Сарацинские города. Часть 4 Глава 51.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ЛЮДИ МУРА
1324 ГОД
Мой отец говорил […], что с тех пор, как на добрых людей стали охотиться в краю Сабартес, земля больше не рожала, как в то время, когда они могли там оставаться. С тех пор в земле Сабартес уже не было ничего хорошего…
Риксенда Кортиль
ГЛАВА 51
ВЕСНА 1324 ГОДА.
ЗАМОК АЛАМАНС
Наставленный Монсеньором епископом, я отказываюсь от этих заблуждений. Я верю и буду верить в будущем, что души некрещеных детей, после проповедей и распространения Евангелий, осуждены навечно, таким образом, что Бог не спасет их ни во время Страшного Суда, ни до, ни после. Я раскаиваюсь в том, что верил в эти заблуждения, и готов принять любое наказание и совершить любое покаяние…
Вторая исповедь Берната д’Уртель из Рабата перед Жаком Фурнье, 21 января 1324 года
В замке Аламанс ты, прежде всего, стал тайным узником на многие месяцы. Ты сам себе рассказывал собственную историю, ту, которую каждый день готовился рассказывать инквизитору и его помощникам. День за днем ты ждал, когда тебя приведут на место, где начнется главное сражение. Все, чего тебе, скорее всего, еще следует ожидать в этой жизни. Что до тебя самого, то твоя судьба тоже ждала тебя здесь. И не только тебя. Твой брат, как тебе известно, такой же узник, как и ты, возможно, по другую сторону перегородки. Снаружи, за толстыми стенами укреплений - горы. Ты мог бы различить их очертания. Длинная цепь, с востока до запада, вдоль всего южного горизонта. Но ты не из тех, кому позволяется ходить по прогулочной дорожке, выходить на террасу башни, на свежий воздух.
Замок Аламанс, возведенный чуть дальше лиги от Памье - это Мур. Высокая крепость из темного кирпича, построенная Монсеньором Жаком Фурнье на месте разрушенной башни, в центре небольшого поселения, находящегося на землях епископа. Огромный четырехугольник красноватых стен, с цепями по углам, вмонтированными в камень, окруженный рвом. Само здание имеет два или три этажа, освещенных узкими окнами, а сбоку - огромная башня, высокий донжон с двором и круговой дорожкой. Это не просто крепость, это Мур. Когда Монсеньор ее строил, люди шептались, что он хочет построить собственный Мур, еще более тягостный, чем Мур Инквизиции Каркассона. И это правда. Он хотел иметь собственный Мур, для удобства своей работы как инквизитора. Чтобы держать под рукой, для пользы ведения следствия, подозреваемых в ереси, вызванных свидетельствовать перед ним в судебном порядке, но сопротивляющихся или отказывающихся признаться сразу же. Он также хотел, чтобы в этом Муре видели символ его власти: власти судьи, выносящего от имени Бога и его Церкви безапелляционные приговоры. Иногда приговоры Монсеньора епископа Памье приводили людей на костер на большой площади, между рвом замка и маленькой церковью Аламанс. Но чаще всего они захлопывали за ними двери безжалостной тюрьмы его Мура.
Большинство подозреваемых и находящихся в процедуре содержались в общих залах, на этажах главного здания и башни - мужчины с одной стороны, женщины с другой - и пользовались правом перемещаться по крепости, и даже иногда выходить на воздух и на солнце, в коридоры или на террасу донжона. Но это были верхние этажи, а на нижних этажах и в подвалах была собственно тюрьма, грозный Мур, о котором говорили с ужасом и где оставляли всякую надежду. Там, в этих узких клетках, от которых только сержант Мура имел ключи, гнили осужденные - на хлебе скорби и воде страданий. Некоторые были закованы в кандалы.
Что до норовистых, сопротивление которых следовало сломить, подозреваемых, которых Монсеньор решил держать в тайном заточении до поры до времени, тех считали крупной дичью, как тебя и твоего брата, и размещали в маленьких отдельных камерах, не таких страшных. Отсюда время от времени можно было выйти помыться у источника, под усиленной охраной.
На следующий день после твоего прибытия главный тюремщик, о котором ты узнаешь вскоре, что его зовут Гийом де Белен, привел тебя за руку в большую залу замка, где тебя ожидали двое людей с кипой исписанных листов, для выполнения административных формальностей твоего размещения. Это были хорошо одетые люди, с озабоченными лицами, важные персоны. Это были страж Мура, лейтенант охраны Аламанс, Мэтр Марк Ривель, а также нотариус Монсеньора, который просто хотел удостоверить твою личность и записать все, что из этого следует.
- Пейре Маури из Монтайю, серьезно подозреваемый в ереси и указанный как таковой, Вы будете находиться в тайном заточении в этой тюрьме Мур, для того, чтоб не дать вам возможности лживого сговора с каким-либо иным подозреваемым, Вашим сообщником, до тех пор, пока Монсеньор не решит вызвать Вас свидетельствовать перед ним.
Затем, тем же сухим и равнодушным официальным тоном он заявил, что все, что осталось от имущества вашей семьи в Монтайю, вновь конфисковано, чтобы обеспечить ваше ежедневное пребывание здесь, твое и твоего родного брата, Жоана Маури. Ваш хлеб, ваш кувшин воды, вашу миску супа. Стирку вашей одежды. Потом он замолчал и взглянул на тебя.
Мэтр Марк Ривель - человек высокого роста, с округлым брюшком, румяным лицом, горделивым профилем, слегка расплывшейся фигурой и холодным взглядом. На нем лежит большая ответственность, он верный агент и администратор Монсеньора. Он вовсе не злой человек. Конечно, он распоряжается пытками в подвальных застенках, но только когда этого требует служба. Он - начальник «кобыл» и раскаленных щипцов, но он вовсе не злой человек. Ты смотришь ему в лицо. Он прочищает горло, слегка прищуривает глаза, чтобы скрыть свой жестокий взгляд, и сообщает тебе как можно мягче: около двух лет назад твоя сестра Раймонда, жена Гийома Марти, и твой младший брат Арнот Маури были вызваны в Памье к Монсеньору епископу. Раймонда, вместо того, чтобы послушаться, предпочла бежать и скрыться. Она тайно покинула Монтайю, чтобы уклониться от следствия, и тем самым навлекла на себя подозрения. А твой брат Арнот - ты не в курсе? А вот он явился, как положено, бедный мальчик. Он не хотел совершать ошибок.
