Анн Бренон. Сыны Несчастья. Часть 2. Глава 34.
ГЛАВА 34
1310 - 1311 ГОДЫ
«Я пришел в Пючсерда, где оставался у Раймонда Борсера. Тот однажды пришел в Акс и услышал, как Бертомью Буррель говорил, что Раймонд Маури, мой отец, Гильельма, моя сестра, и трое из моих братьев, Раймонд, Бернат и Гийом Маури были арестованы инквизиторами как еретики. Тогда он сказал мне уходить, откуда пришел. Но поскольку я уверил его, что к этой секте не имею никакого отношения, он оставил меня у себя до конца года…»
Показания Пейре Маури перед Жаком Фурнье (июнь 1324 года)
На святого Михаила сентябрьского того же года у меня не возникло никаких проблем с тем, чтобы наняться на работу в Пючсерда, даже вместе с ребенком. Город Пючсерда, доминирующий над серданьскими плато и высокогорной долиной Сегр, стал Иерусалимом для пастухов. Во время большой осенней ярмарки в Сердани, я оказался в толпе знакомых сотоварищей. Некоторых я знал только в лицо, а кое с кем уже побывал на зимних или летних пастбищах. Там были и серданьцы, и гасконцы, и каталонцы, и арагонцы. Но были также пастухи из Сабартес, Разес или Доннезан. Те, что пришли сюда еще до меня, сделав всё, чтобы между ними и Инквизицией оказалось как можно большее расстояние и высокие горы. А еще те, которых привлекало имя свободных людей Пючсерда.
Горная цитадель, город с черепичными и гонтовыми кровлями, высоко стоящий, основательный, любимый, обладающий всеми привилегиями, которые только могла дать ему арагонская корона, этот город бурлил какой-то невероятной, дерзкой жизненностью. Дважды он горел, но отстраивался еще больше и краше. Сейчас здесь собирались самые крупные скотоводы из Сердани и каталонских графств, сюда стекались огромные отары с высокогорных пастбищ дю Палларс и Андорры, перед тем, как уйти на зимние пастбища в долину Эбре - и которым, с задором и прилежанием, старались подражать самые смелые скотоводы из Акса и графства Фуа. Несколько лет назад этот надменный город даже выкупил у монастырей Поблет и Санта-Крю их огромные горные пастбища от Карлит до Антвейг, возле ворот Пьюморен - лучшие летние пастбища в наших горах - высоко над Серданью, но недалеко от города.
Сам город, укрывшись в раковине высоких бледных равнин и тучных земель, шумел и каждый божий день обогащался благодаря всевозможным ремеслам, сопряженными с шерстью, кожей и даже молоком и сырами. Здесь процветали менялы и банкиры, потому что это место притягивало деньги. Еврейский квартал был не менее оживленным. На улицах Пючсерда меня оглушили звуки, запахи, яркие образы. Стук ткацких гребней часто вызывал слезы на моих глазах. Я вспоминал своего отца, согнутого над работой. Над своим скромным станком с двумя педалями, работая медленными, но точными движениями в полутьме нашего дома - дома, который теперь разрушен и сожжен.
Пастухи серданьские, каталонские, гасконские или окситанские, пастухи из Андорры, из долин Аррана, дю Палларс и даже из Кузеран. Я был одним из них. Меня нанял Раймон Борсер. Это был серьезный работодатель, кум Бертомью Бурреля, из Акса. Я уже был у него, зимой 1306 года, когда шел в Тортозу. Он нанял нас обоих, меня и малыша. Тот выглядел на хороших восемь лет, и мог уже, по крайней мере, заработать себе на кусок хлеба, а я был ему одновременно и защитником, и гарантом. Арнот испуганно стоял, прижавшись к моей ноге. Но потом все его личико расцвело, когда он тоже должен был, согласно обычаю, ударить по рукам с новым хозяином.
На ярмарке я встретил Раймонда Изаура, из Ларната, с висящей на шее парой новых красивых башмаков. Он был готов отправиться в землю Лерида. Мы не то чтобы были близкими приятелями, но знали друг друга. Он был сыном богатой и могущественной семьи с высот Сабартес, связанной с семьей Отье из Акса; я же был из очень скромного дома в Монтайю. Но нас сблизили преследования и общая борьба. И мне, и ему доводилось сопровождать добрых людей; мы передавали друг другу эстафету, иногда встречались, но вместе защищали, кормили и принимали добрых людей. Нам обоим, иногда даже вместе, доводилось почитать их и слушать их проповеди. Мы вместе получали их благословение. Добрый верующий, Раймонд Изаура - но сломленный человек, как и многие из нас, как и я, возможно.
