Сарацинские города. Часть 2. Глава 23.
ГЛАВА 23
ГИЙОМ МАУРС - САН МАТЕО, ВЕЛИКИЙ ПОСТ 1318 ГОДА
Я спросил [у Пейре], кто продал ему эти башмаки. Он ответил, что это сын Себелии Бэйль из Акса. Я спросил его: «Эта Себелия, его мать, эта та самая, которую сожгли в Каркассоне?» Он ответил, что да. Тогда я ему сказал: «Есть ли хоть какие-нибудь черти в этом мире, которых ты не знаешь?» Услышав это, он улыбнулся, но ничего не ответил.
Показания Гийома Маурса перед Жаком Фурнье, октябрь 1321 года
Юный, еще младше, чем мой брат Арнот, Гийом Бэйль, кажется, был горд и счастлив работать вместе с Пейре Маури. И когда я встречал его раз-другой этой зимой, в овчарнях или у одной из наших хозяек, в Калиг или в другом месте, и спрашивал его, как дела,- ведь мальчик из Монтайю в глубине этих сарацинских земель всегда был для меня чем-то вроде младшего брата - от отвечал мне, что Пейре Маури - это король пастухов, что он всегда дает хорошие советы и в его обществе приятно находиться, что он излучает радушие и уверенность. Никогда Пейре не был груб с мальчиком, никогда не злился на него, терпеливо исправлял его ошибки, обучал его, как правильно думать, правильно действовать, где найти хорошее лекарство, хороший источник и путеводную звезду.
- Но у него есть некоторые странности… - сказал мне однажды пастушок, - у него есть некоторые странности…
И он поднял на меня удивленные, голубые, как у девицы глаза. Да и девиц-то таких в этих землях не сыскать. Я попросил его разъяснить, что он имеет в виду, и когда он это сделал, я расхохотался, потому что узнал своего друга Пейре Маури за этими нерешительными словами:
- Он часто исчезает, и оставляет на мою ответственность всех животных, в том числе и своих марранов. Конечно, он меня всегда предупреждает. Он говорит мне, что ему нужно пойти в город купить можжевелового масла или настойки, а там навестить кума или крестника, в Тортозе или Фликсе. Но я никогда не знаю, когда он вернется. Он может уйти и пропасть на много дней, а я даже не знаю, куда. Потом он возвращается так же тихо, как и уходит. И ничего мне не рассказывает…
Я отсмеялся и похлопал его по плечу:
- Ничего не поделаешь, малыш, таков уж он есть, Пейре Маури. Лучше будет, если ты приспособишься к нему, он никогда не изменится. Это его жизнь, и она намного сложнее, чем ты можешь себе вообразить. О настоящей жизни Пейре Маури полностью не знает никто, ни ты, ни даже я, его старый товарищ… Нужно принять его таким, каков он есть. Ты сам сказал: король пастухов!
Конечно же, я был не совсем искренен. Я знал о жизни Пейре Маури немного больше, чем дал понять юному Гийому Бэйлю. Но даже я всего не знал. Пейре доверял мне и немного делился со мной своей тайной жизнью, которую, возможно, не доверил бы другому. Я знал некоторые подробности его опасных путешествий: он ходил к доброму человеку Белибасту и его убогим верующим, к которым и я сам в той или иной мере принадлежал. Пастухи или беженцы, все мы были обломками Монтайю, беглецами от великой травли, тоскующими по набожным тайнам нашего детства, по этим поцелуям мира и проповедям, звучащим в глубине фоганий наших матерей. А молодое поколение ничего этого не знает, и не может понять по-настоящему. Эти мальчики слишком молоды для того, чтобы хранить память о былых привязанностях, и ничто не стучит в их сердце, ни прах, ни пепел.
