Сарацинские города. Часть 2, глава 28
ГЛАВА 28
ПЕЙРЕ МАУРИ - КАНУН ПАСХИ 1319 ГОДА.
МОРЕЛЬЯ
Еретик мне ответил, […]что Сын Божий сказал Петру: «Петр, друг Мой, Я доверяю тебе Веру и Истину, и то, что ты простишь на земле, будет прощено на небесах Отцом Моим. А тебе, Петр, Я наказываю, чтобы сердце твое было твердым, как камень, и мягким, как у овцы к своему ягненку…
Показания Пейре Маури перед Жаком Фурнье, июнь 1324 года
Гийом Белибаст попытался укрепить в глазах слишком удалившегося от него верующего свой религиозный и моральный авторитет. Я позволил ему это сделать, не выявляя ничего из своих истинных сомнений. Даже если много раз меня изумляло то, как в каждом слове и в каждом жесте, которым он обменивался со своей спутницей Раймондой, проглядывала настоящая тайная близость. Хотя я знал, что он только выглядит, как добрый человек, меня все равно охватили странные чувства. Когда мы уселись за стол, и Раймонда поставила перед нами сковородку с жареной рыбой, он поднялся, чтобы благословить хлеб, торжественно преломил его и раздал по куску каждому из нас троих, своим гостям и верующим, женщине, девочке, другу. А по окончании скорого и молчаливого ужина, этот маленький мрачный человек поднял руку, призывая к молчанию, и стал проповедовать для меня так умело, как только мог. Думал ли он, что я лучше восприму то, что он говорит, если он облечет свои слова в сияющие одежды Евангелия? Ведь, по сути, он не сказал мне ничего другого, чем то, что я уже слыхал от моей тети Мерсенды однажды вечером в Бесейте: ради моей собственной безопасности, ради безопасности всех нас, и особенно ради его, Гийома, безопасности, я должен вести оседлую жизнь рядом со всеми остальными. Иначе рано или поздно мое исчезновение приведет к трагедии.
В тот канун Пасхи он проповедовал очень торжественно, а мой старый товарищ из Кубьер знал, как творить чудеса словом. Он с места в карьер привел мне слова Господа Его ученикам и верующим, приведенные в Писании, в Послании апостола Иакова, брата Христова: «Приблизьтесь ко Мне, и Я приближусь к вам». Мне захотелось улыбнуться, но я скрыл улыбку, и понемногу Гийом Белибаст увлек меня своими словами.
- А ты, Пейре, наоборот, вопреки тому, что Господь Наш наказал Своим ученикам, ты, Пейре, удаляешься от нас, и из-за этого мы погружаемся в печаль. И ты не просто удаляешься от нас, но уходишь в земли, где наши враги многочисленны…
Краем глаза я заметил профиль Раймонды из Жюнак; ее лицо было слегка нахмурено и сосредоточено, она неотрывно смотрела на проповедника. Мне нужно было что-нибудь сказать. Я вновь в ответ привел ему все те аргументы, которые уже выкладывал тете Мерсенде. Оседлая жизнь не для меня.
- Что еще могу я делать? Я пастух, это мое ремесло, это все, что я умею. К тому же, если я останусь в этих краях, то первым же летом умру от жары и скуки.
- Пейре, Пейре, - упрямо повторил добрый человек, - не возвращайся в горы графства Фуа. Даже если оставить в стороне опасность ареста - реальную, между прочим, - подумай просто о спасении своей души. Случись любому несчастью - болезни, ранению - ни твоя семья, ни особенно я, кто воплощает Церковь Божию, не сможем придти помочь тебе, как если бы нас вообще не было на свете. Кто пойдет нас звать в такую даль?