Ты качаешь головой в знак отрицания. Нет, ты ничего не знаешь об Арноте. Ты уже много лет его не видел. Ты даже не знаешь, что его вызывали. Тогда Мэтр Марк Ривель почти любезно рассказывает тебе о смерти твоего младшего брата. Умер. Умер прямо здесь. В Муре Аламанс. От истощения и болезни. Его процесс был как раз в разгаре. Поскольку он явно отказывался признать всю правду, то Монсеньор счел нужным оставить его под стражей. Он умер очень быстро, от кашля и горячки, и у него даже не было времени ни в чем признаться, ни совершить покаяние - что, конечно, очень досадно для его души. И Мэтр Марк с сожалением покачал головой. Здесь, разумеется, заботятся о будущем душ.
Потом тебя уводят в твой застенок, в бельэтаже главного здания замка, примыкающего к башне. В глубине мрачного коридора, в такой же камере, возможно, ожидает Жоан. Жоан, которому тоже сообщат о бегстве Раймонды и смерти Арнота. Маленького товарища его детства, поскребыша из выводка бедной Азалаис. Маленький рыжий лягушонок. Когда ты, Пейре, последний раз видел своего брата Арнота - незадолго до смерти отца, во время твоего последнего посещения Монтайю - подросток злым голосом рассказывал о своих страхах по поводу грозного инквизитора Памье, дрожа от одной мысли о том, что его вызовут давать показания. Это безосновательные страхи, думал ты тогда. Ты утешал его. Чем он может рисковать, юный Арнот? Слишком юный, явно слишком юный даже для того, чтобы при случае сознательно склониться перед добрым человеком. Но сегодня ты отмечаешь с огромной горечью, что он мог показаться весьма подозрительным, юный Арнот, его могли подозревать в братской привязанности и тревожащем участии к тебе, беглому старшему брату, на которого было столько доносов за ересь. Особенно после слюнявых признаний этого труса Гийома Бэйля. И вот он умер, болезненный Арнот.
Шло время, ты томился от скуки и удивлялся, что тебя все не вызывают давать показания перед Монсеньором. Однажды Гарно, сержант Мура, у которого были все ключи и который каждый день проверял, не умерли ли узники в застенках, присел на корточки перед твоим окошком и доверительным тоном с кривой ухмылкой сказал тебе, что у Монсеньора сейчас много дел. Ты ждал чего-то подобного, и тебя это не сильно разозлило. Потом этот человек, издав горловой смешок, снова стал шептать с хитрецой. Он очень занят, Монсеньор. Он должен действовать осмотрительно, чтобы хорошо организовать процесс главной персоны вашей деревни дураков, лицемерного лжеца, развратившего доминиканцев Каркассона и вившего из них веревки, используя все свое влияние и всевозможные юридические уловки. Он говорил о Бернате Клерге, графском бальи Монтайю. Ты же знаешь, о ком идет речь, не правда ли? Его брат, поп, уже умер до окончания процесса. Несколько лет Монсеньор терпеливо собирал по крупинкам информацию, чтобы обложить этого хитреца. Потому очередь двух пастухов придет в свое время. Монсеньор может это сделать в любое время. Тот же сержант, лишь через несколько дней после розговора с тобой, сказал тебе - хотя не должен был: вот уже первому пастуху разрешено сделать признание, чтобы спасти свою душу. Твой брат Жоан Маури вызван давать показания, а это долгое дело. Уже три дня, как его отвели в Памье, в епископство. И его еще не привели в Аламанс. Говорят, что он начал длинную, длинную исповедь перед Монсеньором епископом. Так что все будет хорошо. Твоя очередь тоже придет. Не переживай так.
Потом, после непродолжительного молчания, когда он вновь заговорил об этом бандите Бернате Клерге и твоих соотечественниках, этих идиотах с гор Сабартес, он заметил, что здесь, в Аламанс, вовсе не так, как в Муре Каркассона: Монсеньор - цистерцианский аббат, а не доминиканский приор. Он тверд и непреклонен, и не допускает того, что даже издалека может показаться наименьшей попыткой к коррупции. Небольшие подарки тюремщикам или стражникам, чтобы передать послания или улучшить режим, здесь не существуют. Сержант смерил тебя взглядом. Ну, разумеется, насчет тебя вопрос вообще не стоит. Он просто говорит из принципа. Ты ведь нищий. У вас, Маури из Монтайю, ничего ведь нет. Ты теперь пастух только своих двух грязных ног. А вот люди в других камерах могут изыскать способ доставить сюда немного денег, из Памье или Саверден. Тогда он, Гарно, говорит своей жене Онорс добавить чего-нибудь пожирнее в их миску или принести им камзол потеплее, когда становится холодно. И это вовсе не коррупция, это честная коммерция. Плата за оказание услуг.
И вновь наступило молчание. В своем одиночестве ты пытаешься вообразить себе Жоана в Памье, там, где престол епископа. Ты много видел их в этом мире, епископских дворцов. Огромный феодальный замок Сео д’Уржейль. Сарацинская крепость епископства Льейда. А вот Памье ты еще не видел, только неясный туман, поднимающийся из глубин низины, за холмами Арьежа. Ты роешься в своей памяти: когда ты был ребенком, ты приходил туда раз или два на ярмарку с отцом. Но помнишь ли ты епископство Памье?
Еще через неделю тюремщик и сержант вновь приходят выгуливать свои сапоги в твоем коридоре, и дают тебе знать, что Жоан довольно быстро завершил свои признания. Что его снова привели сюда, и он, как и ты, ждет. Он недалеко отсюда, но они не скажут тебе, где. Хохоча, они уходят.
Потом, кажется, ничего не происходит. Вновь и вновь слышны звуки шагов в коридорах. Но дверь твоего застенка приоткрывается только для того, чтобы передать тебе хлеб и воду. Потом твое ухо улавливает произнесенные слабым голосом имена, которые кажутся тебе знакомыми. Гильельма Арзелье. Гаузия Клерг. Имена женщин из твоей деревни, которые часто были на этаже, где размещаются общие залы Аламанс. Ты понимаешь, что Монсеньор еще не покончил с еретическим прошлым Монтайю. Возможно, поэтому он удерживает тебя так долго от контакта с земляками из Монтайю и допрашивает Жоана первым. Как если бы тот мог сказать ему нечто интересное. Придет и твоя очередь.
