Сарацинские города. Часть 2, глава 37
ГЛАВА 37
ПЕЙРЕ МАУРИ - ЯНВАРЬ-ФЕВРАЛЬ 1321 ГОДА.
САН-МАТЕО.
Еретик мне сказал однажды, что написано, что «восстанет народ на народ и царство на царство» (Марк 13:8), и что выходец из королей арагонских накормит свою лошадь на Римском алтаре. И тогда, сказал он, Римская Церковь будет унижена, а их Церковь будет прославлена, и они сами, и их доктрины вновь появятся в ярком свете дня, и они будут проповедовать и повсюду будут почитаемы.
Показания Арнота Сикре перед Жаком Фурнье (октябрь 1321 года)
Из нашего путешествия мы вернулись одни. Мы не нашли ни Раймонда Изаура в городе Кастельон де Ла Плана, ни Берната Бэйля в Валенсии. Мы узнали, что они постоянно встречались, и вместе уехали, еще до начала зимы, на Сицилию.
- Уехали на войну! - сказал нам в Валенсии человек по имени Раймонд Гийом - хозяин дома, в котором раньше жил Бернат.
Конечно. Столько каталонцев, валенсийцев и арагонцев, столько мелких дворян, готовых наняться на службу, столько голодных крестьян уехали туда, за море. Из Барселоны, из Таррагоны, Пенисколы, Валенсии, из всех портов непрестанно отчаливали огромные корабли и отправлялись на Сицилию. Нужно было защищать Сицилию и воевать на стороне дона Федрике, принца из арагонского дома, брата короля Хайме, против анжуйцев из Неаполя - Робера Анжуйского, так называемого короля Сицилии, но на самом деле вассала короля Франции и папы. Я даже слыхал, что другие отправлялись в Грецию, чтобы присоединиться к Альмогаверам, грубым каталонским рутьерам, которые собирались основать новое королевство, дабы воевать с императором Константинополя и султаном Османом. Фактически, только я говорил с этим человеком, и я ничего не сказал Арноту. Вообще-то, я плохо представлял своего старого друга из Ларната под кирасой воителя. Не знаю, как насчет Берната Бэйля, но мне кажется, я знал, куда делся Раймонд Изаура.
По моему совету он, скорее всего, поехал за море, на Сицилию, где надеялся еще встретить добрых людей. Я был почти уверен, что он был осведомлен о ситуации Монсеньора Морельи. Добрый верующий, как и я, он понимал, что если Церковь умрет - наши души погибли. Мессер Пейре Отье и его брат говорили как-то, еще лет десять назад, что на Сицилии сохранились епископы и диаконы, и даже была община добрых женщин. Я был убежден, что Раймонд Изаура из Ларната проделал путь на Сицилию, чтобы искать добрых людей. Если бы он знал, что Арнот, младший брат его товарища Берната Бэйля, нашел их намного ближе, в Дю Паллар…
Вот какие мысли теснились в моей голове, когда мы с Арнотом Бэйлем этим январским утром, после того, как тщетно провели всю неделю, разыскивая наших, сидели на красивой каменной набережной порта, а нам в лицо летели водяные брызги. Мы вдыхали пронизывающий соленый ветер, пытаясь разглядеть в тумане восточный берег. Эта неизвестная мне дикая местность, уходящая за горизонт, в ритме своего волнения одновременно притягивала и отталкивала меня. Очарованный и в то же время испуганный морем, где ни одна дорога не оставляет след, я чувствовал необходимость вернуться с набережной на твердую землю, в порт, и я увел Арнота в таверну. А потом мы, наконец, отправились в обратный путь, и покинули огромный город Валенсию через величественные ворота, пробивающие брешь в его гранитных укреплениях. Мы ушли на север.
Валенсия, которая все еще маячила у нас за спиной, свернулась улиткой во впадине низинных земель, а ее башни и колокольни высились над лепившимися друг к другу городскими крышами. Валенсия, которую мы покидали, самый большой сарацинский город, который я когда-либо видел. Бывшая столица богатого королевства, о котором говорили, что красавица Морелья в горах охраняла его границы. Даже сегодня Валенсия царила над долиной, покрытой радующей глаз зеленью, которую не мог иссушить даже ледяной ветер. Среди красивых, жмущихся друг к другу деревень, этих созвездий norias, сети каналов и живописных оливковых рощ, вырисовывался зеленый, охряный, коричневый, красный, словно драгоценная ткань, зимний сад. Высокие четырехугольные башни наблюдали за нашей приятной дорогой, и чувствовалось, что их барабаны забьют от малейшей тревоги. Иногда, когда мы проходили какую-нибудь аlqueriа, до нас доносился напев сарацинского клирика в тюрбане, с высоты минарета маленькой белой мечети.
