Сарацинские города. Часть 3, глава 45
ГЛАВА 45
ПЕЙРЕ МАУРИ - ЗИМОВЬЕ 1321-1322 ГОДА.
ПАСТБИЩА КАЛИГ.
Когда на следующее утро Пейре Маури ушел от нас с двумя овцами […], я рассказал большую часть из того, что он мне говорил […]. Жакме из Одейо сказал, что Пейре Маури - это дьявол, который всем нам заморочил голову и из-за которого мы погубили наши души и утратим наше добро. И он посоветовал мне пойти найти попа Калига, и рассказать ему о заблуждениях, о которых мне говорил Пейре, чтобы его смогли арестовать…
Показания Гийома Бэйля перед Жаком Фурнье, апрель 1323 года
Незадолго до Рождества я совершил вылазку на пастбища Калиг, на эту серую прибрежную равнину между Сан Матео и Пенисколой, по которой я так часто ходил в последние годы со своими овцами. Мне не особо нравилась эта местность. Зимние пастбища там были иссушены ветром, и мне не доставало этих ярких цветов зимы, которые я так любил в детстве, и которые я иногда встречал, пересекая холмы земель Эбре. Но я знал здесь каждую овчарню, каждую группу летников и загородок, каждую alqueria, где пели и работали сарацины - где множество детей в оливковых рощах, ослов с медленной поступью, недоверчивых собак за стенами из обожженной глины. Я не мог поверить, что еще прошлой зимой я пас здесь с братом Жоаном мою красивую отару… Мою последнюю отару.
Последнюю? Увидим. Я пошел в Калиг, чтобы попробовать забрать с собой двух овец, которые все еще мне принадлежали и носили мою метку. Двух овец, которых я прошлой зимой одолжил Гийому Маурсу, черных овец, которые должны были принести и молоко, и шерсть, и ягнят. Жакме из Одейо и юный Бэйль из Монтайю пасли их вместе со своими, они были отданы под их ответственность и гарантию пастись с отарами Раймонда Барри и Матью Пелисье из Пючсерда. Овцы, принадлежавшие братьям Маурсам, отошли теперь королю Майорки после ареста моего старого товарища. Но я хотел забрать своих овец вместе с ягнятами и присоединить их к животным братьев Эспа, которых я оставил в Тортозе. Мне было бы приятно, отправляясь на летние пастбища, если судьба все еще позволит мне бывать на перегонах, оставить ягненка Раймонде и ее детям в Кретас.
У меня было мало времени. Я отправился из ла Сенья перед вечерней, шел широким шагом, и когда настала ночь, был уже в Калиг. Мой голос успокоил собак. Пастухи заканчивали ужин и собирались ложиться. Самые усталые уже спали в летниках. Там был Жакме из Одейо, горластый серданец, некий Везиан из Праде д’Айю, с которым я никогда особо не общался, и два сарацина.
Гийом Бэйль подошел ко мне, дал мне хлеб, вино, сыр. Ведь именно его я хотел видеть. Юного Бэйля из Монтайю. Еще недавно я много сезонов проводил в его обществе, я обучал его мастерству пастуха. Я знал и чувствовал, что он открыт к моим словам. Его отец и брат были выращены, как и должно, в вере добрых людей.
Когда я поел, то уселся рядом с ним, плеснув себе вина, у входа в летник, подставив лицо ветру и звездам. Он сказал мне, что эта зимняя ночь в стране сарацин так нежна, как бывают летние ночи в наших горах в д'Айю, и мы засмеялись вполголоса, чтобы не мешать спящим пастухам. Тогда я спросил его, знает ли он, где сейчас наши друзья и товарищи, Гийом и Арнот Маурсы. И он озадаченно ответил, что они, конечно же, в тюрьме епископа Памье. Тогда я вновь спросил его, знает ли он, почему с ними так поступили, и что плохого они сделали. Он вздохнул: это от него ускользнуло. Гийом и Арнот Маурсы были арестованы как еретики, вот и все.