Много раз на протяжении этой зимы, пока мой брат Арнот пас овец Раймонда Барри на равнине Пенисколы, и без ведома юного Гийома Бэйля, охранявшего марранов в долине Калиг, я сам ходил вместе с Пейре Маури в Сан Матео или Морелью. У его тети, спасшейся из Мура Каркассона храброй Гильельмы Марти из Монтайю (которую теперь надо было называть Матевой из Сердани), я раз или два видел Гийома Белибаста. Он тоже выдавал себя за законопослушного ремесленника-гребенщика, который посещает низину, чтобы запастись тростником. В этом доме толклось множество народу, и все в Сан Матео называли его домом серданьцев. Одни останавливались там на несколько ночей, другие - просто пообедать. Большинство из них были окситанцами - людьми из Сабартес, графства Фуа, Кузеран или Тулузен. Кое-кто даже рисковал произносить слова, которые могли бы принести им серьезные неприятности: как вот, например, молодой священник, заявивший, что он - из Тулузы, а говоривший, как уроженец Сен-Жирон. Он даже проповедовал за столом с уверенностью попа, но говорил, как хороший еретический верующий.
Я встретил также этого невысокого молодого человека из Акса, с черными волосами и ясными глазами. Его звали Арнот Бэйль, и я не обратил на него особого внимания, пока на следующий день после Пасхи Пейре Маури не повел меня покупать башмаки в мастерскую, где тот работал. У вдовы Марти часто бывало много народу. Я едва повернул голову в его сторону, я спешил вернуться к своим баранам и своему брату. Мы явились сюда два дня тому назад, Пейре Маури и я, в обществе Раймонда Изаура, который пришел за нами из Калиг и сказал, что нам просто необходимо отпраздновать Пасху в Сан Матео - потому что там будет Монсеньор Морельи.
По дороге мы говорили о проблемах Пейре: он практически не смог извлечь ни малейшей выгоды из того, что передал тете по договору овец. В первый год умерли почти все ягнята; на следующий - одна овца из двух. Тетя Гильельма даже ходила советоваться к сарацинскому ворожею. Чтобы узнать, не навел ли кто порчу…
Теперь она неохотно отдавала племяннику половину шкур и шерсти, которые была ему должна. Я чувствовал, что Пейре больно от того, что друзья воспользовались его доверием. Я слышал горечь в его уклончивых словах. То, что тетя пыталась делать свои делишки за спиной племянника, глубоко печалило Пейре. Но было еще хуже: я видел этот внутренний шок, который всегда присутствовал в Пейре, и со временем только усугублялся и обострялся. Мне не нужно было много думать, чтобы понять, что этот шок был связан с его старым товарищем Гийомом Белибастом, ставшим добрым человеком. Значит, это он использовал все свое влияние на тетю Гильельму, чтобы заполучить большую партию этого добра.
- Так не принято делать между нами! - повторял Пейре, ступая широким шагом и сжимая посох в руке. - Он прекрасно знает, что все мое - это его, и что верующие и добрые люди должны жить как братья между собой, всё разделяя в случае нужды.
Он сам, Пейре Маури, действительно делил все, что имел, - когда он вообще что-то имел, если не терял всего, как это бывало с ним - со своими братьями, крестными, кумовьями, друзьями, и особенно добрыми людьми. Это-то я уже знал точно. Самую лучшую одежду, которую можно было сшить из принадлежавшей ему шерсти, он никогда не оставлял себе. Мой друг постоянно заботился о том, чтобы Монсеньор Морельи имел все необходимое: штаны, рубахи, камзолы и даже башмаки и хорошие плащи. От меня он ничего не скрывал. Однажды он признался мне, что с тех пор, как он стал вести жизнь пастуха, он одел на собственные деньги как минимум тринадцать добрых христиан. А теперь большинство этих добрых христиан, добавил он, вздыхая, молятся за него перед лицом Отца Небесного.
