Сарацинские города. Часть 3, глава 40
ГЛАВА 40
ПЕЙРЕ МАУРИ - МАРТ-АПРЕЛЬ 1321 ГОДА.
ЛЬЕЙДА, ТИРВИЯ.
На следующее утро по выходе из Аграмунта […] сорока трижды пересекла нам дорогу, и еретик это видел. И каждый раз она стрекотала, пересекая дорогу. Глядя на это, еретик сказал: «Святой Дух, помоги нам!» и сел, чтобы помолиться, весь печальный и встревоженный […]. Он сказал мне, что слыхал от своего отца, что это нехороший знак, когда такие птицы пересекают дорогу перед прохожим...
Показания Пейре Маури перед Жаком Фурнье, июнь 1324 года
До самого Аграмунта мы все еще шли по равнине. Уже перед нами поднимался далекий охряный и голубой северный горизонт, а иногда, в отблесках света, возникала бесконечная гряда белых облаков. Мы провели эту последнюю ночь в Льейда у старой Эсперты. Мы, четверо мужчин, теснились на широком тюфяке, который был постелен в углу ее домика еще во времена, когда был жив ее муж. На ужин наша хозяйка спекла в углях рыбу, принесенную нами с городского рынка, а ее дочь, гибкая и тихая Матева, красиво причесанная, молча нас обслуживала. Арнот Бэйль, с рвением неофита, явно хотел показать, что он еще больше пренебрегает предписаниями Церкви Римской, чем мы, и заставил нас смеяться, потребовав яиц в пост.
А теперь этот Арнот ускорил шаг, чтобы меня догнать. Город Аграмунт был не так уж далеко. У нас было время расслабиться, а потом еще мирно поспать этой ночью в трактире. Чаще всего я шел впереди. Ведь я знал, как лучше ориентироваться. Мне были известны названия городов и деревень, все особенности рельефа, я чувствовал каждое раздвоение дороги. Когда мой шаг становился слишком быстрым, я одергивал себя. Но мы шли в хорошем темпе, и у нас еще было время: где-то десять дней до Пасхи. Все чаще и чаще мой юный кузен Марти шел рядом со мной. Молча. Да и о чем нам было говорить? Что до Арнота Бэйля и Гийома Белибаста, шедших в двух шагах позади нас, то мне удавалось иногда ловить обрывки их разговора. Без сомнения, добрый человек не терял возможности и дальше евангелизировать своего молодого верующего. Он проповедовал, Гийом, и казалось, что он хочет сказать, показать, передать все, что он знает. Опасался ли он, что впоследствии его более ученые собратья затмят для Арнота и других его бедные заслуги?
Вот Арнот ускорил шаг, приблизился ко мне и, смеясь, похлопал меня по плечу:
- Пейре, я больше не могу! Монсеньор хочет женить меня любой ценой! Защити меня!
Я остановился, обернулся, взглянул на непроницаемое лицо Гийома Белибаста, преисполненное достоинства под старым, темным капюшоном. Я спросил:
- А на ком он хочет тебя женить?
- Разумеется, на дочери этой доброй Эсперты, - ответил сам Монсеньор безаппеляционным тоном. - Молодая девушка, если она добрая верующая - лучшая партия для молодого доброго верующего, даже если она - бедная бесприданница. И к тому же, нужно признать, она очень красивая молодая девушка. И вообще, сказано, что лучше посадить перед своими воротами хорошую смокву, чем злобную колючку…
Мы остановились, все четверо, возле сада, у входа в бургаду под названием Кастельсера, перед тонким стволом смоквы, почки которой готовы были раскрыться, словно маленькие ручки, ищущие весеннего солнца: «А вот, Монсеньор, и Ваша смоква». Мы расхохотались. Но не без задней мысли я пытался утешить Арнота. Слишком уж мне хорошо были знакомы постоянные прожекты доброго человека с браками.
- Арнот, не слушай. Я тебе скажу сам, какую женщину тебе нужно. Ту, которая тебе приглянулась!
- Это именно то, о чем я думаю, - ответил Арнот.