- Еретики… Да, они еретики, Гийом, как ими были твой отец и твои братья в Монтайю, да и сам я таков. Но я хочу сказать тебе, Гийом, почему их - или нас называют еретиками: потому что нам противны несправедливые порядки мира сего. Потому что мы твердо придерживаемся веры, за которую преследовали Господа Нашего Иисуса Христа и апостолов Его, как об этом написано в Евангелии. Потому что миру этому противен закон Христов. Настоящие еретики - это инквизиторы и прелаты Церкви Римской, поскольку они следуют не учению Евангелия, а злобным обычаям мира сего и своей веры, потому-то их вера и плоха. Добрые христиане - не властны, не богаты, не горделивы, но бедны, кротки и смиренны. Они не гонители, но гонимые!
И тогда юный Гийом признался мне с рыданиями, что однажды в Каркассоне видел, как сжигали еретика, и что вся толпа говорила и роптала, что этот человек на самом деле добрый христианин, что он умер, как мученик.
- Есть две Церкви, Гийом. Одна бежит и прощает, и никогда не делает зла, никогда не соглашается ни с каким злом. Это Церковь апостолов и мучеников, Церковь добрых христиан. Другая Церковь владеет и сдирает шкуру. Это Церковь папы и инквизиторов. Она искажает Евангелие и учение Господа Нашего. Она думает только о том, чтобы умножать богатства и преследовать праведников.
Молодой человек был чрезвычайно озабочен. Он схватил меня за запястье, он отхлебнул глоток из моей фляги.
- Однако, Монсеньор Памье - ученый и великий клирик. Он читал столько книг. Он же знает, что написано в Евангелии.
- Гийом, наши Господа были более мудры, чем этот епископ. Ты не знаешь о Мессере Пейре Отье? Я уверен, что твой отец говорил тебе о нем. Может быть, еще ребенком ты видел в Монтайю его брата, доброго человека Гийома… Когда этого доброго христианина сожгли в Тулузе, на Пасху 1310 года перед кафедральным собором Сен-Этьен по приговору инквизитора Бернарда Ги, то когда он поднимался на костер, он сказал, что если бы ему дали говорить и проповедовать собравшимся людям, то все они обратились бы в его веру…
Юный пастух воскликнул, что это, быть может, хорошо и прекрасно, но ведь больше нет добрых людей. И тогда я ощутил, что чувства готовы разорвать меня. Ведь еще недавно у нас был добрый человек. И когда я заговорил о Гийоме Белибасте, то расплакался. Я сказал ему все, что мог сказать: что этот человек, которого сожгут в Каркассоне, даже может быть, уже сожгли, это мой друг. И он был добрым человеком, и у него была хорошая вера, и он имел большую власть спасать души. Я не мог сдержаться. Я почти кричал: а те, кто сделали так, чтобы его сожгли, Арнот Сикре из Акса, инквизитор Памье, инквизитор Каркассона - хуже, чем злобные дьяволы! Они не души Божьи, а демоны князя мира сего. Злой дух обитает в теле епископа Жака Фурнье, который хочет заглушить в этом мире голос добрых людей и уничтожить их Церковь.
Потом я дал своему сердцу успокоиться, и вновь нас объединило молчание ночи, меня и Гийома Бэйля, и я сказал ему, что надо бы пойти поспать вместе с другими. Последний раз я протянул ему флягу. И пока он пил, а я едва различал его профиль в бледном свете ночи, доброе слово вновь поднялось к моей гортани. И я прошептал ему, что следует оставаться верным в вере его отцов. Никогда не делать зла тем, кого по ошибке называют еретиками, никогда не выдавать ни одного из них, иначе можно погубить свою душу. Я убеждал его оставаться мужественным, хранить веру. Другие добрые люди придут, и они будут говорить лучше меня. Мы спасем наши души. И если мы останемся добрыми и верными, нам обещано место на самых вышних небесах у Бога. Останемся верными, Гийом…
На следующее утро, на заре, я отправился назад, с двумя своими жирными овцами. К тому же они принесли ягнят в овчарнях ла Сенья. Четверо животных - начало ли это новой отары? Мне хотелось смеяться. Я распрощался, все еще смеясь, со своими ночными товарищами. Я обнял юного Гийома Бэйля, бледное лицо которого казалось скомканным со сна. Я похлопал его по спине, чтобы разбудить, и сказал ему вполголоса, что вернусь к нему под конец зимовья. Когда я обернулся, удалившись, то увидел, что он все еще машет мне рукой. За ним стоял Жакме из Одейо с мрачным и замкнутым видом.