Когда начались первые расследования в Сабартес - а это было больше двух лет тому - вся их семья была вызвана к инквизитору. Ему удалось бежать еще до вынесения приговора. Какое-то время он пытался жить в Сердани, но не имел ни склонности, ни способностей пасти овец или работать с шерстью. Потому он решил спуститься в низину, пойти на юг. Он надеялся, что в Лерида найдет себе иное ремесло, чтобы выжить, ремесло, с которым он мог бы справиться своими, все еще белыми, руками. Возможно, на своем пути он встретит других беженцев с высот Сабартес. Он говорил мне о Марти из Жюнак. О братьях и сестрах молодого доброго человека Арнота, недавно сожженного в Каркассоне. Они также происходили из хорошего и могущественного дома, сыновья и дочери главного кузнеца из Жюнак, что в Викдессус. И они также были одними из первых вызваны к инквизитору и бежали от его приговоров. Как и все мы, они тоже всё потеряли - имущество конфисковано, дом сожжен.
Я сказал ему, что возможно, встречу их, когда буду идти на юг, на зимние пастбища. И тогда я скажу им, что их друг Раймонд Изаура ждет их в Лерида. И когда мы расстались, после того, как вместе выпили в какой-то шумной таверне, я сказал себе, что, понятное дело, кто больше имеет, тот больше и теряет. Я с некоторой гордостью посмотрел на свои руки пастуха, на черные, мозолистые руки с грубыми, неухоженными ногтями, на свои сильные руки. Я посмотрел на младшего брата Арнота, совсем не упитанного мальчика, который вряд ли будет сильным, но уже знает, как ухаживать за животными, на Арнота, в котором понемногу оживал аппетит к жизни, а глазенки сияли. Но тут я понял, что такие мысли вводят меня в заблуждение. Поскольку то, что мы все потеряли, бесценно. Мы потеряли присутствие и голос Добра, который ныне умолк для нас. Где теперь можно опять услышать его в этом мире?
Но то, что мы еще могли потерять, все мы, было еще большим. Наши души. Наши души, упавшие с неба, упавшие дождем вслед за соблазнительным и злодейским ветром дьявола.
В первые дни октября мы пустились в путь. Вместе с овцами Раймонда Борсера мы спустились зимовать на пастбища Фликса, в епархию Тортозы. Иногда, особенно в первые вечера, мне приходилось нести Арнота на плечах, как уставшего ягненка. Но понемногу его ноги стали наливаться силой. Путешествие на юг, среди необозримого моря овец, было для него удивительным и восхитительным; он никогда раньше не видел даже оливкового дерева, а в его глазах я замечал отражение своих первых открытий зимы 1306 года. На этот раз на меня снизошло что-то вроде светлого успокоения, даже можно сказать, утешения - и так было, чем дальше я продвигался на юг.
И, улыбаясь, я сказал младшему брату, что, возможно, отныне вся наша жизнь будет проходить в пути, между серебряными вершинами Пиренеев и золотистой землей сарацин. Он поднял на меня испуганный взгляд и ответил, что, в таком случае, он бы предпочел вернуться в Монтайю.
Город Фликс, белый и гордый, свернулся спиралью на излучинах реки Эбре, сияющей под прозрачным зимним небом между поросшими камышом берегами. На другой излучине, наверху, стоял угрюмый замок, где развевались штандарты королевства Арагон. Моста не было; все равно ревущий поток весной его снесет. Через реку переправлялись на барках. Вокруг лежала широкая скалистая долина, покрытая оливковыми рощами. Чаще всего мы спали в овчарнях, в чистом поле, среди овец. Однако мы регулярно наведывались в город, иногда ночевали и оставляли вещи у матери одного сарацинского пастуха по имени Моферрет, моего хорошего товарища. Во Фликсе и окрестных деревнях сарацин было еще много. Их было почти столько же, сколько и христиан - и чем дальше на юг, тем больше их было. Потому города королевства Арагон были совсем другими, чем города графства Фуа или французских сенешальств. Это были сарацинские города. Часто я задирал голову, глядя на эти столь высокие дома, подобных которым я никогда не видел, на арочные ворота, более изящные, чем ворота Акса, на эти надменные и ажурные замки. Знакомых среди сарацин у меня было столько же, сколько среди христиан. В любом случае, христиане этой земли знали только ту Церковь, которая сдирает шкуру, Церковь папы; и они донесли бы на нас своим властям, если бы знали, что мы - добрые верующие. Сарацины же такими вещами не занимались; главной проблемой, сушившей их головы, было как бы суметь выплатить сеньорам и королю годовой налог. Вот почему они тяжело работали. На одной из площадей Фликса у них была мечеть, небольшое белое строение, откуда иногда раздавалось что-то вроде пения с этими странными и заунывными интонациями, на языке, на котором они говорили между собой.
Той зимой, если, несмотря на окот, у меня появлялось свободное время, я ходил с Арнотом в оливковые рощи, где он с засопливленным носом плел корзины замерзшими пальцами вместе с другими мальчиками. Мне нравилось слышать, как он все чаще и чаще смеется.
На Пасху мы возвращались в Пючсерда, и день за днем видели, как вздымается перед нами снежная линия Пиренеев. В Бага, преодолевая труднопроходимые ущелья Сьерра де Кади и гоня перед собой овец, я встретил Гийома Маурса из Монтайю.