Где-то через час после того мы остановились, преисполненные одновременно и восхищения, и озадаченности, перед золочеными завитками пилястров и капителей большой церкви Аграмунта. От этой чуждой красоты перехватывало дыхание. Я объяснил моему младшему кузену Арноту, что, конечно, как и в Лльейда, это сарацинские скульпторы заставили камень раскрыть свое изобилие и расцвести - этими загадочными птичками, этим кружевным плетением цветов, этими пролетами с четырех сторон, превратиться в демона, набрасывающегося на рыцаря, встревоженных химер... Между тем, добрый человек ворчал:
- А, вот идолы народов! Недаром святые апостолы Божьи их опрокидывали. Взгляните-ка на эту бедную Марию, восседающую в величии над огромным порталом, и которой благочестивые граждане бурга ежедневно поклоняются. Разве не знают они, что то, чему они поклоняются, всего лишь вырезано из камня железными орудиями, которые держала рука сарацина, христианина или даже еврея?
На следующее утро мы шли от Аграмунта до Понса, где рассчитывали передохнуть перед тем, как пересечь Сегре и продолжать свой путь. Когда мы уже совсем повернули на север, то заметили, что мир вокруг нас меняется. Мы вступили в пределы графства Уржейль. Солнце словно набухло и поднялось, пейзаж развернулся, рассыпался на тысячи обработанных террас, фортифицированных бургад, вздымавших стены и башни к небу, и уже в глубине большие охряные выступы свидетельствовали о далеких хребтах Сьерра де Кади. На вершине большого перевала, где ветер, сбросивший с меня капюшон, трепал мои волосы в разные стороны, я созвал к себе своих трех товарищей, своих друзей, братьев, и показал им на эту небольшую брешь перед нами, это далекое голубое углубление: долину Сегре, вдоль которой мы должны были следовать и подняться до самых ее высот, пока не достигнем, наконец, Сиу де Уржейль. Тогда, обернувшись назад, мы бросили последний взгляд на поток, становившийся рекой, низвергавшийся с высот зеленой Сердани, со стороны восхода. Вскоре мы, все четверо, должны будем, вгрузая в снег и ощущая морозное дыхание на лице, упрямо карабкаться на север, пока не взберемся на последние ступени гор, не пересечем виконтство Кастельбо и не прибудем в Дю Палларс. Позади нас, вдалеке, будто все башни и крыши Аграмунта были усыпаны золотым дождем. Зеленая долина словно преисполнилась весенним шумом. А мы шли навстречу зиме? Внезапно сорока, упав с неба слева от нас, пересекла дорогу прямо у нас под носом, и вновь пересекла ее, стрекоча. Я было воскликнул, что это уже явно весна, сезон гнездования, потому что она, скорее всего, ищет место, которое уже не покинет - когда увидел, что Гийом Белибаст, весь бледный, присел на корточки на камне. Я сошел с дороги, приблизился к нему и услышал, как он бормочет: «Святой Дух, помоги нам». Остальные спутники тоже подошли:
- Что с Вами, добрый христианин?
Гийом сказал, что устал, опустил глаза и молчал. Мы топтались перед ним. Тогда я сделал знак обоим Арнотам отойти и оставить нас одних. Потом я вновь стал расспрашивать Гийома.
Его ответ был таким же тяжелым и каменистым, словно далекая гора его детства, Бюгараш:
- Это из-за сороки. Трижды она пролетела перед нами, она пересекла нам дорогу. И к тому же, она свернула влево.
- Разве сам ты не убеждал нас не обращать внимания на какие-то бабские предрассудки?
- Оставь женщин в покое! Мой отец, который хорошо разбирался в таких делах, говорил, что это нехороший знак, когда птицы пересекают дорогу перед прохожим. Еще хуже, если это сорока. А если уж она свернет влево…
Я попытался подобрать слова и найти силы, чтобы образумить его, и он поднялся. Тут же оба Арнота двинулись за нами. Арнот Марти, с раскрасневшимся лицом; Арнот Бэйль с озабоченным взглядом. Но напряженные черты Гийома, его судорожная улыбка почти заставили меня сомневаться. Что это за странная миграция, на какие преждевременные пастбища мы так слепо движемся? И пока мы неумолимо приближались к горе, пока разлом долины Сегре понемногу открывался нашим взглядам, я шел все тяжелее и тяжелее.