Однако проходят месяцы, неподвижные в своей замкнутости. Время от времени они возвращаются подразнить тебя. И ты, несмотря на свою гордость, не можешь не обращать внимания на слова, которые они бросают. И понемногу, через все эти «остроумные» выпады, насмешки, фальшивое доверие, завуалированные угрозы сержанта Гарно, тюремщика Гийома из Белен и их товарищей, и даже самого Мэтра Марка Ривеля, который иногда навещает тебя, ты начинаешь понемногу проникать в тайны толстых ледяных стен, которые тебя окружают. Это расчет с их стороны или просто игра? Пытаются ли они произвести на тебя впечатление, чтобы ты был готов сломаться, раздавить и опустошить тебя, когда придет твоя очередь, и потому говорят с тобой жестокими словами - так значит здесь начинается посвящение в высокую литургию Мура? Холодные стены полны жизнью, в собственном смысле этого слова, как губка пену, впитали они эти пропащие жизни, они до отвала насытились запахом мертвых и гудением тишины. Они истощили волю тех, кто покорился, поглотили руки тех, кто их царапал, колени тех, кто их протер, хриплые голоса тех, кто пытался кричать.
Тебе говорят имена, для их невидимого присутствия. Имена тех, кого ты можешь знать, кто может что-нибудь для тебя значить. Силуэты и тени людей Монтайю, твоей деревни дураков, как они говорят. Твоей деревни еретического дерьма. Это почти забытые существа, некоторых ты не видел много лет, а их держат здесь, постаревших, без возраста, в этом чистилище среди других безымянных. Бруна Пурсель в Муре с 1321 года. Гийом Бэйль, юный плут, в тесном Муре с 1322 года, несмотря на свои плачи и стенания. И те, которые в очень тесном Муре, о которых говорят шепотом. Тени: Раймонда Тестанье, Гийом Отье, вся семья Гийома Гилаберта, юного пастуха, умершего в шестнадцать лет и получившего утешение из рук доброго человека Гийома из Акса. Гийом Гилаберт, твой бывший товарищ, Пейре. Детьми вы вместе пасли дюжину овец ваших отцов на пастбищах четырех пиков до Кум Бэйле. Ты был пастухом в Арке, когда он умер в Монтайю от этой грудной болезни, от которой харкают кровью. Когда его приняли и утешили, для спасения его души, в кругу его семьи, под крышей его дома. Через двадцать лет труп умершего в еретической заразе, был вырыт с кладбища Монтайю, сожжен, растоптан, брошен в грязь. Все его близкие сидели в кандалах в застенках Аламанс. Страдая от холода, от голода, от ужаса. Его мать, Аламанда Гилаберт, его сестра Алазаис, и даже его шурин Арнот Фор. Ты, Пейре, тоже хотел броситься на стену, стучать по ней кулаком и звать их всех. Где они? В какой стороне? Похоронены еще глубже, чем ты. И что ты им скажешь? Некоторые уже умерли от истощения, от плохого обращения, как твой брат Арнот Маури. Ты произносишь его имя: Арнот Маури.
- И еще многие другие умерли в Муре, - бросает равнодушный голос сержанта.
Гильельма Бенет, например. Ты ее знал? Конечно, ты ее знал… Вдова славного Гийома Бенета, надоумившего тебя пуститься в путь, когда вся юность казалась тебе черной.
- И Арнот Тиссейр из Лордата, - продолжает сержант. - Ты знаешь, кто это был? Бывший зять еретика Пейре Отье, из Акса. Не более и не менее.
Но ты не уступаешь им, Пейре. Они не увидят твоих чувств. Даже когда они говорят тебе, как год или два назад, Гийом Форт - еще один из твоей деревни Монтайю, ты ведь его хорошо знал, не правда ли, этого Гийома Форта? Кажется, он был женат на одной из сестер Гийома Гилаберта и участвовал в счастливом конце своего юного шурина. Так вот, этот Гийом Форт был сожжен живьем как вновь впавший в преступление ереси, на костре, вот здесь, и они показывают через стену твоего застенка, где должна была располагаться большая площадь, между рвом замка и церковцю бургады Аламанс.
Ты не уступаешь, даже когда они зубоскалят и шипят тебе в уши, что осужденные на Мур, эти фантомы Монтайю, в глубине своих застенков, каждый день проклинают память еретиков, которых они приводили. Тех, кого ты называешь добрыми людьми.
Это долгая весна, Пейре. Без движения и света. Ты не видишь, как меняется цвет неба. Тебя не заковывают в кандалы в твоей камере, но ты едва можешь встать на ровные ноги. Они хотят сломать тебя. Ты спрашиваешь себя зачем. Ты ведь не меняешься. Наступает время стрижки овец. Время отправляться в далекие летние перегоны, время Пятидесятницы. Вот уже год, как тебя остановили на лету. Когда твои руки не ощутили под собой ничего, кроме пустоты. Твои широкие плечи, сильные руки, ныне бесполезные и словно связанные. Ты сжимаешь кулак и бьешь им в открытую ладонь. Ты ждешь. Ты тщетно ищешь на своей коже, в складках старого камзола, запах овец.
Когда, наконец, сразу же после Пятидесятницы, за тобой приходят, ни тюремщик, ни сержант не говорят тебе ничего о том, что должно наступить. Но уже долгое время, несмотря на страх и сомнения, ты готов к схватке. Тебя приводят помыться в лохани, за большой залой. Онорс, жена сержанта, по крайней мере, как говорит ее служанка Эксклармонда, жена тюремщика, посылает тебе сменную сорочку и наставляет беречь ее. Не гоже, чтобы твой запах причинял неудобство Монсеньору и его помощникам. Нужно, чтобы твой допрос происходил достойно. Ведь на кону - жизненно важные вещи. Спасение твоей души и защита святой католической веры. На дорогу тебе вновь связывают запястья. Может, они думают, что у тебя все еще есть силы бежать?
Дыхание жары, яркий, резкий свет, запах сочной травы наполняют тебя трепетом, напоминают тебе о том, что во внешнем мире, к которому ты больше не принадлежишь, настало благодатное послеполуденное время первых дней лета. Дни стали длиннее. Прислонившись спиной к стене замка Аламанс, к темным, нагретым солнцем кирпичам, ты чувствуешь себя отяжелевшим и ослепленным, твоя грудь разрывается от возбуждения, но и от других чувств - почти от страха - ты возвращаешься в бургаду в широкой долине, которую едва рассмотрел, когда огромная крепость готовилась поглотить тебя. Очертания нескольких сбившихся в кучу домиков из глины и деревянных балок. Несколько безликих праздношатающихся прохожих. Широкую, пустую площадь, через которую перебегает тощая собака - ты едва взглянул на нее. Площадь костров. Старая церковь из кирпича, вся просевшая. По твою левую руку, между двумя крышами, должна была виднеться линия гор. Но на нее словно набросили голубую вуаль. Слишком жарко.
