным нервным потрясением. Когда голоса ищущих отдалились, она перерезала стропы (десантников обязательно вооружают и ножом) и неудачно упала, сильно ушиблась, но главное: об кусты раскровенила лицо. В таком виде, наконец, её и нашли ребята с базы.
Прилетевшими были: майор Фёдоров Николай Петрович, его правая рука помощник и адъютант - Сергей Иванович Хренов, военный переводчик и специалист по изготовлению немецких документов - Зверьков Тимофей Васильевич и так неудачно приземлившаяся радистка - Надежда Васильевна Носкова.
Наша группа с благосклонного соизволения Димы готовилась снова в дальний путь в уже знакомые нам места на дороге Молодечно-Вильно. Сам Дима по указанию командования собирался лететь в Москву с партизанского аэродрома в Бегомле. Связь с Москвой становилась всё надежнее, и это вселяло радость всем. По слухам Дима вёз в Москву наградные листы, в которых было «ничто не забыто и никто не забыт».
***
Давид Ильич Кеймах
(Дима)
Но никто тогда не мог предполагать, что полёт этот для Димы и других командиров бригад: Воронянского Василия Трофимовича, Захарова Алексея Михайловича и других, также вызванных в Москву, будет последним. Где-то между Витебском и Полоцком самолёт был сбит, и люди погибли.
Тем временем, мы, выполняя последний приказ Димы, в прежнем составе, захватив с собой как можно больше тола и новые мины, поступившие с последним самолётом, меняя перекладные, через Кременец, Червяки доехали до Пахомово, где прямо на телегах переехали Вилию, почти не замочив ног. Перед этим делали небольшую остановку в деревне Борки, где у нас уже появились знакомые, на информацию которых мы могли полностью положиться и уверенно двигаться вперёд.
Перед переходом железной дороги Молодечно-Полоцк нам встретилась группа партизан (уже не помню какого отряда), которые направлялись на эту дорогу, но не взрывать эшелоны, а взрывать рельсы. Они сообщили нам, что вся дорога разделена на участки, и каждый участок поручен отдельному отряду. Отряды все в одну ночь должны подорвать как можно больше рельсов, чтобы одновременно вывести из строя всю дорогу. Увы, нам такой команды от Димы не поступало, мы по-прежнему шли рвать эшелоны под Сморгонью.
Уже впоследствии я узнал, что именно в эту ночь на 3 августа 1943 года всем отрядам, действующим в Белоруссии, был дан приказ, одновременно выступить на разрушение железнодорожных путей. Мелкими шашками тола (75-100 г) рвать рельсы на куски, выводя таким путём из строя одновременно все дороги и совершенно останавливая всякие перевозки по ним.
Диктовалось это тем, что Красная Армия после Орловско-Курской битвы перешли в наступление, немецкому командованию срочно нужно было перебрасывать с других фронтов и из глубокого тыла на советско-германский фронт новую живую силу и технику. Начался самый первый этап войны на железных дорогах, вошедший в историю под названием «рельсовой войны».
***
Одиннадцатого сентября 1943 года мы, как обычно, завтракали в хате Игнася.
http://vadim-blin.narod.ru/papa/16_pod_smorgoniu.htm