На следующий день после Пасхи, когда мы возвращались на пастбище, из дома серданьцев нас вышло трое. Как я уже говорил, мы повстречали здесь множество людей, и у меня голова шла кругом. Я надеялся, вернувшись к своим баранам, обрести хоть немного покоя. За обедом за столом сидела дюжина, а то и все пятнадцать человек. Само собой, добрый человек из предосторожности прятался в комнате, поскольку не был уверен во всех гостях. Он вышел только вечером, когда остались все свои, то есть, большая группа верующих. Прежде всего, там был Пейре Маури и его семья, затем еще Раймонд Изаура, не говоря уже об этом молодом Арноте Бэйле, которого я едва знал. Ну, еще и я, может, не очень убежденный верующий, зато верный. Что же до этого попа из Сен-Жирон, то в тот вечер он не присутствовал на проповеди Монсеньора Морельи, но я видел, как он несколько раз заходил в комнату, где днем прятался добрый человек. Ясное дело, что этот священник вряд ли собирал много десятины в Кузеран, и вовсе не для благочестивого паломничества в Сен-Коломб-де-Кероль или в монастырь Богоматери Монсерратской явился он в эти края…
На пасхальную трапезу остались только свои - то есть, семь или восемь человек. Разумеется, чтобы угодить Монсеньору, подали рыбу: утром я видел, как Гильельма Марти чистила и готовила ската с распластанными крыльями, и я обеспокоился. На Пасху не едят рыбу. Что, в загоне этого дома уже не осталось ни одного ягненка? К тому же, я бы не сказал, что люблю рыбу. В общем, я попросил хозяйку послать одного из ее сыновей в город и купить чего-нибудь на мой вкус. Вскоре он вернулся с козьей печенью, которую она согласилась приготовить. А поскольку меня угощали, то и я предлагал всем гостям попробовать моей еды.
Тем временем, я навострил уши и слушал, как двое Пейре Маури, дядя и племянник, обмениваются тяжелыми, словно пущенные из пращи камни, словами. Разговор шел об одной их родственнице по имени Жоана. Пейре мне сказал потом, что это одна из его кузин, дочь тети Мерсенды, которая жила в Бесейте. Она очень нервная и сварливая женщина. Дядя говорил, что у него создалось впечатление, что она немного утихла. А племянник без перерыва повторял одно и то же предложение, настаивая на том, что он уже давно говорил об этом: он готов увести эту Жоану в Монтайю, если она того захочет…
Но я знаю, что ему так и не выпала возможность это сделать.
В понедельник, на следующих день после Пасхи, когда для пастухов настало время подняться из-за стола и выйти из дома, Пейре обнял Арнота Бэйля за плечи и стал объяснять мне, что этот молодой человек зарабатывает на жизнь ремеслом башмачника, и что несколько недель назад он заказал у него пару хороших башмаков, которую хотел бы забрать перед тем, как вернуться на пастбище. И мы втроем вошли в город через ворота и поднялись по большой центральной улице Сан Матео, достаточно тихой в этот послепраздничный день. Невысокий молодой черноволосый человек, ставший башмачником, шел первым. Он вел себя очень естественно и был одет даже с некоторой изысканностью. Когда я потянул его за рукав отлично сидящего камзола, он обернулся ко мне, и я увидел его приятное улыбающееся лицо, гладко выбритые щеки и едва пробивающуюся черную бородку.
- Так значит, ты из Акса?
По его лицу словно бы пробежала волна, и я уловил мимолетное выражение страха - а может быть, просто стеснения. Как бы там нибыло, он просто ответил мне да. Без уточнения причин, зачем он пришел к нам.
Но меня в этот момент больше интересовала мастерская башмачника, куда мы зашли вслед за этим Арнотом Бэйлем. Я всегда любил нюхать и трогать кожу. Эта кожа сарацинских земель намного лучше кожи наших нищих гор. В любом случае, башмаки, которые Арнот Бэйль выставил перед Пейре Маури, были просто потрясающими. Красивые и крепкие. Юноша хорошо поработал, нужно будет и мне заказать у него подобные. Сделанные из цельного куска кордовской кожи, плотные, мягкие, блестящие, с толстыми подошвами, тщательно пригнанными, подклеенными и прошитыми. Пейре взвешивал их на руке, поворачивал так и сяк, взгляд у него сиял. Он колебался, засунуть ли их в котомку или одеть прямо сейчас.