Чего он добивается? Я решил рассуждать холодно. Гийом прекрасно знает, что я всегда был пастухом, и моя жизнь всегда проходила в ритме зимовья в долинах и летнего сезона в горах. Неужели мое отсутствие зимой его до такой степени обеспокоило? Он и в самом деле боялся, что пойманный Инквизицией, я решу донести на него? Я снова попытался внести ясность:
- Если это моя судьба - не получить утешения перед смертью, то что я могу поделать? Только надеяться на то, что дороги, обещанные мне, приведут меня к счастливому концу. Если же не так, я последую своей судьбе…
При этих словах добрый человек поднялся, лицо его стало серьезным. Его ответ прозвучал как трубный глас. Я признал, что сила его убеждения впечатлила меня:
- Пейре, Пейре, нет! Ты не имеешь права! Нельзя отдаваться на волю судьбы. Наоборот, наше предназначение - помогать друг другу достигать Спасения. Следует выявлять добрую волю для этого. Именно это заповедал нам Господь Наш. Знаешь ли ты, что Сын Божий сказал Петру, когда давал апостолам власть отпускать грехи, основывая таким образом Свою святую Церковь? «Петр, друг Мой, Я доверяю тебе Веру и Истину. И все, что ты простишь на земле, проститься на небесах Отцом Моим. А от тебя, Петр, Я хочу, чтобы сердце твое было твердым, как камень, и мягким, как у овцы к своему ягненку».
Вот когда Гийом Белибаст вызвал у меня слезы на глазах. Вот когда он задел меня за живое, напомнив мне, как если бы я не знал, как если бы я никогда не был добрым верующим Церкви с того момента, как начал различать добро и зло, как если бы мне никогда не проникали в душу проповеди добрых людей, уже погибших в огне, напомнив мне о той главной и священной роли, которой Господь облек Церковь апостолов, когда создавал ее. Жаум Отье, юный святой, не говорил ничего иного, я ведь помню: «Ты, Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою», что не означает, что сердце апостола из камня, но что основание Церкви является человеческим. Теперь я слышал, слово в слово, из уст Гийома Белибаста, старинный христианский призыв добрых людей, который я сам мог процитировать. Святая Церковь Божья твердо стоит в этом мире, ибо построена на скале праведности и истины. Это не Церковь из камня, как узурпаторская Церковь Римская, которая владеет и сдирает шкуру. Это Церковь любви, которая бежит и прощает. Как овцы посреди волков. Которая одна имеет власть отпускать грехи и спасать души. Как пастырь добрый, ведущий в овчарню Отца овец, заблудших в злобном мире.
И когда он произносил эти слова, постучали в дверь.
Это был просто клиент, которого привел сосед. Человек из города Кати, которому хвалили хорошую работу гребенщика. Он поднялся с нами в фоганью, выпил. Я, кажется, слышал, как Гийом Белибаст представил меня как родственника своей жены Раймонды. Я не особенно вслушивался в то, о чем они разговаривали. Мои глаза были прикованы к молодой женщине, которая взяла за руку свою дочь Гильельму и увела ее в комнатку, чтобы уложить спать. Затем за перегородкой послышались приглушенные смешки, эхо тонких, звонких, музыкальных голосов, все эти женственные, не особо привычные для меня звуки, поглотившие все мои мысли. Я встал с лавки, спустился из мастерской, вышел за ворота, чтобы вдохнуть воздух улицы: уже настала ночь, расцвеченная звездами. Дрожащий свет луны падал на порог соседней лавочки. Всё было закрыто, сам город был закрыт. И я сказал себе, что наша Церковь отныне невидима в этом мире. Где они, апостолы Иисуса Христа, которые одни имеют власть отпускать грехи и спасать души? Падший добрый человек всего лишь их тень. Если бы я умер этим вечером, то умер бы без утешения. Как умер без утешения бедный Бернат Бефай в лесу под Бенифакса. Гийом Белибаст утратил власть спасти меня. Однако он все еще проповедовал, как добрый человек. Только я один знал, что он пал; только я один, кроме него самого и Раймонды.