У себя за спиной я услышал голос доброго человека:
- Арнот, если бы Бог захотел, чтобы ты привел нас в хорошее место. - И потом, через некоторое время. - Но если Отец призывает меня, пусть исполнится воля Его.
В Понсе Сегре проломила скалу, и именно в Понсе по старому арочному мосту мы перешли на правый берег реки, чтобы начать подъем. Дорога сделалась трудной. Иногда, выложенная красивыми камнями по террасам, она нависала над потоком, прорезавшем гору. Иногда, извиваясь между рощ с колючими деревьями, она сворачивала, чтобы обогнуть крутую скалу. Иногда открывались взгляду горные цирки, окружавшие луга с хуторами, где пела одинокая птица, и можно было различить далекие утесы, на которых высились укрепленные деревни. На серых скалах пенился снежно-белый боярышник. А мы все поднимались на север, к вершинам. Справа, из каньона, доносился постоянный шум воды.
Где-то в середине дня до нас донесся грозный рев. Огромный поток преградил нам путь. Он назывался Реаль: высоты, с которых он низвергался, чтобы соединиться с водами Сегре, располагались, насколько я знал, в стороне перевала Буаксольс, где находились знаменитые летние пастбища. Обычно это был небольшой правый приток Сегре, но мы прибыли в сезон высокой воды, мартовских вод. Вскормленный таянием снегов и весенними дождями, Реаль залил все броды. Дорога казалась всерьез оборванной.
Мои товарищи умолкли. Присев на корточки у кромки пенящейся воды, я оценил взглядом ширину и глубину потока, и определил невидимые признаки брода. Потом я сел, снял башмаки и штаны, поднялся, закатал подштанники как можно выше на бедра и обернул плечи длинным плащом.
- Думаю, можно пройти. Но я сначала попробую сам.
Конечно, поток бил и обжигал, но был проходимым. Правда, не без трудностей. Сила течения могла сбить с ног разве что ребенка. Фактически, главной проблемой была глубина воды: я погрузился по пояс. Разумеется, эта талая вода была ледяной, ветер вокруг нас становился все порывистее, и близился вечер. Не было смысла в том, чтобы все мы тряслись от холода. Я вернулся назад и присоединился к своим товарищам, которые уже начали разуваться.
- Я перенесу вас на плечах.
И одного за другим я перенес их. Я проверял дорогу посохом. Не хватало еще, чтобы нога подскользнулась на камне. Сначала Арнота Марти, моего юного кузена, самого высокого и тяжелого. Он еще пытался сопротивляться: в двадцать два года он вполне способен сам перейти бурный поток… Но я закрыл ему пасть и сказал, что если у него лопнут вены от холода или он умрет от пневмонии, то никогда больше не увидит свою невесту. Потом худенького Арнота Бэйля, легкого, как птичка, которого приводили в трепет даже брызги от потока. И, наконец, Монсеньора. Гийома Белибаста, бычка из Разес. Я чувствовал его мрачную силу, тепло его плотного и коренастого тела на моих плечах. Словно это был вес всей жизни Гийома. Неужели это я теперь несу его жизнь? Но куда?
Перед тем, как прибыть в Траго, где мы хотели провести ночь, Гийом проповедовал. Теперь наши взгляды скользили по бесконечному горному цирку, где понемногу сгущалась ночь. Он назывался стенами Сьерра де Кади. Его вздыбленные, охряные и серые склоны ограничивали и защищали удивительно высокую долину, где течение Сегре, временно усмиренное, делало изгиб. Иногда дорога поднималась прямо над потоком, и я засматривался на воды, прерываемые местами насыпями галечника и зарослями тростника. Наверху плато, когда дорога стала спускаться в укрепленную бургаду Траго, доминирующую над Сегре, мы обогнули маленькую церковь из белого камня, одну из простых горных церквей графства Уржейль, которые казались мне родными из-за своего сходства с церквями Сабартес. И даже с церковью Монтайю. Санта Люсия де Траго, с ее округлым хором, маленькими пределами по обеим сторонам, словно красивые печи или колодцы, с декорированными навесами. Мы должны были спешить, чтобы успеть к вечерне и устроиться на ночь у поселян, но после стольких пройденных лье, после подъема, когда дорога стала более ровной, наш добрый человек стал проповедовать. Когда мы прошли Санта Лючию, он все еще проповедовал. Его последние слова звучали, словно гром. На кого он хотел произвести впечатление?