Тебя отвели в Памье, в епископский город, где находится престол Монсеньора. Небольшой конвой из трех человек сочли вполне достаточным. Стражник Мура, с цветом лица, как у пьяницы, и в камзоле с вырезом, и двое солдат - один конный, второй пеший, который задает ритм ходьбы. Когда тебя слегка подталкивают, чтобы ты перестал вертеть головой, то ноги крепко держат тебя. Лошади фыркают, когда вы выходите из распахнутых ворот замка Мура, которые захлопываются за вами с громким лязгом. Вы выходите из бургады через узкие ворота ее небольших укреплений и идете прямо на запад, через широкую долину. Дорога хорошая, выложенная камнями в тех местах, где были грязь и рытвины, ведь каждый день по ней двигаются повозки и караваны мулов, от замка к епископству и от епископства к замку. Дорога прямая, идущая вначале среди садов, где пели петухи и стояли ряды яблонь. А потом среди ясеневых рощ и невысоких дубков, а также груд камней, служивших межами для небольших полей. Рожь уже высокая, трава - блестящая, а откосы - красные от маков.
А ты постоянно пытаешься проверить себя самого, утешить себя самого. Они были слева и словно сопровождали тебя. Или просто давали понять тебе, что они есть, что они там, что они всегда будут там, твои горы, белые зимой и голубые летом. Другие пастухи так же, как и ты когда-то, пустились уже в путь, чтобы подняться на их высокогорные пастбища, вдохнуть их легкий ветерок. Эти горы будут притягивать и вдохновлять тысячи и тысячи других людей, возможно, еще тысячу лет. Пастухов, отары. И ягнята будут резвиться, не опасаясь хищников. А вот ты, Пейре, ты попал в руки Церкви волков. Так ее называли добрые люди - которые никогда не лгали и никогда не делали никому зла.
Когда вы переходили реку, ты незаметно обернулся. За твоим левым плечом, за округлым куполом горы Лафру, на которой теперь не было снега, приподнимался прямоугольный краешек земли д’Айю, куда ты, скорее всего, больше никогда не вернешься. Монтайю, откуда исчезли все Маури.
Дорога уперлась прямо в реку Крю, узкую реку с глубоким руслом, тщательно выложенным камнями и кирпичом. В воде отражались мягкие очертания плакучих верб и виднелись дрожащие от жары тучи мух и мошек. Мост можно было перескочить одним прыжком, кирпичный мост, охраняемый насупленным стражником, требующим пошлину у всех, кроме, разумеется, Церкви. Это мост Кануньес, мост каноников Сен-Антонен, аббат которых вот уже тридцать лет как был назначен папой епископом, а их аббатская церковь сделалась кафедральным собором. Когда ты переходишь мост, тебе указывают пальцем, что там далеко за постом стражи находится массивная остроконечная колокольня. Теперь дорога сворачивает прямо по направлению к громаде стен, башен и мрачных пристроек Ма Сен-Антонен. Понемногу церковь надвигается все ближе, и становятся видны ее многочисленные колокольни и башенки: кафедральный собор Монсеньора Жака Фурнье. Однако, вы остановились только на несколько минут возле этого обширного строения - время, достаточное для того, чтобы Мэтр Марк съехал на лошади в хорошо мощеный двор меж двух красивых зданий и передал две исписанные странички канонику, по бокам которого стояли два мальчика из хора, в то время, как привратник смотрел на вас широко раскрытыми глазами.
Отныне дорога шла прямо на север, пересекая нищий пригород, ставший бургадой Фределас, где старые дома потихоньку рассыпались среди разросшихся садов, откуда доносились голоса, а вскоре за поворотом, у последней опоры, нависшей над излучиной Арьежа, ты увидел город Памье, распростершийся в вечерней жаре. Город, лежащий во впадине, такой глубокой, что даже незначительная гряда холмов закрывала от взгляда вершины гор. Ощетинившийся колокольнями город, где крыши теснились друг к другу внутри великолепных укреплений. Castеllas сеньоров, деливших здесь власть, четырехугольник стены и высокие башни, где развевались флаги графа де Фуа и епископа. Однако, когда прохожие глазели на узника, маленький отряд - солдаты, конные и пешие, - сжимали кольцо вокруг него. Здесь, в Памье, знают, кто ты, Пейре. Один из этих еретических пастухов из Монтайю. Самый опасный из всех. Тот, который пятнадцать лет был беглецом за пределами королевства Франция. Ты проходишь через городские ворота, ты видишь, как дома теснятся, растут, закрывают от тебя небо, ты идешь по улицам, и иногда чье-то лицо оживляется при виде тебя; тебя увлекают к большому фасаду церкви Нотр Дам дю Камп, а потом ведут к высокой церкви де Меркадаль. К церквям из кирпича. А потом вы долго идете по лестницам, поднимающимся на castellas.
В кольце укреплений огромной крепости каждый из двух сеньоров имел свой замок и свою башню. Монсеньор Жак Фурнье, третий епископ епархии Памье, великий строитель, предпочитающий жить в городе, как и графские офицеры, а не изолироваться в старом аббатстве Сен-Антонен де Фределяс, возвел и привел в порядок комфортабельное жилище, ставшее ныне престолом его епископства. Красивое двухэтажное здание с верхней галереей смотрело издали на высокую сеньоральную башню, символизировавшую светскую власть в городе. Массивная четырехугольная башня, возведенная из рядов хорошо обожженных ровных кирпичей. Ее четыре этажа освещались красивыми окнами с двойными аркадами, украшенными каменными колоннами и капителями. Дорога к ней, шедшая по дуге зубчатых укреплений, по краю террасы castellas, проходила старую приземистую колокольню церкви де Меркадаль. Уже давно во влажных подвалах находились застенки, тюрьма на темном нижнем этаже. Именно там, в основании епископской башни, тебя закрывают на ночь. Не в застенке, но на тюфяке общей тюрьмы, где спали еще двое бродяг и сержант. Завтра ты окажешься в распоряжении Монсеньора, чтобы свидетельствовать в судебном порядке перед ним в высокой комнате епископа Памье.