Когда человек из Кати покинул нас, когда Раймонда вернулась, чтобы сесть вместе с нами у очага, я спросил себя, продолжит ли этот странный добрый человек свою прекрасную прерванную проповедь? Но он прямо перешел к нападению и новым аргументам. Может, он заранее все тщательно рассчитал, что сказать мне, если я вдруг, к счастью, появлюсь вновь? С чашей в руке он обратил ко мне свой мягкий подбородок с очень ухоженной бородкой, и я увидел, как блестят его глаза.
- Пейре, ты знаешь, что о тебе говорят? Но, насколько я знаю, ты никогда не распутничал.
Так это я распутник? Я чуть не расхохотался. Впрочем, мой старый товарищ, по-видимому, не говорил серьезно. Да я уже год не приводил мою Морену на пастбища де Ля Сенья, а до других я был не особо охоч. Намного меньше, чем мои товарищи, которые треплют обо мне языками.
Но Гийом Белибаст говорил теперь со мной со всем расположением, тем же тоном, полу-шутливым, полу-серьезным. Он читал мне мораль как любящий и суровый старший брат, дающий советы беззаботному юнцу.
В глубине души я понимал его упреки в том, что веду свою жизнь вне круга верующих и ставлю под удар безопасность всех нас. Он собрал воедино все претензии ко мне: мои походы в горы графства Фуа, под носом у инквизиторов; мое непостоянство и ухаживание то за одной, то за другой женщиной; друзья, которых я завожу себе на зимовьях; кумовья и кумы, которых у меня было не счесть в разных бургадах, по тот и другой берег Эбре; крестники, которых я держал над купелью в стольких приходах, все эти иллюзорные человеческие связи, которые меня понемногу опутывали и тянули из меня деньги, делая меня беглецом и кочевником - хотя лучше было бы остановиться, и если сеять, то уж и видеть, как всходят плоды. В кругу своих. И помогать им своей работой и своим добром. Если я правильно понял, что он хотел сказать, то на этой стадии дискуссии я вновь увидел, как вместо проповедника Евангелия со мной говорит хитрый и расчетливый пастух, и это мне совсем не понравилось. Проблема личной безопасности была не единственной вещью, которая его беспокоила. Он хотел держать меня при себе - и это сразу бросалось в глаза - чтобы и дальше пользоваться моей помощью и великодушием безупречного верующего. Он нуждался в моей шерсти и моих деньгах.
На это мне уж стоило ответить. И я ответил, улыбаясь, как и он: всё, что я зарабатываю своим трудом, я трачу на то, что мне нравится, а лично мне нравится умножать друзей и быть щедрым и добрым со всеми, кто меня окружает, не глядя и не считая, с ближними и дальними. А когда Гийом Белибаст осторожно заметил, что, возможно, это грех для верующего, делать добро людям, которые не de l’entendensa, не стоят на дороге Добра, я с удовольствием вернул ему ту самую историю о дороге в Дамаск. Об обращении злобного солдата Савла в святого апостола Павла: кто может с уверенностью сказать, кто сегодня благой, кто злой, и кто станет добрым завтра? Понимает ли он, падший добрый человек, что я не исключаю возможности того, что среди тех, кто должны быть святыми и добродетельными, могут быть такие же грешники, как и те, кто на них доносит? Но я решил покончить с этой игрой. Не следовало заходить слишком далеко.
- Я знаю, что следует делать добро любому человеку. Если он хороший, он воздаст мне должное. Если нет, то я, по крайней мере, буду об этом знать…
Наступило молчание, как если бы он не слышал моего выпада. Раймонда смотрела на свои руки, занятые какой-то непонятной мне работой. Гийом Белибаст поднял голову и смотрел вдаль. Я видел, как двигаются желваки под его черной бородой. Наконец, он снова посмотрел на меня, теперь уже не улыбаясь:
- Пейре, одним словом, ты и дальше собираешься продолжать службу у госпожи Бруниссенды де Сервельо?
- Конечно же, да! - вспыхнул я. - Я уже нанялся к ней на следующий год. На следующее лето. А может даже, и на зиму.