Да, тогда я встретил тебя в первый раз, Гийом. Как и я, ты был беглецом из-за ереси. Одним из двух парней, которых в прошлом году на пастбищах Мерен разыскивали Раймонд Клерг и лейтенант графского кастеляна. Ты мне сказал, что нанялся пастухом к Бертомью Кампиньо, из Бага. Мне не доводилось часто тебя встречать - я почти не видел тебя со времен Монтайю: теперь у тебя была крепкая мужская фигура, черная борода, делавшая твое лицо суровым, и недоверчивый взгляд, в котором, конечно же, были виноваты Несчастье и страх. Мы ни слова не сказали друг другу о Монтайю: мы только обменялись рукопожатием и пообещали себе рано или поздно встретиться - и, как видишь, мы в порядке, и всё-таки встретились.
Но той весной, в Пючсерда, мой хозяин, Раймонд Борсер, принял меня достаточно холодно. Он отвел меня в сторону и сказал, что хочет со мной поговорить. Я предчувствовал, что так оно и будет, когда возвращался. Догадаться было не так уж трудно. Этого стоило ожидать. В моем взгляде, как и во взгляде Гийома Маурса, было слишком много от Несчастья и страха, и, конечно же, это был мрачный взгляд. Для меня горный балкон Сердани был словно наблюдательным постом, откуда я мог смотреть на Сабартес, на графство Фуа, откуда я мог ожидать новостей. Но это Раймонд Борсер боялся и недоверял мне. Чем же я был скомпрометирован? В марте, перед моим возвращением, скотовод из Пючсерда спускался в Акс, где встречался со своим кумом, Бертомью Буррелем. Они говорили обо мне. Раймонд Борсер смотрел на меня искоса. Он цедил слова достаточно озабоченно, но холодно, хотя и с некоторым колебанием. У его коллеги из Акса были большие проблемы. Всю его семью вызвали, чтобы давать показания перед заместителем инквизитора Каркассона. Его самого, Бертомью, выпустили очень быстро. Он всегда чувствовал по отношению к ереси только неприязнь и раздражение, и сумел это доказать. Но его жена Эксклармонда и невестка Беренгария остались в Муре Каркассона. Его сын вышел с крестом. Вот как быстро процветающий дом может придти к упадку и позору.
Я не мог скрыть, что эта новость меня задела. Я думал еще и о Мондине, маленькой служанке обеих дам, дочери старого Берната Изарна из Монтайю - я не знал, что сталось с ней в связи с этим несчастьем - Раймонд Борсер ничего об этом не сказал. В связи с Несчастьем, постигшим и мою семью, Бертомью Буррель не преминул перечислить Раймонду Борсеру длинный список преступлений и бед, обрушившихся на Маури из Монтайю из-за ереси. Дом сожжен, имущество конфисковано, отец, мать, дочь и трое сыновей в тюрьме. Мне хотелось закричать, что в Муре Каркассона осталось не так уж много Маури. Что двое из них уже умерли там, мой брат Гийом и сестра Гильельма. Кто следующий? Моя престарелая мать? Мой бедный отец? Но сейчас мне пришлось стиснуть зубы и молчать. Этот серданьский скотовод всего лишь изложил мне свои резоны: для него было абсолютно неприемлемым компрометировать себя связями с сыном погибели. Он не хотел иметь ничего общего с еретиками графства Фуа, и это было совершенно ясно. Он не знал, что может произойти в Сердани, но в одном был уверен: с ним не должно случиться того, что произошло с Бертомью. И потому он советует мне собрать вещички, получить плату, взять младшего брата за руку - и убираться куда-нибудь подальше, хоть к самому дьяволу, если я так желаю. Тем более, что, как ему кажется, мои родичи ему поклонялись.
Я лихорадочно думал. Пока он говорил и пыхтел злобой, я, наоборот, овладел собой. Когда он закончил, я ответил ему как можно мягче и весьма серьезным тоном, чтобы убедить его, что я, со своей стороны, никогда не был замешан в ересь. Что я оставил дом и семью еще подростком и посвящал все свое время овцам и дальним перегонам. Мне показалось, что он мне поверил. Мне также показалось, что в глубине души он бы хотел, чтобы я остался работать на него в Пючсерда. Тем более, что мы оба, и он, и я, знали, что как только представится возможность - на ближайшего святого Михаила - я наймусь к другому хозяину, чуть-чуть подальше. Сердань расположена уж слишком близко к графству Фуа. После чего я и мой хозяин вместе выпили, и тогда он сказал мне, что я - хороший пастух; что даже этот бедный Бертомью ничего другого обо мне не скзал. Только то, что я - хороший пастух. И он добавил также, что ему будет жаль, когда я уйду от него.
Арнот и я оставались в Сердани всё лето. Нам нечего было бояться в горах. В горах пастухи - короли. А потом мы пойдем дальше. Пока не очень далеко. Пока что я должен жить так, чтобы до меня доносились слухи о земле д'Айю, где жили мои родные, посреди несчастья и страха.