ЛЮДИ МУРА
1324 ГОД
Мой отец говорил […], что с тех пор, как на добрых людей стали охотиться в краю Сабартес, земля больше не рожала, как в то время, когда они могли там оставаться. С тех пор в земле Сабартес уже не было ничего хорошего…
Риксенда Кортиль
ГЛАВА 51
ВЕСНА 1324 ГОДА.
ЗАМОК АЛАМАНС
Наставленный Монсеньором епископом, я отказываюсь от этих заблуждений. Я верю и буду верить в будущем, что души некрещеных детей, после проповедей и распространения Евангелий, осуждены навечно, таким образом, что Бог не спасет их ни во время Страшного Суда, ни до, ни после. Я раскаиваюсь в том, что верил в эти заблуждения, и готов принять любое наказание и совершить любое покаяние…
Вторая исповедь Берната д’Уртель из Рабата перед Жаком Фурнье, 21 января 1324 года
В замке Аламанс ты, прежде всего, стал тайным узником на многие месяцы. Ты сам себе рассказывал собственную историю, ту, которую каждый день готовился рассказывать инквизитору и его помощникам. День за днем ты ждал, когда тебя приведут на место, где начнется главное сражение. Все, чего тебе, скорее всего, еще следует ожидать в этой жизни. Что до тебя самого, то твоя судьба тоже ждала тебя здесь. И не только тебя. Твой брат, как тебе известно, такой же узник, как и ты, возможно, по другую сторону перегородки. Снаружи, за толстыми стенами укреплений - горы. Ты мог бы различить их очертания. Длинная цепь, с востока до запада, вдоль всего южного горизонта. Но ты не из тех, кому позволяется ходить по прогулочной дорожке, выходить на террасу башни, на свежий воздух.
Замок Аламанс, возведенный чуть дальше лиги от Памье - это Мур. Высокая крепость из темного кирпича, построенная Монсеньором Жаком Фурнье на месте разрушенной башни, в центре небольшого поселения, находящегося на землях епископа. Огромный четырехугольник красноватых стен, с цепями по углам, вмонтированными в камень, окруженный рвом. Само здание имеет два или три этажа, освещенных узкими окнами, а сбоку - огромная башня, высокий донжон с двором и круговой дорожкой. Это не просто крепость, это Мур. Когда Монсеньор ее строил, люди шептались, что он хочет построить собственный Мур, еще более тягостный, чем Мур Инквизиции Каркассона. И это правда. Он хотел иметь собственный Мур, для удобства своей работы как инквизитора. Чтобы держать под рукой, для пользы ведения следствия, подозреваемых в ереси, вызванных свидетельствовать перед ним в судебном порядке, но сопротивляющихся или отказывающихся признаться сразу же. Он также хотел, чтобы в этом Муре видели символ его власти: власти судьи, выносящего от имени Бога и его Церкви безапелляционные приговоры. Иногда приговоры Монсеньора епископа Памье приводили людей на костер на большой площади, между рвом замка и маленькой церковью Аламанс. Но чаще всего они захлопывали за ними двери безжалостной тюрьмы его Мура.
Большинство подозреваемых и находящихся в процедуре содержались в общих залах, на этажах главного здания и башни - мужчины с одной стороны, женщины с другой - и пользовались правом перемещаться по крепости, и даже иногда выходить на воздух и на солнце, в коридоры или на террасу донжона. Но это были верхние этажи, а на нижних этажах и в подвалах была собственно тюрьма, грозный Мур, о котором говорили с ужасом и где оставляли всякую надежду. Там, в этих узких клетках, от которых только сержант Мура имел ключи, гнили осужденные - на хлебе скорби и воде страданий. Некоторые были закованы в кандалы.
Что до норовистых, сопротивление которых следовало сломить, подозреваемых, которых Монсеньор решил держать в тайном заточении до поры до времени, тех считали крупной дичью, как тебя и твоего брата, и размещали в маленьких отдельных камерах, не таких страшных. Отсюда время от времени можно было выйти помыться у источника, под усиленной охраной.
На следующий день после твоего прибытия главный тюремщик, о котором ты узнаешь вскоре, что его зовут Гийом де Белен, привел тебя за руку в большую залу замка, где тебя ожидали двое людей с кипой исписанных листов, для выполнения административных формальностей твоего размещения. Это были хорошо одетые люди, с озабоченными лицами, важные персоны. Это были страж Мура, лейтенант охраны Аламанс, Мэтр Марк Ривель, а также нотариус Монсеньора, который просто хотел удостоверить твою личность и записать все, что из этого следует.
- Пейре Маури из Монтайю, серьезно подозреваемый в ереси и указанный как таковой, Вы будете находиться в тайном заточении в этой тюрьме Мур, для того, чтоб не дать вам возможности лживого сговора с каким-либо иным подозреваемым, Вашим сообщником, до тех пор, пока Монсеньор не решит вызвать Вас свидетельствовать перед ним.
Затем, тем же сухим и равнодушным официальным тоном он заявил, что все, что осталось от имущества вашей семьи в Монтайю, вновь конфисковано, чтобы обеспечить ваше ежедневное пребывание здесь, твое и твоего родного брата, Жоана Маури. Ваш хлеб, ваш кувшин воды, вашу миску супа. Стирку вашей одежды. Потом он замолчал и взглянул на тебя.
Мэтр Марк Ривель - человек высокого роста, с округлым брюшком, румяным лицом, горделивым профилем, слегка расплывшейся фигурой и холодным взглядом. На нем лежит большая ответственность, он верный агент и администратор Монсеньора. Он вовсе не злой человек. Конечно, он распоряжается пытками в подвальных застенках, но только когда этого требует служба. Он - начальник «кобыл» и раскаленных щипцов, но он вовсе не злой человек. Ты смотришь ему в лицо. Он прочищает горло, слегка прищуривает глаза, чтобы скрыть свой жестокий взгляд, и сообщает тебе как можно мягче: около двух лет назад твоя сестра Раймонда, жена Гийома Марти, и твой младший брат Арнот Маури были вызваны в Памье к Монсеньору епископу. Раймонда, вместо того, чтобы послушаться, предпочла бежать и скрыться. Она тайно покинула Монтайю, чтобы уклониться от следствия, и тем самым навлекла на себя подозрения. А твой брат Арнот - ты не в курсе? А вот он явился, как положено, бедный мальчик. Он не хотел совершать ошибок.