Когда я вернулся через месяц с лишним, то был белый день. Прекрасный зимний день. Я был преисполнен решимости, как никогда. Как бы мало времени мне не оставалось, я должен был сохранить то, что можно, и даже восстановить. Я провел Рождество в Кретас, со своей женой на еретический манер. Я был в Кастельданс, где застал Жоана уже женатым и сидевшим, как петух на насесте, со своей женой и тещей. Я пытался двигаться как можно больше. Я избегал таверн и городских домов пастухов. Я избегал подолгу ночевать в одном и том же летнике, понимая, что добровольно или нет, но ожидающие меня ловушки потихоньку разобщают меня с моими товарищами-пастухами. В овчарне Сервера дель Маэстра, в сердце пастбищ Калиг, я хотел занять двух баранов для спаривания, и к тому же использовать этот момент, чтобы поговорить о вере добрых людей. Мы все вместе поели на воздухе перед летником - оба сарацина, Везиан из Прадес, Жакме из Одейо, Гийом Бэйль из Монтайю и я.
Я неожиданно заметил, что Гийом Бэйль избегает смотреть мне в глаза. Когда закончилась трапеза, и я пошел за Везианом в загон, чтобы присмотреть баранов, которые меня интересовали, молодой человек крикнул издали, чтобы я подождал его, обязательно дождался, и исчез. Но перед загородкой с баранами меня ждало шокирующее известие. Один из сарацинских пастухов приблизился ко мне, схватил меня за плечи, и крикнул мне, чтобы я немедленно бежал. Его голос, со странно ритмичным выговором, дрожал от чувств:
- Я не знаю, чего они хотят, и я не знаю, что ты им сделал. Но я слышал, как они разговаривали, они не обращали на меня внимания. Они хотят придти с людьми, чтобы тебя арестовать. Гийом пошел за ними в Калиг. Исчезни как можно быстрее!
- Вот подлецы! - воскликнул Везиан. - А от меня скрывались. Ничего не говорили. Это все эта тварь, Жакме из Одейо. Беги, Пейре. Я побуду здесь и задержу их как смогу.
Перед тем, как бежать, я крепко обнял их, одного и другого.
- Аллах Акбар! - сказал сарацин. - Будь мужественен. Велик Бог!
Я взглянул на него - он улыбался. Я тоже улыбнулся.
- Велик Бог в вышних!
И я отбыл. Тем же вечером, а точнее, поздно ночью, я был на пастбищах Тортозы.
Под конец зимы меня ждал следующий удар. Когда под конец поста я нашел время отправиться в Альканис навестить тетю Мерсенду и кузину Жоану, и рассчитывая встретить там и моего дядю Пейре Маури, то нашел там лишь смерть. Эпидемия опустошила город. Обе они, тетя и кузина, умерли и были похоронены вместе с другими в негашеной извести. Никто из их бывших соседей даже не слышал о моем дяде. Я утратил самых близких моих родственников. Я оплакивал добрую верующую, которая не достигла счастливого конца. Мою несчастную кузину Жоану, которая никогда, насколько я знал, не видела в своей жизни ни мира, ни радости. Я также потерял все деньги, полученные мной от продажи отары, которые бедная Мерсенда обещалась возвращать мне потихоньку. И на что я, само собой, рассчитывал. Но я нес ответственность и за другие жизни. За мою странную семью. Я должен был быть с ними в надежде и в отчаянии. Должен был пытаться найти выход. Чтобы они могли выжить.
Оставаясь подвижным, максимально недосягаемым, насколько это будет зависеть от меня, я не буду прекращать работать - мы все будем работать, пока в нас будут хранится остатки молодости и силы. Раймонда и Бланша на сезонных работах в полях, а я - с отарами в овчарнях и на пастбищах. Ненадежная жизнь эмигрантов, влачащих свое хрупкое существование в страхе и сомнениях, но все же связанных общей судьбой и общей верой.