- Хорошие башмаки! - сказал молодой башмачник. - Но те первые, которые Вы купили у меня несколькими неделями ранее, были еще лучше. Зачем Вы заказали другую пару?
- Первые, - просто ответил Пейре, - я отдал Монсеньору Морельи. - И вновь я увидел, как по лицу Арнота Бэйля пробежало облачко. Потом молодой человек справился с собой, и принялся убеждать Пейре, в то время, как я бессильно вздыхал.
- Вам нужно было оставить лучшую пару для себя. С Вашим ремеслом пастуха, когда Вы постоянно ходите по лесам и пастбищам, Вам нужны особенно крепкие башмаки. Достаточно было оставить для Монсеньора более простую пару. Он всегда в своей мастерской и не особенно их использует…
Но не тут-то было. Когда я увидел, как Пейре Маури кладет пару новых башмаков на лавку башмачника и опирается обоими локтями о прилавок, сделав глубокий вдох, я понял, что лекция будет долгой и поучительной. Я хорошо знал своего друга, и, зевая про себя, искал, на чем бы это остановить взгляд, чтобы отвлечься. Я как раз пошел вглубь мастерской башмачника, рассматривая прекрасную кожу. Но против воли я ловил себя на том, что с некоторым интересом прислушиваюсь к речам Пейре. Конечно же, его монолог был очень предсказуем, а выводы до чертиков моральными - но, по крайней мере, образ, который он применил, был новым и достаточно удивительным. Мне уже даже стало любопытно, как он из всего этого выпутается. Башня с фундаментом из башмаков! Надо же такое придумать… Но Пейре Маури был способен и не на такую изощренную риторику.
Ясные глаза Арнота Бэйля расширились от удивления.
- Послушай меня, Арнот. Но вначале ответь на простой вопрос: если ты собираешься построить башню, на каком уровне стена должна быть более толстой и крепкой? Снизу или сверху?
- Снизу, - без колебаний и уверенно ответил молодой человек. - Ясное дело!
- Хорошо, - повторил Пейре. - Так же следует поступать и со своей душой. Ты должен строить ее как башню, следя за тем, чтобы ее фундамент был крепким, а основания самыми лучшими. И не следует беспокоиться о том, что сеять и жать, когда ты думаешь о ней, ибо это - самая благородная часть твоего бытия, которая пребудет вовек, а не о благе твоего тела и земной жизни, которая всего лишь преходящая иллюзия. Ты понимаешь это? Именно по этой причине я отдал лучшую пару башмаков Монсеньору. Мои ноги - да в них нет ничего благородного, в моих ногах. Как и все мое тело, они устанут и рано или поздно откажутся служить мне. Я не должен уж так заботиться о своих ногах! Наоборот, если я буду делать добро и давать щедрые дары Церкви Божьей, моя душа только укрепится. А в небесах добрые христиане молятся за мою душу. Лучше подумай о том, чтобы поступать, как я, Арнот.
Башмачник казался растерянным. Спрашивал ли он себя, приведут ли эти башмаки на небо, к Богу?
Но он задал немного другой вопрос:
- Когда Монсеньор Морельи будет умирать, нужен ли будет другой добрый человек, чтобы помочь ему?
- Арнот, - ответствовал Пейре Маури, - Арнот, ты должен знать, что если он сможет позвать другого доброго человека для помощи, он его позовет, но это не будет земной помощью, но только духовной. Поверь мне, его душа хорошо вооружена, и она не боится ни огня, ни молний, ни демонов. Демоны ничего не смогут сделать против нее, видя, как она, сияя, поднимается к Отцу Небесному. И сорок восемь ангелов придут принять его душу и протянут ему золотую корону, обрамленную драгоценными каменьями…
Мы онемели… Откуда мой друг Пейре знает все эти подробности? Может быть, от всех этих добрых людей, с которыми он подолгу разговаривал и которых часто встречал, давал им щедрые дары, но большинство из них было сожжено. Но теперь они моляться за него Богу в самых вышних небесах.