Гийом Белибаст на ходу проповедовал об аде и рае.
После Траго долина сужалась, и утром нам пришлось преодолевать настоящие ущелья, головокружительные пропасти. Гул и испарения Сегре доносились до нас с нижних скал, а дорога ступенями поднималась по тесным карнизам, по балкону скалы, иногда переходя с одного берега на другой по тонким арочным каменным мостам или даже деревянным помостам. Холод снегов морозил нас с высот, и все окутывал туман. Я мог их вдыхать, эти невидимые высоты. Нас леденил непонятный страх. Мне было известно, что люди, плохо знающие горы, видят в них гнездо демонов. Но я знал, что там, наверху, еще спящая под этими зимними снегами, лежит прекрасная земля перевалов и горных гребней, скрытых лугов, белесых пастбищ. Сьерра де Кади - я уже столько раз здесь бывал.
Вечером мы обернулись к голубой амфиладе долины Сегре, по которой мы уже вскарабкались до самых снегов. С востока отныне нас будет сопровождать знакомый профиль гор Сьерра де Кади. С некоторой ностальгией я смотрел в сторону далекой Пючсерда. Мы, четверо спутников, покидали теперь графство Уржейль, чтобы пробраться в виконтство Кастельбо, принадлежащее графу де Фуа. Этой ночью мы будем спать в известной мне таверне, в пригороде Кастельбо, под гордым графским замком. Завтра вечером мы будем в Дю Палларс, и Арнот Бэйль сможет завершить свое дело.
ПЕЙРЕ МАУРИ - МАРТ-АПРЕЛЬ 1321 ГОДА.
ЛЬЕЙДА, ТИРВИЯ.
На следующее утро по выходе из Аграмунта […] сорока трижды пересекла нам дорогу, и еретик это видел. И каждый раз она стрекотала, пересекая дорогу. Глядя на это, еретик сказал: «Святой Дух, помоги нам!» и сел, чтобы помолиться, весь печальный и встревоженный […]. Он сказал мне, что слыхал от своего отца, что это нехороший знак, когда такие птицы пересекают дорогу перед прохожим...
Показания Пейре Маури перед Жаком Фурнье, июнь 1324 года
До самого Аграмунта мы все еще шли по равнине. Уже перед нами поднимался далекий охряный и голубой северный горизонт, а иногда, в отблесках света, возникала бесконечная гряда белых облаков. Мы провели эту последнюю ночь в Льейда у старой Эсперты. Мы, четверо мужчин, теснились на широком тюфяке, который был постелен в углу ее домика еще во времена, когда был жив ее муж. На ужин наша хозяйка спекла в углях рыбу, принесенную нами с городского рынка, а ее дочь, гибкая и тихая Матева, красиво причесанная, молча нас обслуживала. Арнот Бэйль, с рвением неофита, явно хотел показать, что он еще больше пренебрегает предписаниями Церкви Римской, чем мы, и заставил нас смеяться, потребовав яиц в пост.