Через два дня пути, проведя первую ночь в Бурриане, мы вновь были в Сан Матео. Я обернулся к Арноту и улыбнулся. Этот сын нотариуса стал хорошим ходоком. Он шел вслед за мной, не отставая. Совместная дорога сблизила нас. Я хлопнул его по спине, как кума. Его худенькие плечики содрогнулись, но лицо оставалось бесстрастным. Скоро, Арнот, скоро мы снова вместе отправимся в путь. В горы. В Дю Паллар. Конечно, жаль, что ни твой брат Бернат, ни мой друг Раймонд не смогут нас сопровождать. Но это сделает один из моих кузенов.
В доме моей тети Гильельмы я встретил брата Жоана, пришедшего с пастбищ провести вечер в семейном кругу. Я не видел его еще с Рождества. Мне показалось, что он рад меня видеть, но его лицо выражало какую-то необычную для него усталость и нервозность. Когда я представил ему Арнота Бэйля, которого он еще не знал, то он сразу же стал держать себя с ним по-дружески. Когда я стал рассказывать в доме о нашем путешествии в Валенсию и заявил, что Раймонд Изаура и Бернат Бэйль вместе отправились на Сицилию, моя тетя воздела руки и запричитала:
- Пусть Бог их хранит! Видите, как рассеяны овцы Господни!
Жоан же сказал, что он тоже не прочь бы отправиться вместе с ними.
Тогда тетя отвела меня в сторону, и сообщила, что характер моего брата портится с каждым днем - вот только сегодня он чуть не убил палкой ее ослицу за то, что та влезла на засеянное поле; а когда он злой, то называет овец своих кузенов «еретическими тварями». Я попытался объяснить, в чем дело. Увы! Жоан - мальчик, побитый жизнью, сын Несчастья и разочарованный верующий, неудавшийся послушник, раненный исчезновением своей Церкви. Но ему только двадцать лет. Скоро он найдет себе невесту, и его сплин развеется. Однако когда я сказал Жоану, что завтра я еще не вернусь с ним на пастбища, он не преминул заметить мне, что сейчас полным ходом идет окот и что он устал. Я обещал ему вернуться через два дня. Мне нужно было отнести в Морелью шерсть и рассказать Монсеньору о нашем путешествии в Валенсию. Арнот Бэйль пойдет вместе со мной. Жоан возроптал:
- Ты больше любишь своего несчастного святого Петра, чем своих овец и родного брата!
В доме в Морелье мы провели только одну ночь. Гийом Белибаст казался печальным и разочарованным негативным результатом нашей миссии.
- Я очень рассчитывал на Раймонда Изаура, - сказал он мне с глазу на глаз. - С ним и с тобой я был бы готов без страха отправиться хоть на край света. А если бы мы узнали, что этот Бернат Бэйль может рассказать о своей тете Азалаис и даже о своем брате Арноте…
Я обернулся к Арноту: в глубине фоганьи он вел вежливый, но живой разговор с Комдорс. Я видел его профиль, острый, словно мордочка землеройки, его руки, которыми он жестикулировал во время разговора, и тогда я вслух выразил свою мысль:
- Я понимаю, что ты хочешь сказать. В этой семье есть святые - как госпожа Себелия, добрый человек Понс - а есть мерзавцы, как его отец Арнот. Но я думаю, что он - хороший мальчик. Он уже два раза совершил перед тобой melhorier. Если бы он хотел тебя продать, он мог бы сделать это здесь, ему бы незачем было так долго ждать. А там, Гийом, у нас появится шанс. Мы не можем его упускать.
После ужина Гийом Белибаст, кажется, воспрянул духом. Он даже сказал, что, возможно, он в курсе, почему наши друзья отправились на Сицилию. Чтобы присоединиться к сторонникам дона Федрике Арагонского, короля Сицилии. Я вопросительно на него посмотрел. Он знает вещи, неизвестные нам, продолжал он. Не так уж давно его покойный брат, добрый человек Раймонд, который много раз путешествовал в Ломбардию и на Сицилию с другими добрыми христианами, своими племянниками, говорил, что слышал святое пророчество о восстановлении Церкви Божьей.
Он заговорил своим тоном проповедника. Инстинктивно мы собрались подле него - Раймонда, Комдорс, Арнот и я.
- Что говорит Писание? - спросил добрый человек, - Что сказано в Писании? Там сказано, в Евангелии от святого Марка, что народ восстанет на народ, и царство на царство. И вот как часто мы видим это в наши дни. Но очень мудрые добрые люди, изучавшие разные книги, говорили и предсказывали следующее: что восстанет третий император Фридрих из рода Арагонских королей, который накормит своего коня на разбитом алтаре Церкви святого Петра в Риме. Тогда Церковь Римская, наконец, падет, как пал некогда Вавилон великий, а наша Церковь будет прославлена, наши братья и сестры вновь смогут появиться в ярком свете дня; и вновь мы сможем проповедовать, и к нашей святой вере будут относиться с большим почтением…
Комдорс привстала:
- Монсеньор, знаете ли Вы, когда это случится?