Ты качаешь головой в знак отрицания. Нет, ты ничего не знаешь об Арноте. Ты уже много лет его не видел. Ты даже не знаешь, что его вызывали. Тогда Мэтр Марк Ривель почти любезно рассказывает тебе о смерти твоего младшего брата. Умер. Умер прямо здесь. В Муре Аламанс. От истощения и болезни. Его процесс был как раз в разгаре. Поскольку он явно отказывался признать всю правду, то Монсеньор счел нужным оставить его под стражей. Он умер очень быстро, от кашля и горячки, и у него даже не было времени ни в чем признаться, ни совершить покаяние - что, конечно, очень досадно для его души. И Мэтр Марк с сожалением покачал головой. Здесь, разумеется, заботятся о будущем душ.
Потом тебя уводят в твой застенок, в бельэтаже главного здания замка, примыкающего к башне. В глубине мрачного коридора, в такой же камере, возможно, ожидает Жоан. Жоан, которому тоже сообщат о бегстве Раймонды и смерти Арнота. Маленького товарища его детства, поскребыша из выводка бедной Азалаис. Маленький рыжий лягушонок. Когда ты, Пейре, последний раз видел своего брата Арнота - незадолго до смерти отца, во время твоего последнего посещения Монтайю - подросток злым голосом рассказывал о своих страхах по поводу грозного инквизитора Памье, дрожа от одной мысли о том, что его вызовут давать показания. Это безосновательные страхи, думал ты тогда. Ты утешал его. Чем он может рисковать, юный Арнот? Слишком юный, явно слишком юный даже для того, чтобы при случае сознательно склониться перед добрым человеком. Но сегодня ты отмечаешь с огромной горечью, что он мог показаться весьма подозрительным, юный Арнот, его могли подозревать в братской привязанности и тревожащем участии к тебе, беглому старшему брату, на которого было столько доносов за ересь. Особенно после слюнявых признаний этого труса Гийома Бэйля. И вот он умер, болезненный Арнот.
Шло время, ты томился от скуки и удивлялся, что тебя все не вызывают давать показания перед Монсеньором. Однажды Гарно, сержант Мура, у которого были все ключи и который каждый день проверял, не умерли ли узники в застенках, присел на корточки перед твоим окошком и доверительным тоном с кривой ухмылкой сказал тебе, что у Монсеньора сейчас много дел. Ты ждал чего-то подобного, и тебя это не сильно разозлило. Потом этот человек, издав горловой смешок, снова стал шептать с хитрецой. Он очень занят, Монсеньор. Он должен действовать осмотрительно, чтобы хорошо организовать процесс главной персоны вашей деревни дураков, лицемерного лжеца, развратившего доминиканцев Каркассона и вившего из них веревки, используя все свое влияние и всевозможные юридические уловки. Он говорил о Бернате Клерге, графском бальи Монтайю. Ты же знаешь, о ком идет речь, не правда ли? Его брат, поп, уже умер до окончания процесса. Несколько лет Монсеньор терпеливо собирал по крупинкам информацию, чтобы обложить этого хитреца. Потому очередь двух пастухов придет в свое время. Монсеньор может это сделать в любое время. Тот же сержант, лишь через несколько дней после розговора с тобой, сказал тебе - хотя не должен был: вот уже первому пастуху разрешено сделать признание, чтобы спасти свою душу. Твой брат Жоан Маури вызван давать показания, а это долгое дело. Уже три дня, как его отвели в Памье, в епископство. И его еще не привели в Аламанс. Говорят, что он начал длинную, длинную исповедь перед Монсеньором епископом. Так что все будет хорошо. Твоя очередь тоже придет. Не переживай так.
Потом, после непродолжительного молчания, когда он вновь заговорил об этом бандите Бернате Клерге и твоих соотечественниках, этих идиотах с гор Сабартес, он заметил, что здесь, в Аламанс, вовсе не так, как в Муре Каркассона: Монсеньор - цистерцианский аббат, а не доминиканский приор. Он тверд и непреклонен, и не допускает того, что даже издалека может показаться наименьшей попыткой к коррупции. Небольшие подарки тюремщикам или стражникам, чтобы передать послания или улучшить режим, здесь не существуют. Сержант смерил тебя взглядом. Ну, разумеется, насчет тебя вопрос вообще не стоит. Он просто говорит из принципа. Ты ведь нищий. У вас, Маури из Монтайю, ничего ведь нет. Ты теперь пастух только своих двух грязных ног. А вот люди в других камерах могут изыскать способ доставить сюда немного денег, из Памье или Саверден. Тогда он, Гарно, говорит своей жене Онорс добавить чего-нибудь пожирнее в их миску или принести им камзол потеплее, когда становится холодно. И это вовсе не коррупция, это честная коммерция. Плата за оказание услуг.
И вновь наступило молчание. В своем одиночестве ты пытаешься вообразить себе Жоана в Памье, там, где престол епископа. Ты много видел их в этом мире, епископских дворцов. Огромный феодальный замок Сео д’Уржейль. Сарацинская крепость епископства Льейда. А вот Памье ты еще не видел, только неясный туман, поднимающийся из глубин низины, за холмами Арьежа. Ты роешься в своей памяти: когда ты был ребенком, ты приходил туда раз или два на ярмарку с отцом. Но помнишь ли ты епископство Памье?
Еще через неделю тюремщик и сержант вновь приходят выгуливать свои сапоги в твоем коридоре, и дают тебе знать, что Жоан довольно быстро завершил свои признания. Что его снова привели сюда, и он, как и ты, ждет. Он недалеко отсюда, но они не скажут тебе, где. Хохоча, они уходят.
Потом, кажется, ничего не происходит. Вновь и вновь слышны звуки шагов в коридорах. Но дверь твоего застенка приоткрывается только для того, чтобы передать тебе хлеб и воду. Потом твое ухо улавливает произнесенные слабым голосом имена, которые кажутся тебе знакомыми. Гильельма Арзелье. Гаузия Клерг. Имена женщин из твоей деревни, которые часто были на этаже, где размещаются общие залы Аламанс. Ты понимаешь, что Монсеньор еще не покончил с еретическим прошлым Монтайю. Возможно, поэтому он удерживает тебя так долго от контакта с земляками из Монтайю и допрашивает Жоана первым. Как если бы тот мог сказать ему нечто интересное. Придет и твоя очередь.