Он выдохся. Опустил голову, едва улыбаясь, расслабился, снова взял в руки новые красивые башмаки, машинально закатал рукава, прежде чем положить их вглубь большой котомки. Затем порылся за поясом, чтобы достать кошель. А я смотрел на Арнота Бэйля, который все пялился на Пейре. Внезапно его лицо показалось мне далеким, сердитым и невыразительным. И это лицо беспокоило меня больше, чем его молчание. Я не мог отделаться от мысли, что этот молодой человек алчет исключительно материальных благ и удовольствий.
Он был холодным.
Немного позже, когда горы поголубели и позолотились после полудня, а дороги наши разошлись - Пейре направлялся в Калиг, чтобы, наконец, успокоить малыша Гийома Бэйля, а я шел дальше приморским пастбищем, где меня ждал мой брат Арнот Маурс, - немного позже, перед тем, как расстаться с моим товарищем, я опять вспомнил молодого башмачника.
Я рылся в памяти, чтобы понять, из каких он Бэйлей. Этот Арнот явно не был Бэйлем из Монтайю. А Бэйлей из Акса было не так уж много.
Нужно ли его называть Арнотом Сикре, по имени его отца, или он смело выбрал имя своей матери?
Я спросил Пейре:
- Этот Арнот, не сын ли он На Себелии Бэйль, подруги еретиков, которую сожгли как нераскаявшуюся в Каркассоне?
- Ну да, - ответил мой друг. - И если он будет следовать путем своей матери, то станет лучшим из нас и достигнет счастливого конца.
Я хлопнул его по плечу:
- Есть ли еще какие-нибудь черти в этом мире, каких бы ты не знавал и не встречал?
Его ответ был всего лишь уверткой - но кто знает, что прячется за улыбкой Пейре Маури?
- Начиная с тебя!
ГИЙОМ МАУРС - САН МАТЕО, ВЕЛИКИЙ ПОСТ 1318 ГОДА
Я спросил [у Пейре], кто продал ему эти башмаки. Он ответил, что это сын Себелии Бэйль из Акса. Я спросил его: «Эта Себелия, его мать, эта та самая, которую сожгли в Каркассоне?» Он ответил, что да. Тогда я ему сказал: «Есть ли хоть какие-нибудь черти в этом мире, которых ты не знаешь?» Услышав это, он улыбнулся, но ничего не ответил.
Показания Гийома Маурса перед Жаком Фурнье, октябрь 1321 года
Юный, еще младше, чем мой брат Арнот, Гийом Бэйль, кажется, был горд и счастлив работать вместе с Пейре Маури. И когда я встречал его раз-другой этой зимой, в овчарнях или у одной из наших хозяек, в Калиг или в другом месте, и спрашивал его, как дела,- ведь мальчик из Монтайю в глубине этих сарацинских земель всегда был для меня чем-то вроде младшего брата - от отвечал мне, что Пейре Маури - это король пастухов, что он всегда дает хорошие советы и в его обществе приятно находиться, что он излучает радушие и уверенность. Никогда Пейре не был груб с мальчиком, никогда не злился на него, терпеливо исправлял его ошибки, обучал его, как правильно думать, правильно действовать, где найти хорошее лекарство, хороший источник и путеводную звезду.
- Но у него есть некоторые странности… - сказал мне однажды пастушок, - у него есть некоторые странности…
И он поднял на меня удивленные, голубые, как у девицы глаза. Да и девиц-то таких в этих землях не сыскать. Я попросил его разъяснить, что он имеет в виду, и когда он это сделал, я расхохотался, потому что узнал своего друга Пейре Маури за этими нерешительными словами:
- Он часто исчезает, и оставляет на мою ответственность всех животных, в том числе и своих марранов. Конечно, он меня всегда предупреждает. Он говорит мне, что ему нужно пойти в город купить можжевелового масла или настойки, а там навестить кума или крестника, в Тортозе или Фликсе. Но я никогда не знаю, когда он вернется. Он может уйти и пропасть на много дней, а я даже не знаю, куда. Потом он возвращается так же тихо, как и уходит. И ничего мне не рассказывает…
Я отсмеялся и похлопал его по плечу:
- Ничего не поделаешь, малыш, таков уж он есть, Пейре Маури. Лучше будет, если ты приспособишься к нему, он никогда не изменится. Это его жизнь, и она намного сложнее, чем ты можешь себе вообразить. О настоящей жизни Пейре Маури полностью не знает никто, ни ты, ни даже я, его старый товарищ… Нужно принять его таким, каков он есть. Ты сам сказал: король пастухов!