Гийом вздохнул, слегка улыбнувшись:
- Это случится, когда Богу так будет угодно! Когда Бог так захочет! Но я вижу, что и в наши дни дон Федрике из Тринакрии, из рода королей Арагонских, не боится противостоять сторонникам папы, как это некогда делал император Фридрих. Возможно, это и правильно, что наши добрые верующие пошли к нему на службу…
Если бы я уже не был полусонным, то я бы спросил у Гийома, как же Тот, Кто сказал «Не убий», благосклонно посмотрит на то, что Его Церковь восстановится в этом мире путем войны. Я бы ему еще сказал, что я не совсем уверен, что все это пророчество происходит от добрых христиан, но промолчал. Завтра, когда у нас будет больше времени, по дороге, я попробую объяснить это как следует Арноту.
В овчарнях Калиг я нашел брата Жоана больным. Но он все никак не хотел в этом признаваться, а просто жаловался на усталость, и в течении многих дней упорно работал вместе со мной, стиснув зубы, мертвенно-бледный, и все чаще и чаще хватался за живот обеими руками. В начале следующей недели его охватила сильная горячка, и он слег в нашем лучшем летнике и попросил меня увезти его в Сан Матео, в дом нашей тети и кузенов. Я сам его перевез, на одном из ослов нашего дяди Пейре Маури. Тетя Гильельма тут же пошла советоваться с соседкой-сарацинкой, знающейся на снадобьях, а я, уверенный, что оставил Жоана в хороших руках, вернулся в овчарни и занялся окотом вместе с моими товарищами.
Через несколько дней к нам приехал дядя Пейре Мауи на своем осле.
- Если ты еще хочешь увидеть своего брата живым, то должен немедленно отправиться в Сан Матео. Ему хуже день ото дня.
Я со всех ног бросился туда.
Мне сказали, что Жоан бредит. Я чуть не сорвал двери с петель, бросился в комнату, где лежал Жоан, вытянувшись на тюфяке, на краю большого ложа, где обычно спали мужчины. Войдя, я остановился, глядя на него. Он был в сознании, неподвижный, только одни глаза, горящие, обжигающие, темные, следили за каждым моим жестом, и я медленно, очень медленно приблизился к тому месту, где он лежал. Я взял его за руки. Я слышал его дыхание. Он не бредил. Он сказал мне, что хочет привести свои дела в порядок, потому что настало время. Но никогда, никогда в жизни - и тут его голос осекся, и я слышал только биение собственного сердца - никогда он не желает видеть подле себя этого проклятого святого Петра из Морельи, и видеть его кривляния и Отче Наши. Я хорошо его понял? Он схватил меня за руку. Мои глаза обжигали слезы, я бормотал: хорошо, я ничего не сделаю против твоей воли, и потом, в любом случае, это все равно ничего не даст. Гийом больше не имеет власти спасать души, - я это знаю так же, как и он. Он успокоился, его шрам блестел, словно длинный металлический предмет, положенный на лицо. Я попробовал сказать ему, что самое лучшее для него сейчас - всем сердцем призывать воспоминания о добром человеке Раймонде из Тулузы, который уже учил его настоящим молитвам добрых христиан. Он прошептал, что хочет только спать, спать.
Когда я с встревоженным сердцем, тяжелой поступью вернулся к тете Гильельме в ее фоганью, она тоже схватила меня за руки.
- Что будем делать, мой Пейре? Твой брат взбешен, в него вошел злой демон. Сегодня, когда он пришел в себя, я попробовала поговорить с ним о его душе. Я сказала ему, что приведу к его ложу Монсеньора Морельи, который отпустит ему грехи и будет молиться за него Отцу Небесному. Тогда он нашел в себе силы разъяриться. Он сказал мне, что если выкарабкается из этой болезни, то всех нас выдаст, и нас всех арестуют вместе с нашим проклятым святым Петром. Вот так прямо и сказал!
У тети Гильельмы поползла по щеке слеза, затем она стиснула зубы, бросила на меня жестокий взгляд и продолжила без передышки:
- Я не верю, что он выкарабкается, он слишком плох. Он все чаще и чаще бредит. Но, возможно, будет более осторожным ускорить или немного облегчить его уход, например, дать ему проглотить что-то ядовитое, когда он попросит лекарство, чем рисковать…
Она не закончила. Я схватил ее за ворот платья и завязанную под подбородком вуаль и сжал - мне хотелось убить, удушить ее. Именно это я ей и сказал:
- Попробуй только тронуть моего брата. Если я узнаю, что ты хоть что-то замышляешь против него, ты пожалеешь, что на свет родилась. Если у меня ничего под рукой не будет, я тебе глотку зубами перегрызу. Тебе понятно? Ничего себе, добрые верующие Церкви Божьей, вы только и думаете о том, как кого-нибудь убить! Ты и так уже несколько лет назад устраивала здесь заговор, чтобы отравить бедную Жоану из Бесейте! Хорошо, что ты на меня наткнулась! Но говорю тебе, теперь ты от меня не отделаешься.