ПЕЙРЕ МАУРИ - ЗИМОВЬЕ 1321-1322 ГОДА.
ПАСТБИЩА КАЛИГ.
Когда на следующее утро Пейре Маури ушел от нас с двумя овцами […], я рассказал большую часть из того, что он мне говорил […]. Жакме из Одейо сказал, что Пейре Маури - это дьявол, который всем нам заморочил голову и из-за которого мы погубили наши души и утратим наше добро. И он посоветовал мне пойти найти попа Калига, и рассказать ему о заблуждениях, о которых мне говорил Пейре, чтобы его смогли арестовать…
Показания Гийома Бэйля перед Жаком Фурнье, апрель 1323 года
Незадолго до Рождества я совершил вылазку на пастбища Калиг, на эту серую прибрежную равнину между Сан Матео и Пенисколой, по которой я так часто ходил в последние годы со своими овцами. Мне не особо нравилась эта местность. Зимние пастбища там были иссушены ветром, и мне не доставало этих ярких цветов зимы, которые я так любил в детстве, и которые я иногда встречал, пересекая холмы земель Эбре. Но я знал здесь каждую овчарню, каждую группу летников и загородок, каждую alqueria, где пели и работали сарацины - где множество детей в оливковых рощах, ослов с медленной поступью, недоверчивых собак за стенами из обожженной глины. Я не мог поверить, что еще прошлой зимой я пас здесь с братом Жоаном мою красивую отару… Мою последнюю отару.
Последнюю? Увидим. Я пошел в Калиг, чтобы попробовать забрать с собой двух овец, которые все еще мне принадлежали и носили мою метку. Двух овец, которых я прошлой зимой одолжил Гийому Маурсу, черных овец, которые должны были принести и молоко, и шерсть, и ягнят. Жакме из Одейо и юный Бэйль из Монтайю пасли их вместе со своими, они были отданы под их ответственность и гарантию пастись с отарами Раймонда Барри и Матью Пелисье из Пючсерда. Овцы, принадлежавшие братьям Маурсам, отошли теперь королю Майорки после ареста моего старого товарища. Но я хотел забрать своих овец вместе с ягнятами и присоединить их к животным братьев Эспа, которых я оставил в Тортозе. Мне было бы приятно, отправляясь на летние пастбища, если судьба все еще позволит мне бывать на перегонах, оставить ягненка Раймонде и ее детям в Кретас.
У меня было мало времени. Я отправился из ла Сенья перед вечерней, шел широким шагом, и когда настала ночь, был уже в Калиг. Мой голос успокоил собак. Пастухи заканчивали ужин и собирались ложиться. Самые усталые уже спали в летниках. Там был Жакме из Одейо, горластый серданец, некий Везиан из Праде д’Айю, с которым я никогда особо не общался, и два сарацина.
Гийом Бэйль подошел ко мне, дал мне хлеб, вино, сыр. Ведь именно его я хотел видеть. Юного Бэйля из Монтайю. Еще недавно я много сезонов проводил в его обществе, я обучал его мастерству пастуха. Я знал и чувствовал, что он открыт к моим словам. Его отец и брат были выращены, как и должно, в вере добрых людей.
Когда я поел, то уселся рядом с ним, плеснув себе вина, у входа в летник, подставив лицо ветру и звездам. Он сказал мне, что эта зимняя ночь в стране сарацин так нежна, как бывают летние ночи в наших горах в д'Айю, и мы засмеялись вполголоса, чтобы не мешать спящим пастухам. Тогда я спросил его, знает ли он, где сейчас наши друзья и товарищи, Гийом и Арнот Маурсы. И он озадаченно ответил, что они, конечно же, в тюрьме епископа Памье. Тогда я вновь спросил его, знает ли он, почему с ними так поступили, и что плохого они сделали. Он вздохнул: это от него ускользнуло. Гийом и Арнот Маурсы были арестованы как еретики, вот и все.