Конечно же, я был не совсем искренен. Я знал о жизни Пейре Маури немного больше, чем дал понять юному Гийому Бэйлю. Но даже я всего не знал. Пейре доверял мне и немного делился со мной своей тайной жизнью, которую, возможно, не доверил бы другому. Я знал некоторые подробности его опасных путешествий: он ходил к доброму человеку Белибасту и его убогим верующим, к которым и я сам в той или иной мере принадлежал. Пастухи или беженцы, все мы были обломками Монтайю, беглецами от великой травли, тоскующими по набожным тайнам нашего детства, по этим поцелуям мира и проповедям, звучащим в глубине фоганий наших матерей. А молодое поколение ничего этого не знает, и не может понять по-настоящему. Эти мальчики слишком молоды для того, чтобы хранить память о былых привязанностях, и ничто не стучит в их сердце, ни прах, ни пепел.
Много раз на протяжении этой зимы, пока мой брат Арнот пас овец Раймонда Барри на равнине Пенисколы, и без ведома юного Гийома Бэйля, охранявшего марранов в долине Калиг, я сам ходил вместе с Пейре Маури в Сан Матео или Морелью. У его тети, спасшейся из Мура Каркассона храброй Гильельмы Марти из Монтайю (которую теперь надо было называть Матевой из Сердани), я раз или два видел Гийома Белибаста. Он тоже выдавал себя за законопослушного ремесленника-гребенщика, который посещает низину, чтобы запастись тростником. В этом доме толклось множество народу, и все в Сан Матео называли его домом серданьцев. Одни останавливались там на несколько ночей, другие - просто пообедать. Большинство из них были окситанцами - людьми из Сабартес, графства Фуа, Кузеран или Тулузен. Кое-кто даже рисковал произносить слова, которые могли бы принести им серьезные неприятности: как вот, например, молодой священник, заявивший, что он - из Тулузы, а говоривший, как уроженец Сен-Жирон. Он даже проповедовал за столом с уверенностью попа, но говорил, как хороший еретический верующий.
Я встретил также этого невысокого молодого человека из Акса, с черными волосами и ясными глазами. Его звали Арнот Бэйль, и я не обратил на него особого внимания, пока на следующий день после Пасхи Пейре Маури не повел меня покупать башмаки в мастерскую, где тот работал. У вдовы Марти часто бывало много народу. Я едва повернул голову в его сторону, я спешил вернуться к своим баранам и своему брату. Мы явились сюда два дня тому назад, Пейре Маури и я, в обществе Раймонда Изаура, который пришел за нами из Калиг и сказал, что нам просто необходимо отпраздновать Пасху в Сан Матео - потому что там будет Монсеньор Морельи.
По дороге мы говорили о проблемах Пейре: он практически не смог извлечь ни малейшей выгоды из того, что передал тете по договору овец. В первый год умерли почти все ягнята; на следующий - одна овца из двух. Тетя Гильельма даже ходила советоваться к сарацинскому ворожею. Чтобы узнать, не навел ли кто порчу…
Теперь она неохотно отдавала племяннику половину шкур и шерсти, которые была ему должна. Я чувствовал, что Пейре больно от того, что друзья воспользовались его доверием. Я слышал горечь в его уклончивых словах. То, что тетя пыталась делать свои делишки за спиной племянника, глубоко печалило Пейре. Но было еще хуже: я видел этот внутренний шок, который всегда присутствовал в Пейре, и со временем только усугублялся и обострялся. Мне не нужно было много думать, чтобы понять, что этот шок был связан с его старым товарищем Гийомом Белибастом, ставшим добрым человеком. Значит, это он использовал все свое влияние на тетю Гильельму, чтобы заполучить большую партию этого добра.