Она поняла и вырвалась от меня. Она почти бегом убежала из фоганьи. А я остался там с бьющимся сердцем, пока не пришла сладостная Мария и не спросила меня своим воркующим голоском, не вернется ли другой Жоан, ее муж, сегодня вечером из овчарен. Я сказал, что не знаю, вытер лоб рукавом, пошел и улегся на большое ложе, где мой брат Жоан был подвешен между жизнью и смертью на своем тюфяке. В этом запахе испарины, смешанном с ароматами подозрительных трав, от которого спирало дыхание, я знал, что останусь здесь до самого конца - умрет он или выживет.
Я все еще был в доме в Сан Матео, между комнатой и фоганьей, среди запаха горячки и трав, когда случился приятный сюрприз и явился Гийом Маурс. Жоан был все еще жив. Я даже начал надеяться на то, что, возможно, он все-таки выкарабкается. Слава Богу, он молодой и крепкий. Я ни разу даже не заговорил с тетей Гильельмой, которая вела себя тихо и всячески демонстрировала свою заботу о больном, под моим безжалостным взглядом. Я разговаривал только с дядей Пейре Маури и Арнотом Бэйлем. С дядей - по вечерам, когда он, утомленный, возвращался из наших овчарен, куда, несмотря на свой возраст, ходил каждое утро, чтобы глянуть на окот и помочь немного нашим товарищам; с Арнотом Бэйлем, который с трогательной заботой приходил каждый вечер осведомляться о здоровье моего брата.
И вот те на, Гийом Маурс!
Он, бедный, тоже пришел искать помощи. Когда он увидел меня, то, ничего не зная, воскликнул, что вот человек, который ему нужен, король пастухов, как каждый знает: его брат Арнот припозднился вернуться из Сердани - его там задержал снег или какая-нибудь красотка, а окот ведь не ждет.
- Я хочу нанять тебя, Пейре! Всего лишь на неделю или на две, и если ты придешь помочь мне, то мне никто больше не будет нужен.
- Увы, Гийом, у меня большие проблемы, как с собственными овцами, так и с овцами моего брата. Ими занялся мой старый дядя. Видишь ли, Жоан очень плох. Я никак не могу оставить его в таком состоянии.
Я подошел к приоткрытой двери, двери комнаты, где лежал мой брат. Она скрипнула и Жоан проснулся. Глаза его показались мне ясными, он улыбнулся и попросил пить бодрым голосом. Я хлопнул Гийома Маурса по плечу.
- Да мальчику лучше! Если Бог так захочет, я смогу пойти помочь своим через два-три дня на равнины Пенисколы. А в придачу, найму еще сарацина.
Часом позже, когда мы вместе выпили, я немного проводил Гийома Маурса, который больше не мог оставаться в городе. Я прошелся с ним по дороге. Мы были так рады, что смогли встретиться этой зимой. Отметить про себя, что наши дороги, после нескольких одиноких сезонов, наконец-то пересеклись. Он всегда был с людьми Раймонда Барри, серданьца. Он спросил меня, знаю ли я, на какой горе я проведу ближайший летний сезон. Они с братом, скорее всего, поднимутся на перевал Реукот. Что я мог ему ответить?
Я знал только одно: еще до Пасхи я совершу первое путешествие в горы, в сторону графства Дю Паллар, в обществе Монсеньора Морельи и Арнота Бэйля. Если Бог так захочет, мы встретим добрых верующих, а главное, добрых людей, и наша жизнь переменится. Должен ли я буду сопровождать Гийома Белибаста и его товарищей в другое место? Установится ли вновь наша Церковь в Сан Матео и Морелье, или нам придется искать новое убежище еще дальше в сарацинских землях? Я не знал, как это все будет, и какие планы будут у нас, когда настанет лето. Так что я ничего не мог сказать своему старому другу Гийому Маурсу из Монтайю.
Я смотрел на него. Он повернул на дорогу, которая огибала стены Сан Матео, возвращаясь в свои овчарни Калиг, куда его звали новорожденные ягнята. Он накинул на плечи свой старый коричневый плащ; из-под капюшона не было видно его черной бороды, где белых волосков было уже намного больше, чем черных. Его тонкая улыбка показалась мне слабой и застенчивой. Куда делся этот молодой горячий бандит, который в Пючсерда произвел такое впечатление на моего младшего брата Арнота? Я резко бросился к нему и обнял его, как если б нам больше не суждено было увидеться.
Я смотрел, как он удалялся большими шагами, ударяя посохом об землю, его плащ развевал ветер. И тут я различил худенькую черную фигурку, которая двигалась ему навстречу, но не остановилась. Видно было, что они едва поздоровались, минуя друг друга. Новоприбывший окликнул меня. Это был Арнот Бэйль.