Тогда он встал и вздохнул.
- Всё, что я говорил, не имеет смысла. Ты не останешься здесь.
Я тоже встал и посмотрел ему в лицо:
- Нет. Как ты считаешь, что я еще должен делать? Я пастух.
Мы вновь вернулись к отправной точке этой странной игры в нарды. Внезапно он бросил мне еще одну фразу, которая меня потрясла:
- Ну, хорошо, раз уж ты не можешь обходиться без женщин, то мы найдем тебе хорошую женщину, которая будет только для тебя, которая будет de l’entendensa, и которая поможет тебе распоряжаться твоим добром…
Я был неприятно поражен. Я спросил себя, неужели, с его точки зрения, наняться пастухом к женщине - это все равно, что распутничать с ней или с одной из ее служанок? А он продолжал свои доводы.
- …Женщину, которая подарит тебе детей и внуков, которая будет делать тебе добро и поможет тебе в старости. Чем волочиться от одной женщины к другой, - а все эти женщины ищут только того, чтобы допечь мужчину до печенок и сердца, не оставить ему ни ветвей, ни корней, - лучше иметь жену, которая всегда бы была на твоей стороне, и помогала бы тебе, а не ощипывала.
На этот раз я едва удержался от смеха. Мне показалось, будто я слышу его отца, Эн Белибаста, старого патриарха из Кубьер, его значительную и грубоватую речь. Но Гийом не смеялся. Он действительно собирался меня убедить, соблазнить меня, а я знал силу его соблазна. Я ограничился тем, что заметил, что, во всяком случае, у меня нет средств для женитьбы или для того, чтобы поселиться где-нибудь вместе с женой. Не стоит даже думать об этом. Он проворчал, что знает верующих, и тоже беглецов, которые не побоялись завести жену в своем изгнании - и мы пошли спать. Раймонда со своей дочерью в комнату для женщин, а я - с Гийомом Белибастом, который несколько раз будил меня ночью, совершая свои молитвы, как добрый человек.
ПЕЙРЕ МАУРИ - КАНУН ПАСХИ 1319 ГОДА.
МОРЕЛЬЯ
Еретик мне ответил, […]что Сын Божий сказал Петру: «Петр, друг Мой, Я доверяю тебе Веру и Истину, и то, что ты простишь на земле, будет прощено на небесах Отцом Моим. А тебе, Петр, Я наказываю, чтобы сердце твое было твердым, как камень, и мягким, как у овцы к своему ягненку…
Показания Пейре Маури перед Жаком Фурнье, июнь 1324 года
Гийом Белибаст попытался укрепить в глазах слишком удалившегося от него верующего свой религиозный и моральный авторитет. Я позволил ему это сделать, не выявляя ничего из своих истинных сомнений. Даже если много раз меня изумляло то, как в каждом слове и в каждом жесте, которым он обменивался со своей спутницей Раймондой, проглядывала настоящая тайная близость. Хотя я знал, что он только выглядит, как добрый человек, меня все равно охватили странные чувства. Когда мы уселись за стол, и Раймонда поставила перед нами сковородку с жареной рыбой, он поднялся, чтобы благословить хлеб, торжественно преломил его и раздал по куску каждому из нас троих, своим гостям и верующим, женщине, девочке, другу. А по окончании скорого и молчаливого ужина, этот маленький мрачный человек поднял руку, призывая к молчанию, и стал проповедовать для меня так умело, как только мог. Думал ли он, что я лучше восприму то, что он говорит, если он облечет свои слова в сияющие одежды Евангелия? Ведь, по сути, он не сказал мне ничего другого, чем то, что я уже слыхал от моей тети Мерсенды однажды вечером в Бесейте: ради моей собственной безопасности, ради безопасности всех нас, и особенно ради его, Гийома, безопасности, я должен вести оседлую жизнь рядом со всеми остальными. Иначе рано или поздно мое исчезновение приведет к трагедии.