А теперь этот Арнот ускорил шаг, чтобы меня догнать. Город Аграмунт был не так уж далеко. У нас было время расслабиться, а потом еще мирно поспать этой ночью в трактире. Чаще всего я шел впереди. Ведь я знал, как лучше ориентироваться. Мне были известны названия городов и деревень, все особенности рельефа, я чувствовал каждое раздвоение дороги. Когда мой шаг становился слишком быстрым, я одергивал себя. Но мы шли в хорошем темпе, и у нас еще было время: где-то десять дней до Пасхи. Все чаще и чаще мой юный кузен Марти шел рядом со мной. Молча. Да и о чем нам было говорить? Что до Арнота Бэйля и Гийома Белибаста, шедших в двух шагах позади нас, то мне удавалось иногда ловить обрывки их разговора. Без сомнения, добрый человек не терял возможности и дальше евангелизировать своего молодого верующего. Он проповедовал, Гийом, и казалось, что он хочет сказать, показать, передать все, что он знает. Опасался ли он, что впоследствии его более ученые собратья затмят для Арнота и других его бедные заслуги?
Вот Арнот ускорил шаг, приблизился ко мне и, смеясь, похлопал меня по плечу:
- Пейре, я больше не могу! Монсеньор хочет женить меня любой ценой! Защити меня!
Я остановился, обернулся, взглянул на непроницаемое лицо Гийома Белибаста, преисполненное достоинства под старым, темным капюшоном. Я спросил:
- А на ком он хочет тебя женить?
- Разумеется, на дочери этой доброй Эсперты, - ответил сам Монсеньор безаппеляционным тоном. - Молодая девушка, если она добрая верующая - лучшая партия для молодого доброго верующего, даже если она - бедная бесприданница. И к тому же, нужно признать, она очень красивая молодая девушка. И вообще, сказано, что лучше посадить перед своими воротами хорошую смокву, чем злобную колючку…
Мы остановились, все четверо, возле сада, у входа в бургаду под названием Кастельсера, перед тонким стволом смоквы, почки которой готовы были раскрыться, словно маленькие ручки, ищущие весеннего солнца: «А вот, Монсеньор, и Ваша смоква». Мы расхохотались. Но не без задней мысли я пытался утешить Арнота. Слишком уж мне хорошо были знакомы постоянные прожекты доброго человека с браками.
- Арнот, не слушай. Я тебе скажу сам, какую женщину тебе нужно. Ту, которая тебе приглянулась!
- Это именно то, о чем я думаю, - ответил Арнот.
Где-то через час после того мы остановились, преисполненные одновременно и восхищения, и озадаченности, перед золочеными завитками пилястров и капителей большой церкви Аграмунта. От этой чуждой красоты перехватывало дыхание. Я объяснил моему младшему кузену Арноту, что, конечно, как и в Лльейда, это сарацинские скульпторы заставили камень раскрыть свое изобилие и расцвести - этими загадочными птичками, этим кружевным плетением цветов, этими пролетами с четырех сторон, превратиться в демона, набрасывающегося на рыцаря, встревоженных химер... Между тем, добрый человек ворчал:
- А, вот идолы народов! Недаром святые апостолы Божьи их опрокидывали. Взгляните-ка на эту бедную Марию, восседающую в величии над огромным порталом, и которой благочестивые граждане бурга ежедневно поклоняются. Разве не знают они, что то, чему они поклоняются, всего лишь вырезано из камня железными орудиями, которые держала рука сарацина, христианина или даже еврея?
На следующее утро мы шли от Аграмунта до Понса, где рассчитывали передохнуть перед тем, как пересечь Сегре и продолжать свой путь. Когда мы уже совсем повернули на север, то заметили, что мир вокруг нас меняется. Мы вступили в пределы графства Уржейль. Солнце словно набухло и поднялось, пейзаж развернулся, рассыпался на тысячи обработанных террас, фортифицированных бургад, вздымавших стены и башни к небу, и уже в глубине большие охряные выступы свидетельствовали о далеких хребтах Сьерра де Кади. На вершине большого перевала, где ветер, сбросивший с меня капюшон, трепал мои волосы в разные стороны, я созвал к себе своих трех товарищей, своих друзей, братьев, и показал им на эту небольшую брешь перед нами, это далекое голубое углубление: долину Сегре, вдоль которой мы должны были следовать и подняться до самых ее высот, пока не достигнем, наконец, Сиу де Уржейль. Тогда, обернувшись назад, мы бросили последний взгляд на поток, становившийся рекой, низвергавшийся с высот зеленой Сердани, со стороны восхода. Вскоре мы, все четверо, должны будем, вгрузая в снег и ощущая морозное дыхание на лице, упрямо карабкаться на север, пока не взберемся на последние ступени гор, не пересечем виконтство Кастельбо и не прибудем в Дю Палларс. Позади нас, вдалеке, будто все башни и крыши Аграмунта были усыпаны золотым дождем. Зеленая долина словно преисполнилась весенним шумом. А мы шли навстречу зиме? Внезапно сорока, упав с неба слева от нас, пересекла дорогу прямо у нас под носом, и вновь пересекла ее, стрекоча. Я было воскликнул, что это уже явно весна, сезон гнездования, потому что она, скорее всего, ищет место, которое уже не покинет - когда увидел, что Гийом Белибаст, весь бледный, присел на корточки на камне. Я сошел с дороги, приблизился к нему и услышал, как он бормочет: «Святой Дух, помоги нам». Остальные спутники тоже подошли:
- Что с Вами, добрый христианин?