ПЕЙРЕ МАУРИ - ЯНВАРЬ-ФЕВРАЛЬ 1321 ГОДА.
САН-МАТЕО.
Еретик мне сказал однажды, что написано, что «восстанет народ на народ и царство на царство» (Марк 13:8), и что выходец из королей арагонских накормит свою лошадь на Римском алтаре. И тогда, сказал он, Римская Церковь будет унижена, а их Церковь будет прославлена, и они сами, и их доктрины вновь появятся в ярком свете дня, и они будут проповедовать и повсюду будут почитаемы.
Показания Арнота Сикре перед Жаком Фурнье (октябрь 1321 года)
Из нашего путешествия мы вернулись одни. Мы не нашли ни Раймонда Изаура в городе Кастельон де Ла Плана, ни Берната Бэйля в Валенсии. Мы узнали, что они постоянно встречались, и вместе уехали, еще до начала зимы, на Сицилию.
- Уехали на войну! - сказал нам в Валенсии человек по имени Раймонд Гийом - хозяин дома, в котором раньше жил Бернат.
Конечно. Столько каталонцев, валенсийцев и арагонцев, столько мелких дворян, готовых наняться на службу, столько голодных крестьян уехали туда, за море. Из Барселоны, из Таррагоны, Пенисколы, Валенсии, из всех портов непрестанно отчаливали огромные корабли и отправлялись на Сицилию. Нужно было защищать Сицилию и воевать на стороне дона Федрике, принца из арагонского дома, брата короля Хайме, против анжуйцев из Неаполя - Робера Анжуйского, так называемого короля Сицилии, но на самом деле вассала короля Франции и папы. Я даже слыхал, что другие отправлялись в Грецию, чтобы присоединиться к Альмогаверам, грубым каталонским рутьерам, которые собирались основать новое королевство, дабы воевать с императором Константинополя и султаном Османом. Фактически, только я говорил с этим человеком, и я ничего не сказал Арноту. Вообще-то, я плохо представлял своего старого друга из Ларната под кирасой воителя. Не знаю, как насчет Берната Бэйля, но мне кажется, я знал, куда делся Раймонд Изаура.
По моему совету он, скорее всего, поехал за море, на Сицилию, где надеялся еще встретить добрых людей. Я был почти уверен, что он был осведомлен о ситуации Монсеньора Морельи. Добрый верующий, как и я, он понимал, что если Церковь умрет - наши души погибли. Мессер Пейре Отье и его брат говорили как-то, еще лет десять назад, что на Сицилии сохранились епископы и диаконы, и даже была община добрых женщин. Я был убежден, что Раймонд Изаура из Ларната проделал путь на Сицилию, чтобы искать добрых людей. Если бы он знал, что Арнот, младший брат его товарища Берната Бэйля, нашел их намного ближе, в Дю Паллар…
Вот какие мысли теснились в моей голове, когда мы с Арнотом Бэйлем этим январским утром, после того, как тщетно провели всю неделю, разыскивая наших, сидели на красивой каменной набережной порта, а нам в лицо летели водяные брызги. Мы вдыхали пронизывающий соленый ветер, пытаясь разглядеть в тумане восточный берег. Эта неизвестная мне дикая местность, уходящая за горизонт, в ритме своего волнения одновременно притягивала и отталкивала меня. Очарованный и в то же время испуганный морем, где ни одна дорога не оставляет след, я чувствовал необходимость вернуться с набережной на твердую землю, в порт, и я увел Арнота в таверну. А потом мы, наконец, отправились в обратный путь, и покинули огромный город Валенсию через величественные ворота, пробивающие брешь в его гранитных укреплениях. Мы ушли на север.
Валенсия, которая все еще маячила у нас за спиной, свернулась улиткой во впадине низинных земель, а ее башни и колокольни высились над лепившимися друг к другу городскими крышами. Валенсия, которую мы покидали, самый большой сарацинский город, который я когда-либо видел. Бывшая столица богатого королевства, о котором говорили, что красавица Морелья в горах охраняла его границы. Даже сегодня Валенсия царила над долиной, покрытой радующей глаз зеленью, которую не мог иссушить даже ледяной ветер. Среди красивых, жмущихся друг к другу деревень, этих созвездий norias, сети каналов и живописных оливковых рощ, вырисовывался зеленый, охряный, коричневый, красный, словно драгоценная ткань, зимний сад. Высокие четырехугольные башни наблюдали за нашей приятной дорогой, и чувствовалось, что их барабаны забьют от малейшей тревоги. Иногда, когда мы проходили какую-нибудь аlqueriа, до нас доносился напев сарацинского клирика в тюрбане, с высоты минарета маленькой белой мечети.