В тот канун Пасхи он проповедовал очень торжественно, а мой старый товарищ из Кубьер знал, как творить чудеса словом. Он с места в карьер привел мне слова Господа Его ученикам и верующим, приведенные в Писании, в Послании апостола Иакова, брата Христова: «Приблизьтесь ко Мне, и Я приближусь к вам». Мне захотелось улыбнуться, но я скрыл улыбку, и понемногу Гийом Белибаст увлек меня своими словами.
- А ты, Пейре, наоборот, вопреки тому, что Господь Наш наказал Своим ученикам, ты, Пейре, удаляешься от нас, и из-за этого мы погружаемся в печаль. И ты не просто удаляешься от нас, но уходишь в земли, где наши враги многочисленны…
Краем глаза я заметил профиль Раймонды из Жюнак; ее лицо было слегка нахмурено и сосредоточено, она неотрывно смотрела на проповедника. Мне нужно было что-нибудь сказать. Я вновь в ответ привел ему все те аргументы, которые уже выкладывал тете Мерсенде. Оседлая жизнь не для меня.
- Что еще могу я делать? Я пастух, это мое ремесло, это все, что я умею. К тому же, если я останусь в этих краях, то первым же летом умру от жары и скуки.
- Пейре, Пейре, - упрямо повторил добрый человек, - не возвращайся в горы графства Фуа. Даже если оставить в стороне опасность ареста - реальную, между прочим, - подумай просто о спасении своей души. Случись любому несчастью - болезни, ранению - ни твоя семья, ни особенно я, кто воплощает Церковь Божию, не сможем придти помочь тебе, как если бы нас вообще не было на свете. Кто пойдет нас звать в такую даль?
Чего он добивается? Я решил рассуждать холодно. Гийом прекрасно знает, что я всегда был пастухом, и моя жизнь всегда проходила в ритме зимовья в долинах и летнего сезона в горах. Неужели мое отсутствие зимой его до такой степени обеспокоило? Он и в самом деле боялся, что пойманный Инквизицией, я решу донести на него? Я снова попытался внести ясность:
- Если это моя судьба - не получить утешения перед смертью, то что я могу поделать? Только надеяться на то, что дороги, обещанные мне, приведут меня к счастливому концу. Если же не так, я последую своей судьбе…
При этих словах добрый человек поднялся, лицо его стало серьезным. Его ответ прозвучал как трубный глас. Я признал, что сила его убеждения впечатлила меня:
- Пейре, Пейре, нет! Ты не имеешь права! Нельзя отдаваться на волю судьбы. Наоборот, наше предназначение - помогать друг другу достигать Спасения. Следует выявлять добрую волю для этого. Именно это заповедал нам Господь Наш. Знаешь ли ты, что Сын Божий сказал Петру, когда давал апостолам власть отпускать грехи, основывая таким образом Свою святую Церковь? «Петр, друг Мой, Я доверяю тебе Веру и Истину. И все, что ты простишь на земле, проститься на небесах Отцом Моим. А от тебя, Петр, Я хочу, чтобы сердце твое было твердым, как камень, и мягким, как у овцы к своему ягненку».
Вот когда Гийом Белибаст вызвал у меня слезы на глазах. Вот когда он задел меня за живое, напомнив мне, как если бы я не знал, как если бы я никогда не был добрым верующим Церкви с того момента, как начал различать добро и зло, как если бы мне никогда не проникали в душу проповеди добрых людей, уже погибших в огне, напомнив мне о той главной и священной роли, которой Господь облек Церковь апостолов, когда создавал ее. Жаум Отье, юный святой, не говорил ничего иного, я ведь помню: «Ты, Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою», что не означает, что сердце апостола из камня, но что основание Церкви является человеческим. Теперь я слышал, слово в слово, из уст Гийома Белибаста, старинный христианский призыв добрых людей, который я сам мог процитировать. Святая Церковь Божья твердо стоит в этом мире, ибо построена на скале праведности и истины. Это не Церковь из камня, как узурпаторская Церковь Римская, которая владеет и сдирает шкуру. Это Церковь любви, которая бежит и прощает. Как овцы посреди волков. Которая одна имеет власть отпускать грехи и спасать души. Как пастырь добрый, ведущий в овчарню Отца овец, заблудших в злобном мире.