Гийом сказал, что устал, опустил глаза и молчал. Мы топтались перед ним. Тогда я сделал знак обоим Арнотам отойти и оставить нас одних. Потом я вновь стал расспрашивать Гийома.
Его ответ был таким же тяжелым и каменистым, словно далекая гора его детства, Бюгараш:
- Это из-за сороки. Трижды она пролетела перед нами, она пересекла нам дорогу. И к тому же, она свернула влево.
- Разве сам ты не убеждал нас не обращать внимания на какие-то бабские предрассудки?
- Оставь женщин в покое! Мой отец, который хорошо разбирался в таких делах, говорил, что это нехороший знак, когда птицы пересекают дорогу перед прохожим. Еще хуже, если это сорока. А если уж она свернет влево…
Я попытался подобрать слова и найти силы, чтобы образумить его, и он поднялся. Тут же оба Арнота двинулись за нами. Арнот Марти, с раскрасневшимся лицом; Арнот Бэйль с озабоченным взглядом. Но напряженные черты Гийома, его судорожная улыбка почти заставили меня сомневаться. Что это за странная миграция, на какие преждевременные пастбища мы так слепо движемся? И пока мы неумолимо приближались к горе, пока разлом долины Сегре понемногу открывался нашим взглядам, я шел все тяжелее и тяжелее.
У себя за спиной я услышал голос доброго человека:
- Арнот, если бы Бог захотел, чтобы ты привел нас в хорошее место. - И потом, через некоторое время. - Но если Отец призывает меня, пусть исполнится воля Его.
В Понсе Сегре проломила скалу, и именно в Понсе по старому арочному мосту мы перешли на правый берег реки, чтобы начать подъем. Дорога сделалась трудной. Иногда, выложенная красивыми камнями по террасам, она нависала над потоком, прорезавшем гору. Иногда, извиваясь между рощ с колючими деревьями, она сворачивала, чтобы обогнуть крутую скалу. Иногда открывались взгляду горные цирки, окружавшие луга с хуторами, где пела одинокая птица, и можно было различить далекие утесы, на которых высились укрепленные деревни. На серых скалах пенился снежно-белый боярышник. А мы все поднимались на север, к вершинам. Справа, из каньона, доносился постоянный шум воды.
Где-то в середине дня до нас донесся грозный рев. Огромный поток преградил нам путь. Он назывался Реаль: высоты, с которых он низвергался, чтобы соединиться с водами Сегре, располагались, насколько я знал, в стороне перевала Буаксольс, где находились знаменитые летние пастбища. Обычно это был небольшой правый приток Сегре, но мы прибыли в сезон высокой воды, мартовских вод. Вскормленный таянием снегов и весенними дождями, Реаль залил все броды. Дорога казалась всерьез оборванной.
Мои товарищи умолкли. Присев на корточки у кромки пенящейся воды, я оценил взглядом ширину и глубину потока, и определил невидимые признаки брода. Потом я сел, снял башмаки и штаны, поднялся, закатал подштанники как можно выше на бедра и обернул плечи длинным плащом.
- Думаю, можно пройти. Но я сначала попробую сам.