Однако проходят месяцы, неподвижные в своей замкнутости. Время от времени они возвращаются подразнить тебя. И ты, несмотря на свою гордость, не можешь не обращать внимания на слова, которые они бросают. И понемногу, через все эти «остроумные» выпады, насмешки, фальшивое доверие, завуалированные угрозы сержанта Гарно, тюремщика Гийома из Белен и их товарищей, и даже самого Мэтра Марка Ривеля, который иногда навещает тебя, ты начинаешь понемногу проникать в тайны толстых ледяных стен, которые тебя окружают. Это расчет с их стороны или просто игра? Пытаются ли они произвести на тебя впечатление, чтобы ты был готов сломаться, раздавить и опустошить тебя, когда придет твоя очередь, и потому говорят с тобой жестокими словами - так значит здесь начинается посвящение в высокую литургию Мура? Холодные стены полны жизнью, в собственном смысле этого слова, как губка пену, впитали они эти пропащие жизни, они до отвала насытились запахом мертвых и гудением тишины. Они истощили волю тех, кто покорился, поглотили руки тех, кто их царапал, колени тех, кто их протер, хриплые голоса тех, кто пытался кричать.
Тебе говорят имена, для их невидимого присутствия. Имена тех, кого ты можешь знать, кто может что-нибудь для тебя значить. Силуэты и тени людей Монтайю, твоей деревни дураков, как они говорят. Твоей деревни еретического дерьма. Это почти забытые существа, некоторых ты не видел много лет, а их держат здесь, постаревших, без возраста, в этом чистилище среди других безымянных. Бруна Пурсель в Муре с 1321 года. Гийом Бэйль, юный плут, в тесном Муре с 1322 года, несмотря на свои плачи и стенания. И те, которые в очень тесном Муре, о которых говорят шепотом. Тени: Раймонда Тестанье, Гийом Отье, вся семья Гийома Гилаберта, юного пастуха, умершего в шестнадцать лет и получившего утешение из рук доброго человека Гийома из Акса. Гийом Гилаберт, твой бывший товарищ, Пейре. Детьми вы вместе пасли дюжину овец ваших отцов на пастбищах четырех пиков до Кум Бэйле. Ты был пастухом в Арке, когда он умер в Монтайю от этой грудной болезни, от которой харкают кровью. Когда его приняли и утешили, для спасения его души, в кругу его семьи, под крышей его дома. Через двадцать лет труп умершего в еретической заразе, был вырыт с кладбища Монтайю, сожжен, растоптан, брошен в грязь. Все его близкие сидели в кандалах в застенках Аламанс. Страдая от холода, от голода, от ужаса. Его мать, Аламанда Гилаберт, его сестра Алазаис, и даже его шурин Арнот Фор. Ты, Пейре, тоже хотел броситься на стену, стучать по ней кулаком и звать их всех. Где они? В какой стороне? Похоронены еще глубже, чем ты. И что ты им скажешь? Некоторые уже умерли от истощения, от плохого обращения, как твой брат Арнот Маури. Ты произносишь его имя: Арнот Маури.
- И еще многие другие умерли в Муре, - бросает равнодушный голос сержанта.
Гильельма Бенет, например. Ты ее знал? Конечно, ты ее знал… Вдова славного Гийома Бенета, надоумившего тебя пуститься в путь, когда вся юность казалась тебе черной.
- И Арнот Тиссейр из Лордата, - продолжает сержант. - Ты знаешь, кто это был? Бывший зять еретика Пейре Отье, из Акса. Не более и не менее.
Но ты не уступаешь им, Пейре. Они не увидят твоих чувств. Даже когда они говорят тебе, как год или два назад, Гийом Форт - еще один из твоей деревни Монтайю, ты ведь его хорошо знал, не правда ли, этого Гийома Форта? Кажется, он был женат на одной из сестер Гийома Гилаберта и участвовал в счастливом конце своего юного шурина. Так вот, этот Гийом Форт был сожжен живьем как вновь впавший в преступление ереси, на костре, вот здесь, и они показывают через стену твоего застенка, где должна была располагаться большая площадь, между рвом замка и церковцю бургады Аламанс.
Ты не уступаешь, даже когда они зубоскалят и шипят тебе в уши, что осужденные на Мур, эти фантомы Монтайю, в глубине своих застенков, каждый день проклинают память еретиков, которых они приводили. Тех, кого ты называешь добрыми людьми.
Это долгая весна, Пейре. Без движения и света. Ты не видишь, как меняется цвет неба. Тебя не заковывают в кандалы в твоей камере, но ты едва можешь встать на ровные ноги. Они хотят сломать тебя. Ты спрашиваешь себя зачем. Ты ведь не меняешься. Наступает время стрижки овец. Время отправляться в далекие летние перегоны, время Пятидесятницы. Вот уже год, как тебя остановили на лету. Когда твои руки не ощутили под собой ничего, кроме пустоты. Твои широкие плечи, сильные руки, ныне бесполезные и словно связанные. Ты сжимаешь кулак и бьешь им в открытую ладонь. Ты ждешь. Ты тщетно ищешь на своей коже, в складках старого камзола, запах овец.
Когда, наконец, сразу же после Пятидесятницы, за тобой приходят, ни тюремщик, ни сержант не говорят тебе ничего о том, что должно наступить. Но уже долгое время, несмотря на страх и сомнения, ты готов к схватке. Тебя приводят помыться в лохани, за большой залой. Онорс, жена сержанта, по крайней мере, как говорит ее служанка Эксклармонда, жена тюремщика, посылает тебе сменную сорочку и наставляет беречь ее. Не гоже, чтобы твой запах причинял неудобство Монсеньору и его помощникам. Нужно, чтобы твой допрос происходил достойно. Ведь на кону - жизненно важные вещи. Спасение твоей души и защита святой католической веры. На дорогу тебе вновь связывают запястья. Может, они думают, что у тебя все еще есть силы бежать?
Дыхание жары, яркий, резкий свет, запах сочной травы наполняют тебя трепетом, напоминают тебе о том, что во внешнем мире, к которому ты больше не принадлежишь, настало благодатное послеполуденное время первых дней лета. Дни стали длиннее. Прислонившись спиной к стене замка Аламанс, к темным, нагретым солнцем кирпичам, ты чувствуешь себя отяжелевшим и ослепленным, твоя грудь разрывается от возбуждения, но и от других чувств - почти от страха - ты возвращаешься в бургаду в широкой долине, которую едва рассмотрел, когда огромная крепость готовилась поглотить тебя. Очертания нескольких сбившихся в кучу домиков из глины и деревянных балок. Несколько безликих праздношатающихся прохожих. Широкую, пустую площадь, через которую перебегает тощая собака - ты едва взглянул на нее. Площадь костров. Старая церковь из кирпича, вся просевшая. По твою левую руку, между двумя крышами, должна была виднеться линия гор. Но на нее словно набросили голубую вуаль. Слишком жарко.