- Еретики… Да, они еретики, Гийом, как ими были твой отец и твои братья в Монтайю, да и сам я таков. Но я хочу сказать тебе, Гийом, почему их - или нас называют еретиками: потому что нам противны несправедливые порядки мира сего. Потому что мы твердо придерживаемся веры, за которую преследовали Господа Нашего Иисуса Христа и апостолов Его, как об этом написано в Евангелии. Потому что миру этому противен закон Христов. Настоящие еретики - это инквизиторы и прелаты Церкви Римской, поскольку они следуют не учению Евангелия, а злобным обычаям мира сего и своей веры, потому-то их вера и плоха. Добрые христиане - не властны, не богаты, не горделивы, но бедны, кротки и смиренны. Они не гонители, но гонимые!
И тогда юный Гийом признался мне с рыданиями, что однажды в Каркассоне видел, как сжигали еретика, и что вся толпа говорила и роптала, что этот человек на самом деле добрый христианин, что он умер, как мученик.
- Есть две Церкви, Гийом. Одна бежит и прощает, и никогда не делает зла, никогда не соглашается ни с каким злом. Это Церковь апостолов и мучеников, Церковь добрых христиан. Другая Церковь владеет и сдирает шкуру. Это Церковь папы и инквизиторов. Она искажает Евангелие и учение Господа Нашего. Она думает только о том, чтобы умножать богатства и преследовать праведников.
Молодой человек был чрезвычайно озабочен. Он схватил меня за запястье, он отхлебнул глоток из моей фляги.
- Однако, Монсеньор Памье - ученый и великий клирик. Он читал столько книг. Он же знает, что написано в Евангелии.
- Гийом, наши Господа были более мудры, чем этот епископ. Ты не знаешь о Мессере Пейре Отье? Я уверен, что твой отец говорил тебе о нем. Может быть, еще ребенком ты видел в Монтайю его брата, доброго человека Гийома… Когда этого доброго христианина сожгли в Тулузе, на Пасху 1310 года перед кафедральным собором Сен-Этьен по приговору инквизитора Бернарда Ги, то когда он поднимался на костер, он сказал, что если бы ему дали говорить и проповедовать собравшимся людям, то все они обратились бы в его веру…
Юный пастух воскликнул, что это, быть может, хорошо и прекрасно, но ведь больше нет добрых людей. И тогда я ощутил, что чувства готовы разорвать меня. Ведь еще недавно у нас был добрый человек. И когда я заговорил о Гийоме Белибасте, то расплакался. Я сказал ему все, что мог сказать: что этот человек, которого сожгут в Каркассоне, даже может быть, уже сожгли, это мой друг. И он был добрым человеком, и у него была хорошая вера, и он имел большую власть спасать души. Я не мог сдержаться. Я почти кричал: а те, кто сделали так, чтобы его сожгли, Арнот Сикре из Акса, инквизитор Памье, инквизитор Каркассона - хуже, чем злобные дьяволы! Они не души Божьи, а демоны князя мира сего. Злой дух обитает в теле епископа Жака Фурнье, который хочет заглушить в этом мире голос добрых людей и уничтожить их Церковь.
Потом я дал своему сердцу успокоиться, и вновь нас объединило молчание ночи, меня и Гийома Бэйля, и я сказал ему, что надо бы пойти поспать вместе с другими. Последний раз я протянул ему флягу. И пока он пил, а я едва различал его профиль в бледном свете ночи, доброе слово вновь поднялось к моей гортани. И я прошептал ему, что следует оставаться верным в вере его отцов. Никогда не делать зла тем, кого по ошибке называют еретиками, никогда не выдавать ни одного из них, иначе можно погубить свою душу. Я убеждал его оставаться мужественным, хранить веру. Другие добрые люди придут, и они будут говорить лучше меня. Мы спасем наши души. И если мы останемся добрыми и верными, нам обещано место на самых вышних небесах у Бога. Останемся верными, Гийом…
На следующее утро, на заре, я отправился назад, с двумя своими жирными овцами. К тому же они принесли ягнят в овчарнях ла Сенья. Четверо животных - начало ли это новой отары? Мне хотелось смеяться. Я распрощался, все еще смеясь, со своими ночными товарищами. Я обнял юного Гийома Бэйля, бледное лицо которого казалось скомканным со сна. Я похлопал его по спине, чтобы разбудить, и сказал ему вполголоса, что вернусь к нему под конец зимовья. Когда я обернулся, удалившись, то увидел, что он все еще машет мне рукой. За ним стоял Жакме из Одейо с мрачным и замкнутым видом.