Через два дня пути, проведя первую ночь в Бурриане, мы вновь были в Сан Матео. Я обернулся к Арноту и улыбнулся. Этот сын нотариуса стал хорошим ходоком. Он шел вслед за мной, не отставая. Совместная дорога сблизила нас. Я хлопнул его по спине, как кума. Его худенькие плечики содрогнулись, но лицо оставалось бесстрастным. Скоро, Арнот, скоро мы снова вместе отправимся в путь. В горы. В Дю Паллар. Конечно, жаль, что ни твой брат Бернат, ни мой друг Раймонд не смогут нас сопровождать. Но это сделает один из моих кузенов.
В доме моей тети Гильельмы я встретил брата Жоана, пришедшего с пастбищ провести вечер в семейном кругу. Я не видел его еще с Рождества. Мне показалось, что он рад меня видеть, но его лицо выражало какую-то необычную для него усталость и нервозность. Когда я представил ему Арнота Бэйля, которого он еще не знал, то он сразу же стал держать себя с ним по-дружески. Когда я стал рассказывать в доме о нашем путешествии в Валенсию и заявил, что Раймонд Изаура и Бернат Бэйль вместе отправились на Сицилию, моя тетя воздела руки и запричитала:
- Пусть Бог их хранит! Видите, как рассеяны овцы Господни!
Жоан же сказал, что он тоже не прочь бы отправиться вместе с ними.
Тогда тетя отвела меня в сторону, и сообщила, что характер моего брата портится с каждым днем - вот только сегодня он чуть не убил палкой ее ослицу за то, что та влезла на засеянное поле; а когда он злой, то называет овец своих кузенов «еретическими тварями». Я попытался объяснить, в чем дело. Увы! Жоан - мальчик, побитый жизнью, сын Несчастья и разочарованный верующий, неудавшийся послушник, раненный исчезновением своей Церкви. Но ему только двадцать лет. Скоро он найдет себе невесту, и его сплин развеется. Однако когда я сказал Жоану, что завтра я еще не вернусь с ним на пастбища, он не преминул заметить мне, что сейчас полным ходом идет окот и что он устал. Я обещал ему вернуться через два дня. Мне нужно было отнести в Морелью шерсть и рассказать Монсеньору о нашем путешествии в Валенсию. Арнот Бэйль пойдет вместе со мной. Жоан возроптал:
- Ты больше любишь своего несчастного святого Петра, чем своих овец и родного брата!
В доме в Морелье мы провели только одну ночь. Гийом Белибаст казался печальным и разочарованным негативным результатом нашей миссии.
- Я очень рассчитывал на Раймонда Изаура, - сказал он мне с глазу на глаз. - С ним и с тобой я был бы готов без страха отправиться хоть на край света. А если бы мы узнали, что этот Бернат Бэйль может рассказать о своей тете Азалаис и даже о своем брате Арноте…
Я обернулся к Арноту: в глубине фоганьи он вел вежливый, но живой разговор с Комдорс. Я видел его профиль, острый, словно мордочка землеройки, его руки, которыми он жестикулировал во время разговора, и тогда я вслух выразил свою мысль:
- Я понимаю, что ты хочешь сказать. В этой семье есть святые - как госпожа Себелия, добрый человек Понс - а есть мерзавцы, как его отец Арнот. Но я думаю, что он - хороший мальчик. Он уже два раза совершил перед тобой melhorier. Если бы он хотел тебя продать, он мог бы сделать это здесь, ему бы незачем было так долго ждать. А там, Гийом, у нас появится шанс. Мы не можем его упускать.
После ужина Гийом Белибаст, кажется, воспрянул духом. Он даже сказал, что, возможно, он в курсе, почему наши друзья отправились на Сицилию. Чтобы присоединиться к сторонникам дона Федрике Арагонского, короля Сицилии. Я вопросительно на него посмотрел. Он знает вещи, неизвестные нам, продолжал он. Не так уж давно его покойный брат, добрый человек Раймонд, который много раз путешествовал в Ломбардию и на Сицилию с другими добрыми христианами, своими племянниками, говорил, что слышал святое пророчество о восстановлении Церкви Божьей.
Он заговорил своим тоном проповедника. Инстинктивно мы собрались подле него - Раймонда, Комдорс, Арнот и я.
- Что говорит Писание? - спросил добрый человек, - Что сказано в Писании? Там сказано, в Евангелии от святого Марка, что народ восстанет на народ, и царство на царство. И вот как часто мы видим это в наши дни. Но очень мудрые добрые люди, изучавшие разные книги, говорили и предсказывали следующее: что восстанет третий император Фридрих из рода Арагонских королей, который накормит своего коня на разбитом алтаре Церкви святого Петра в Риме. Тогда Церковь Римская, наконец, падет, как пал некогда Вавилон великий, а наша Церковь будет прославлена, наши братья и сестры вновь смогут появиться в ярком свете дня; и вновь мы сможем проповедовать, и к нашей святой вере будут относиться с большим почтением…
Комдорс привстала:
- Монсеньор, знаете ли Вы, когда это случится?