Конечно, поток бил и обжигал, но был проходимым. Правда, не без трудностей. Сила течения могла сбить с ног разве что ребенка. Фактически, главной проблемой была глубина воды: я погрузился по пояс. Разумеется, эта талая вода была ледяной, ветер вокруг нас становился все порывистее, и близился вечер. Не было смысла в том, чтобы все мы тряслись от холода. Я вернулся назад и присоединился к своим товарищам, которые уже начали разуваться.
- Я перенесу вас на плечах.
И одного за другим я перенес их. Я проверял дорогу посохом. Не хватало еще, чтобы нога подскользнулась на камне. Сначала Арнота Марти, моего юного кузена, самого высокого и тяжелого. Он еще пытался сопротивляться: в двадцать два года он вполне способен сам перейти бурный поток… Но я закрыл ему пасть и сказал, что если у него лопнут вены от холода или он умрет от пневмонии, то никогда больше не увидит свою невесту. Потом худенького Арнота Бэйля, легкого, как птичка, которого приводили в трепет даже брызги от потока. И, наконец, Монсеньора. Гийома Белибаста, бычка из Разес. Я чувствовал его мрачную силу, тепло его плотного и коренастого тела на моих плечах. Словно это был вес всей жизни Гийома. Неужели это я теперь несу его жизнь? Но куда?
Перед тем, как прибыть в Траго, где мы хотели провести ночь, Гийом проповедовал. Теперь наши взгляды скользили по бесконечному горному цирку, где понемногу сгущалась ночь. Он назывался стенами Сьерра де Кади. Его вздыбленные, охряные и серые склоны ограничивали и защищали удивительно высокую долину, где течение Сегре, временно усмиренное, делало изгиб. Иногда дорога поднималась прямо над потоком, и я засматривался на воды, прерываемые местами насыпями галечника и зарослями тростника. Наверху плато, когда дорога стала спускаться в укрепленную бургаду Траго, доминирующую над Сегре, мы обогнули маленькую церковь из белого камня, одну из простых горных церквей графства Уржейль, которые казались мне родными из-за своего сходства с церквями Сабартес. И даже с церковью Монтайю. Санта Люсия де Траго, с ее округлым хором, маленькими пределами по обеим сторонам, словно красивые печи или колодцы, с декорированными навесами. Мы должны были спешить, чтобы успеть к вечерне и устроиться на ночь у поселян, но после стольких пройденных лье, после подъема, когда дорога стала более ровной, наш добрый человек стал проповедовать. Когда мы прошли Санта Лючию, он все еще проповедовал. Его последние слова звучали, словно гром. На кого он хотел произвести впечатление?
Гийом Белибаст на ходу проповедовал об аде и рае.
После Траго долина сужалась, и утром нам пришлось преодолевать настоящие ущелья, головокружительные пропасти. Гул и испарения Сегре доносились до нас с нижних скал, а дорога ступенями поднималась по тесным карнизам, по балкону скалы, иногда переходя с одного берега на другой по тонким арочным каменным мостам или даже деревянным помостам. Холод снегов морозил нас с высот, и все окутывал туман. Я мог их вдыхать, эти невидимые высоты. Нас леденил непонятный страх. Мне было известно, что люди, плохо знающие горы, видят в них гнездо демонов. Но я знал, что там, наверху, еще спящая под этими зимними снегами, лежит прекрасная земля перевалов и горных гребней, скрытых лугов, белесых пастбищ. Сьерра де Кади - я уже столько раз здесь бывал.
Вечером мы обернулись к голубой амфиладе долины Сегре, по которой мы уже вскарабкались до самых снегов. С востока отныне нас будет сопровождать знакомый профиль гор Сьерра де Кади. С некоторой ностальгией я смотрел в сторону далекой Пючсерда. Мы, четверо спутников, покидали теперь графство Уржейль, чтобы пробраться в виконтство Кастельбо, принадлежащее графу де Фуа. Этой ночью мы будем спать в известной мне таверне, в пригороде Кастельбо, под гордым графским замком. Завтра вечером мы будем в Дю Палларс, и Арнот Бэйль сможет завершить свое дело.