Тебя отвели в Памье, в епископский город, где находится престол Монсеньора. Небольшой конвой из трех человек сочли вполне достаточным. Стражник Мура, с цветом лица, как у пьяницы, и в камзоле с вырезом, и двое солдат - один конный, второй пеший, который задает ритм ходьбы. Когда тебя слегка подталкивают, чтобы ты перестал вертеть головой, то ноги крепко держат тебя. Лошади фыркают, когда вы выходите из распахнутых ворот замка Мура, которые захлопываются за вами с громким лязгом. Вы выходите из бургады через узкие ворота ее небольших укреплений и идете прямо на запад, через широкую долину. Дорога хорошая, выложенная камнями в тех местах, где были грязь и рытвины, ведь каждый день по ней двигаются повозки и караваны мулов, от замка к епископству и от епископства к замку. Дорога прямая, идущая вначале среди садов, где пели петухи и стояли ряды яблонь. А потом среди ясеневых рощ и невысоких дубков, а также груд камней, служивших межами для небольших полей. Рожь уже высокая, трава - блестящая, а откосы - красные от маков.
А ты постоянно пытаешься проверить себя самого, утешить себя самого. Они были слева и словно сопровождали тебя. Или просто давали понять тебе, что они есть, что они там, что они всегда будут там, твои горы, белые зимой и голубые летом. Другие пастухи так же, как и ты когда-то, пустились уже в путь, чтобы подняться на их высокогорные пастбища, вдохнуть их легкий ветерок. Эти горы будут притягивать и вдохновлять тысячи и тысячи других людей, возможно, еще тысячу лет. Пастухов, отары. И ягнята будут резвиться, не опасаясь хищников. А вот ты, Пейре, ты попал в руки Церкви волков. Так ее называли добрые люди - которые никогда не лгали и никогда не делали никому зла.
Когда вы переходили реку, ты незаметно обернулся. За твоим левым плечом, за округлым куполом горы Лафру, на которой теперь не было снега, приподнимался прямоугольный краешек земли д’Айю, куда ты, скорее всего, больше никогда не вернешься. Монтайю, откуда исчезли все Маури.
Дорога уперлась прямо в реку Крю, узкую реку с глубоким руслом, тщательно выложенным камнями и кирпичом. В воде отражались мягкие очертания плакучих верб и виднелись дрожащие от жары тучи мух и мошек. Мост можно было перескочить одним прыжком, кирпичный мост, охраняемый насупленным стражником, требующим пошлину у всех, кроме, разумеется, Церкви. Это мост Кануньес, мост каноников Сен-Антонен, аббат которых вот уже тридцать лет как был назначен папой епископом, а их аббатская церковь сделалась кафедральным собором. Когда ты переходишь мост, тебе указывают пальцем, что там далеко за постом стражи находится массивная остроконечная колокольня. Теперь дорога сворачивает прямо по направлению к громаде стен, башен и мрачных пристроек Ма Сен-Антонен. Понемногу церковь надвигается все ближе, и становятся видны ее многочисленные колокольни и башенки: кафедральный собор Монсеньора Жака Фурнье. Однако, вы остановились только на несколько минут возле этого обширного строения - время, достаточное для того, чтобы Мэтр Марк съехал на лошади в хорошо мощеный двор меж двух красивых зданий и передал две исписанные странички канонику, по бокам которого стояли два мальчика из хора, в то время, как привратник смотрел на вас широко раскрытыми глазами.
Отныне дорога шла прямо на север, пересекая нищий пригород, ставший бургадой Фределас, где старые дома потихоньку рассыпались среди разросшихся садов, откуда доносились голоса, а вскоре за поворотом, у последней опоры, нависшей над излучиной Арьежа, ты увидел город Памье, распростершийся в вечерней жаре. Город, лежащий во впадине, такой глубокой, что даже незначительная гряда холмов закрывала от взгляда вершины гор. Ощетинившийся колокольнями город, где крыши теснились друг к другу внутри великолепных укреплений. Castеllas сеньоров, деливших здесь власть, четырехугольник стены и высокие башни, где развевались флаги графа де Фуа и епископа. Однако, когда прохожие глазели на узника, маленький отряд - солдаты, конные и пешие, - сжимали кольцо вокруг него. Здесь, в Памье, знают, кто ты, Пейре. Один из этих еретических пастухов из Монтайю. Самый опасный из всех. Тот, который пятнадцать лет был беглецом за пределами королевства Франция. Ты проходишь через городские ворота, ты видишь, как дома теснятся, растут, закрывают от тебя небо, ты идешь по улицам, и иногда чье-то лицо оживляется при виде тебя; тебя увлекают к большому фасаду церкви Нотр Дам дю Камп, а потом ведут к высокой церкви де Меркадаль. К церквям из кирпича. А потом вы долго идете по лестницам, поднимающимся на castellas.
В кольце укреплений огромной крепости каждый из двух сеньоров имел свой замок и свою башню. Монсеньор Жак Фурнье, третий епископ епархии Памье, великий строитель, предпочитающий жить в городе, как и графские офицеры, а не изолироваться в старом аббатстве Сен-Антонен де Фределяс, возвел и привел в порядок комфортабельное жилище, ставшее ныне престолом его епископства. Красивое двухэтажное здание с верхней галереей смотрело издали на высокую сеньоральную башню, символизировавшую светскую власть в городе. Массивная четырехугольная башня, возведенная из рядов хорошо обожженных ровных кирпичей. Ее четыре этажа освещались красивыми окнами с двойными аркадами, украшенными каменными колоннами и капителями. Дорога к ней, шедшая по дуге зубчатых укреплений, по краю террасы castellas, проходила старую приземистую колокольню церкви де Меркадаль. Уже давно во влажных подвалах находились застенки, тюрьма на темном нижнем этаже. Именно там, в основании епископской башни, тебя закрывают на ночь. Не в застенке, но на тюфяке общей тюрьмы, где спали еще двое бродяг и сержант. Завтра ты окажешься в распоряжении Монсеньора, чтобы свидетельствовать в судебном порядке перед ним в высокой комнате епископа Памье.