Гийом вздохнул, слегка улыбнувшись:
- Это случится, когда Богу так будет угодно! Когда Бог так захочет! Но я вижу, что и в наши дни дон Федрике из Тринакрии, из рода королей Арагонских, не боится противостоять сторонникам папы, как это некогда делал император Фридрих. Возможно, это и правильно, что наши добрые верующие пошли к нему на службу…
Если бы я уже не был полусонным, то я бы спросил у Гийома, как же Тот, Кто сказал «Не убий», благосклонно посмотрит на то, что Его Церковь восстановится в этом мире путем войны. Я бы ему еще сказал, что я не совсем уверен, что все это пророчество происходит от добрых христиан, но промолчал. Завтра, когда у нас будет больше времени, по дороге, я попробую объяснить это как следует Арноту.
В овчарнях Калиг я нашел брата Жоана больным. Но он все никак не хотел в этом признаваться, а просто жаловался на усталость, и в течении многих дней упорно работал вместе со мной, стиснув зубы, мертвенно-бледный, и все чаще и чаще хватался за живот обеими руками. В начале следующей недели его охватила сильная горячка, и он слег в нашем лучшем летнике и попросил меня увезти его в Сан Матео, в дом нашей тети и кузенов. Я сам его перевез, на одном из ослов нашего дяди Пейре Маури. Тетя Гильельма тут же пошла советоваться с соседкой-сарацинкой, знающейся на снадобьях, а я, уверенный, что оставил Жоана в хороших руках, вернулся в овчарни и занялся окотом вместе с моими товарищами.
Через несколько дней к нам приехал дядя Пейре Мауи на своем осле.
- Если ты еще хочешь увидеть своего брата живым, то должен немедленно отправиться в Сан Матео. Ему хуже день ото дня.
Я со всех ног бросился туда.
Мне сказали, что Жоан бредит. Я чуть не сорвал двери с петель, бросился в комнату, где лежал Жоан, вытянувшись на тюфяке, на краю большого ложа, где обычно спали мужчины. Войдя, я остановился, глядя на него. Он был в сознании, неподвижный, только одни глаза, горящие, обжигающие, темные, следили за каждым моим жестом, и я медленно, очень медленно приблизился к тому месту, где он лежал. Я взял его за руки. Я слышал его дыхание. Он не бредил. Он сказал мне, что хочет привести свои дела в порядок, потому что настало время. Но никогда, никогда в жизни - и тут его голос осекся, и я слышал только биение собственного сердца - никогда он не желает видеть подле себя этого проклятого святого Петра из Морельи, и видеть его кривляния и Отче Наши. Я хорошо его понял? Он схватил меня за руку. Мои глаза обжигали слезы, я бормотал: хорошо, я ничего не сделаю против твоей воли, и потом, в любом случае, это все равно ничего не даст. Гийом больше не имеет власти спасать души, - я это знаю так же, как и он. Он успокоился, его шрам блестел, словно длинный металлический предмет, положенный на лицо. Я попробовал сказать ему, что самое лучшее для него сейчас - всем сердцем призывать воспоминания о добром человеке Раймонде из Тулузы, который уже учил его настоящим молитвам добрых христиан. Он прошептал, что хочет только спать, спать.
Когда я с встревоженным сердцем, тяжелой поступью вернулся к тете Гильельме в ее фоганью, она тоже схватила меня за руки.
- Что будем делать, мой Пейре? Твой брат взбешен, в него вошел злой демон. Сегодня, когда он пришел в себя, я попробовала поговорить с ним о его душе. Я сказала ему, что приведу к его ложу Монсеньора Морельи, который отпустит ему грехи и будет молиться за него Отцу Небесному. Тогда он нашел в себе силы разъяриться. Он сказал мне, что если выкарабкается из этой болезни, то всех нас выдаст, и нас всех арестуют вместе с нашим проклятым святым Петром. Вот так прямо и сказал!
У тети Гильельмы поползла по щеке слеза, затем она стиснула зубы, бросила на меня жестокий взгляд и продолжила без передышки:
- Я не верю, что он выкарабкается, он слишком плох. Он все чаще и чаще бредит. Но, возможно, будет более осторожным ускорить или немного облегчить его уход, например, дать ему проглотить что-то ядовитое, когда он попросит лекарство, чем рисковать…
Она не закончила. Я схватил ее за ворот платья и завязанную под подбородком вуаль и сжал - мне хотелось убить, удушить ее. Именно это я ей и сказал:
- Попробуй только тронуть моего брата. Если я узнаю, что ты хоть что-то замышляешь против него, ты пожалеешь, что на свет родилась. Если у меня ничего под рукой не будет, я тебе глотку зубами перегрызу. Тебе понятно? Ничего себе, добрые верующие Церкви Божьей, вы только и думаете о том, как кого-нибудь убить! Ты и так уже несколько лет назад устраивала здесь заговор, чтобы отравить бедную Жоану из Бесейте! Хорошо, что ты на меня наткнулась! Но говорю тебе, теперь ты от меня не отделаешься.