И когда он произносил эти слова, постучали в дверь.
Это был просто клиент, которого привел сосед. Человек из города Кати, которому хвалили хорошую работу гребенщика. Он поднялся с нами в фоганью, выпил. Я, кажется, слышал, как Гийом Белибаст представил меня как родственника своей жены Раймонды. Я не особенно вслушивался в то, о чем они разговаривали. Мои глаза были прикованы к молодой женщине, которая взяла за руку свою дочь Гильельму и увела ее в комнатку, чтобы уложить спать. Затем за перегородкой послышались приглушенные смешки, эхо тонких, звонких, музыкальных голосов, все эти женственные, не особо привычные для меня звуки, поглотившие все мои мысли. Я встал с лавки, спустился из мастерской, вышел за ворота, чтобы вдохнуть воздух улицы: уже настала ночь, расцвеченная звездами. Дрожащий свет луны падал на порог соседней лавочки. Всё было закрыто, сам город был закрыт. И я сказал себе, что наша Церковь отныне невидима в этом мире. Где они, апостолы Иисуса Христа, которые одни имеют власть отпускать грехи и спасать души? Падший добрый человек всего лишь их тень. Если бы я умер этим вечером, то умер бы без утешения. Как умер без утешения бедный Бернат Бефай в лесу под Бенифакса. Гийом Белибаст утратил власть спасти меня. Однако он все еще проповедовал, как добрый человек. Только я один знал, что он пал; только я один, кроме него самого и Раймонды.
Когда человек из Кати покинул нас, когда Раймонда вернулась, чтобы сесть вместе с нами у очага, я спросил себя, продолжит ли этот странный добрый человек свою прекрасную прерванную проповедь? Но он прямо перешел к нападению и новым аргументам. Может, он заранее все тщательно рассчитал, что сказать мне, если я вдруг, к счастью, появлюсь вновь? С чашей в руке он обратил ко мне свой мягкий подбородок с очень ухоженной бородкой, и я увидел, как блестят его глаза.
- Пейре, ты знаешь, что о тебе говорят? Но, насколько я знаю, ты никогда не распутничал.
Так это я распутник? Я чуть не расхохотался. Впрочем, мой старый товарищ, по-видимому, не говорил серьезно. Да я уже год не приводил мою Морену на пастбища де Ля Сенья, а до других я был не особо охоч. Намного меньше, чем мои товарищи, которые треплют обо мне языками.
Но Гийом Белибаст говорил теперь со мной со всем расположением, тем же тоном, полу-шутливым, полу-серьезным. Он читал мне мораль как любящий и суровый старший брат, дающий советы беззаботному юнцу.
В глубине души я понимал его упреки в том, что веду свою жизнь вне круга верующих и ставлю под удар безопасность всех нас. Он собрал воедино все претензии ко мне: мои походы в горы графства Фуа, под носом у инквизиторов; мое непостоянство и ухаживание то за одной, то за другой женщиной; друзья, которых я завожу себе на зимовьях; кумовья и кумы, которых у меня было не счесть в разных бургадах, по тот и другой берег Эбре; крестники, которых я держал над купелью в стольких приходах, все эти иллюзорные человеческие связи, которые меня понемногу опутывали и тянули из меня деньги, делая меня беглецом и кочевником - хотя лучше было бы остановиться, и если сеять, то уж и видеть, как всходят плоды. В кругу своих. И помогать им своей работой и своим добром. Если я правильно понял, что он хотел сказать, то на этой стадии дискуссии я вновь увидел, как вместо проповедника Евангелия со мной говорит хитрый и расчетливый пастух, и это мне совсем не понравилось. Проблема личной безопасности была не единственной вещью, которая его беспокоила. Он хотел держать меня при себе - и это сразу бросалось в глаза - чтобы и дальше пользоваться моей помощью и великодушием безупречного верующего. Он нуждался в моей шерсти и моих деньгах.