Когда я вернулся через месяц с лишним, то был белый день. Прекрасный зимний день. Я был преисполнен решимости, как никогда. Как бы мало времени мне не оставалось, я должен был сохранить то, что можно, и даже восстановить. Я провел Рождество в Кретас, со своей женой на еретический манер. Я был в Кастельданс, где застал Жоана уже женатым и сидевшим, как петух на насесте, со своей женой и тещей. Я пытался двигаться как можно больше. Я избегал таверн и городских домов пастухов. Я избегал подолгу ночевать в одном и том же летнике, понимая, что добровольно или нет, но ожидающие меня ловушки потихоньку разобщают меня с моими товарищами-пастухами. В овчарне Сервера дель Маэстра, в сердце пастбищ Калиг, я хотел занять двух баранов для спаривания, и к тому же использовать этот момент, чтобы поговорить о вере добрых людей. Мы все вместе поели на воздухе перед летником - оба сарацина, Везиан из Прадес, Жакме из Одейо, Гийом Бэйль из Монтайю и я.
Я неожиданно заметил, что Гийом Бэйль избегает смотреть мне в глаза. Когда закончилась трапеза, и я пошел за Везианом в загон, чтобы присмотреть баранов, которые меня интересовали, молодой человек крикнул издали, чтобы я подождал его, обязательно дождался, и исчез. Но перед загородкой с баранами меня ждало шокирующее известие. Один из сарацинских пастухов приблизился ко мне, схватил меня за плечи, и крикнул мне, чтобы я немедленно бежал. Его голос, со странно ритмичным выговором, дрожал от чувств:
- Я не знаю, чего они хотят, и я не знаю, что ты им сделал. Но я слышал, как они разговаривали, они не обращали на меня внимания. Они хотят придти с людьми, чтобы тебя арестовать. Гийом пошел за ними в Калиг. Исчезни как можно быстрее!
- Вот подлецы! - воскликнул Везиан. - А от меня скрывались. Ничего не говорили. Это все эта тварь, Жакме из Одейо. Беги, Пейре. Я побуду здесь и задержу их как смогу.
Перед тем, как бежать, я крепко обнял их, одного и другого.
- Аллах Акбар! - сказал сарацин. - Будь мужественен. Велик Бог!
Я взглянул на него - он улыбался. Я тоже улыбнулся.
- Велик Бог в вышних!
И я отбыл. Тем же вечером, а точнее, поздно ночью, я был на пастбищах Тортозы.
Под конец зимы меня ждал следующий удар. Когда под конец поста я нашел время отправиться в Альканис навестить тетю Мерсенду и кузину Жоану, и рассчитывая встретить там и моего дядю Пейре Маури, то нашел там лишь смерть. Эпидемия опустошила город. Обе они, тетя и кузина, умерли и были похоронены вместе с другими в негашеной извести. Никто из их бывших соседей даже не слышал о моем дяде. Я утратил самых близких моих родственников. Я оплакивал добрую верующую, которая не достигла счастливого конца. Мою несчастную кузину Жоану, которая никогда, насколько я знал, не видела в своей жизни ни мира, ни радости. Я также потерял все деньги, полученные мной от продажи отары, которые бедная Мерсенда обещалась возвращать мне потихоньку. И на что я, само собой, рассчитывал. Но я нес ответственность и за другие жизни. За мою странную семью. Я должен был быть с ними в надежде и в отчаянии. Должен был пытаться найти выход. Чтобы они могли выжить.
Оставаясь подвижным, максимально недосягаемым, насколько это будет зависеть от меня, я не буду прекращать работать - мы все будем работать, пока в нас будут хранится остатки молодости и силы. Раймонда и Бланша на сезонных работах в полях, а я - с отарами в овчарнях и на пастбищах. Ненадежная жизнь эмигрантов, влачащих свое хрупкое существование в страхе и сомнениях, но все же связанных общей судьбой и общей верой.