Она поняла и вырвалась от меня. Она почти бегом убежала из фоганьи. А я остался там с бьющимся сердцем, пока не пришла сладостная Мария и не спросила меня своим воркующим голоском, не вернется ли другой Жоан, ее муж, сегодня вечером из овчарен. Я сказал, что не знаю, вытер лоб рукавом, пошел и улегся на большое ложе, где мой брат Жоан был подвешен между жизнью и смертью на своем тюфяке. В этом запахе испарины, смешанном с ароматами подозрительных трав, от которого спирало дыхание, я знал, что останусь здесь до самого конца - умрет он или выживет.
Я все еще был в доме в Сан Матео, между комнатой и фоганьей, среди запаха горячки и трав, когда случился приятный сюрприз и явился Гийом Маурс. Жоан был все еще жив. Я даже начал надеяться на то, что, возможно, он все-таки выкарабкается. Слава Богу, он молодой и крепкий. Я ни разу даже не заговорил с тетей Гильельмой, которая вела себя тихо и всячески демонстрировала свою заботу о больном, под моим безжалостным взглядом. Я разговаривал только с дядей Пейре Маури и Арнотом Бэйлем. С дядей - по вечерам, когда он, утомленный, возвращался из наших овчарен, куда, несмотря на свой возраст, ходил каждое утро, чтобы глянуть на окот и помочь немного нашим товарищам; с Арнотом Бэйлем, который с трогательной заботой приходил каждый вечер осведомляться о здоровье моего брата.
И вот те на, Гийом Маурс!
Он, бедный, тоже пришел искать помощи. Когда он увидел меня, то, ничего не зная, воскликнул, что вот человек, который ему нужен, король пастухов, как каждый знает: его брат Арнот припозднился вернуться из Сердани - его там задержал снег или какая-нибудь красотка, а окот ведь не ждет.
- Я хочу нанять тебя, Пейре! Всего лишь на неделю или на две, и если ты придешь помочь мне, то мне никто больше не будет нужен.
- Увы, Гийом, у меня большие проблемы, как с собственными овцами, так и с овцами моего брата. Ими занялся мой старый дядя. Видишь ли, Жоан очень плох. Я никак не могу оставить его в таком состоянии.
Я подошел к приоткрытой двери, двери комнаты, где лежал мой брат. Она скрипнула и Жоан проснулся. Глаза его показались мне ясными, он улыбнулся и попросил пить бодрым голосом. Я хлопнул Гийома Маурса по плечу.
- Да мальчику лучше! Если Бог так захочет, я смогу пойти помочь своим через два-три дня на равнины Пенисколы. А в придачу, найму еще сарацина.
Часом позже, когда мы вместе выпили, я немного проводил Гийома Маурса, который больше не мог оставаться в городе. Я прошелся с ним по дороге. Мы были так рады, что смогли встретиться этой зимой. Отметить про себя, что наши дороги, после нескольких одиноких сезонов, наконец-то пересеклись. Он всегда был с людьми Раймонда Барри, серданьца. Он спросил меня, знаю ли я, на какой горе я проведу ближайший летний сезон. Они с братом, скорее всего, поднимутся на перевал Реукот. Что я мог ему ответить?
Я знал только одно: еще до Пасхи я совершу первое путешествие в горы, в сторону графства Дю Паллар, в обществе Монсеньора Морельи и Арнота Бэйля. Если Бог так захочет, мы встретим добрых верующих, а главное, добрых людей, и наша жизнь переменится. Должен ли я буду сопровождать Гийома Белибаста и его товарищей в другое место? Установится ли вновь наша Церковь в Сан Матео и Морелье, или нам придется искать новое убежище еще дальше в сарацинских землях? Я не знал, как это все будет, и какие планы будут у нас, когда настанет лето. Так что я ничего не мог сказать своему старому другу Гийому Маурсу из Монтайю.
Я смотрел на него. Он повернул на дорогу, которая огибала стены Сан Матео, возвращаясь в свои овчарни Калиг, куда его звали новорожденные ягнята. Он накинул на плечи свой старый коричневый плащ; из-под капюшона не было видно его черной бороды, где белых волосков было уже намного больше, чем черных. Его тонкая улыбка показалась мне слабой и застенчивой. Куда делся этот молодой горячий бандит, который в Пючсерда произвел такое впечатление на моего младшего брата Арнота? Я резко бросился к нему и обнял его, как если б нам больше не суждено было увидеться.
Я смотрел, как он удалялся большими шагами, ударяя посохом об землю, его плащ развевал ветер. И тут я различил худенькую черную фигурку, которая двигалась ему навстречу, но не остановилась. Видно было, что они едва поздоровались, минуя друг друга. Новоприбывший окликнул меня. Это был Арнот Бэйль.