На это мне уж стоило ответить. И я ответил, улыбаясь, как и он: всё, что я зарабатываю своим трудом, я трачу на то, что мне нравится, а лично мне нравится умножать друзей и быть щедрым и добрым со всеми, кто меня окружает, не глядя и не считая, с ближними и дальними. А когда Гийом Белибаст осторожно заметил, что, возможно, это грех для верующего, делать добро людям, которые не de l’entendensa, не стоят на дороге Добра, я с удовольствием вернул ему ту самую историю о дороге в Дамаск. Об обращении злобного солдата Савла в святого апостола Павла: кто может с уверенностью сказать, кто сегодня благой, кто злой, и кто станет добрым завтра? Понимает ли он, падший добрый человек, что я не исключаю возможности того, что среди тех, кто должны быть святыми и добродетельными, могут быть такие же грешники, как и те, кто на них доносит? Но я решил покончить с этой игрой. Не следовало заходить слишком далеко.
- Я знаю, что следует делать добро любому человеку. Если он хороший, он воздаст мне должное. Если нет, то я, по крайней мере, буду об этом знать…
Наступило молчание, как если бы он не слышал моего выпада. Раймонда смотрела на свои руки, занятые какой-то непонятной мне работой. Гийом Белибаст поднял голову и смотрел вдаль. Я видел, как двигаются желваки под его черной бородой. Наконец, он снова посмотрел на меня, теперь уже не улыбаясь:
- Пейре, одним словом, ты и дальше собираешься продолжать службу у госпожи Бруниссенды де Сервельо?
- Конечно же, да! - вспыхнул я. - Я уже нанялся к ней на следующий год. На следующее лето. А может даже, и на зиму.
Тогда он встал и вздохнул.
- Всё, что я говорил, не имеет смысла. Ты не останешься здесь.
Я тоже встал и посмотрел ему в лицо:
- Нет. Как ты считаешь, что я еще должен делать? Я пастух.
Мы вновь вернулись к отправной точке этой странной игры в нарды. Внезапно он бросил мне еще одну фразу, которая меня потрясла:
- Ну, хорошо, раз уж ты не можешь обходиться без женщин, то мы найдем тебе хорошую женщину, которая будет только для тебя, которая будет de l’entendensa, и которая поможет тебе распоряжаться твоим добром…
Я был неприятно поражен. Я спросил себя, неужели, с его точки зрения, наняться пастухом к женщине - это все равно, что распутничать с ней или с одной из ее служанок? А он продолжал свои доводы.
- …Женщину, которая подарит тебе детей и внуков, которая будет делать тебе добро и поможет тебе в старости. Чем волочиться от одной женщины к другой, - а все эти женщины ищут только того, чтобы допечь мужчину до печенок и сердца, не оставить ему ни ветвей, ни корней, - лучше иметь жену, которая всегда бы была на твоей стороне, и помогала бы тебе, а не ощипывала.
На этот раз я едва удержался от смеха. Мне показалось, будто я слышу его отца, Эн Белибаста, старого патриарха из Кубьер, его значительную и грубоватую речь. Но Гийом не смеялся. Он действительно собирался меня убедить, соблазнить меня, а я знал силу его соблазна. Я ограничился тем, что заметил, что, во всяком случае, у меня нет средств для женитьбы или для того, чтобы поселиться где-нибудь вместе с женой. Не стоит даже думать об этом. Он проворчал, что знает верующих, и тоже беглецов, которые не побоялись завести жену в своем изгнании - и мы пошли спать. Раймонда со своей дочерью в комнату для женщин, а я - с Гийомом Белибастом, который несколько раз будил меня ночью, совершая свои молитвы, как добрый человек.