- Так не принято делать между нами! - повторял Пейре, ступая широким шагом и сжимая посох в руке. - Он прекрасно знает, что все мое - это его, и что верующие и добрые люди должны жить как братья между собой, всё разделяя в случае нужды.
Он сам, Пейре Маури, действительно делил все, что имел, - когда он вообще что-то имел, если не терял всего, как это бывало с ним - со своими братьями, крестными, кумовьями, друзьями, и особенно добрыми людьми. Это-то я уже знал точно. Самую лучшую одежду, которую можно было сшить из принадлежавшей ему шерсти, он никогда не оставлял себе. Мой друг постоянно заботился о том, чтобы Монсеньор Морельи имел все необходимое: штаны, рубахи, камзолы и даже башмаки и хорошие плащи. От меня он ничего не скрывал. Однажды он признался мне, что с тех пор, как он стал вести жизнь пастуха, он одел на собственные деньги как минимум тринадцать добрых христиан. А теперь большинство этих добрых христиан, добавил он, вздыхая, молятся за него перед лицом Отца Небесного.
На следующий день после Пасхи, когда мы возвращались на пастбище, из дома серданьцев нас вышло трое. Как я уже говорил, мы повстречали здесь множество людей, и у меня голова шла кругом. Я надеялся, вернувшись к своим баранам, обрести хоть немного покоя. За обедом за столом сидела дюжина, а то и все пятнадцать человек. Само собой, добрый человек из предосторожности прятался в комнате, поскольку не был уверен во всех гостях. Он вышел только вечером, когда остались все свои, то есть, большая группа верующих. Прежде всего, там был Пейре Маури и его семья, затем еще Раймонд Изаура, не говоря уже об этом молодом Арноте Бэйле, которого я едва знал. Ну, еще и я, может, не очень убежденный верующий, зато верный. Что же до этого попа из Сен-Жирон, то в тот вечер он не присутствовал на проповеди Монсеньора Морельи, но я видел, как он несколько раз заходил в комнату, где днем прятался добрый человек. Ясное дело, что этот священник вряд ли собирал много десятины в Кузеран, и вовсе не для благочестивого паломничества в Сен-Коломб-де-Кероль или в монастырь Богоматери Монсерратской явился он в эти края…
На пасхальную трапезу остались только свои - то есть, семь или восемь человек. Разумеется, чтобы угодить Монсеньору, подали рыбу: утром я видел, как Гильельма Марти чистила и готовила ската с распластанными крыльями, и я обеспокоился. На Пасху не едят рыбу. Что, в загоне этого дома уже не осталось ни одного ягненка? К тому же, я бы не сказал, что люблю рыбу. В общем, я попросил хозяйку послать одного из ее сыновей в город и купить чего-нибудь на мой вкус. Вскоре он вернулся с козьей печенью, которую она согласилась приготовить. А поскольку меня угощали, то и я предлагал всем гостям попробовать моей еды.
Тем временем, я навострил уши и слушал, как двое Пейре Маури, дядя и племянник, обмениваются тяжелыми, словно пущенные из пращи камни, словами. Разговор шел об одной их родственнице по имени Жоана. Пейре мне сказал потом, что это одна из его кузин, дочь тети Мерсенды, которая жила в Бесейте. Она очень нервная и сварливая женщина. Дядя говорил, что у него создалось впечатление, что она немного утихла. А племянник без перерыва повторял одно и то же предложение, настаивая на том, что он уже давно говорил об этом: он готов увести эту Жоану в Монтайю, если она того захочет…
Но я знаю, что ему так и не выпала возможность это сделать.
В понедельник, на следующих день после Пасхи, когда для пастухов настало время подняться из-за стола и выйти из дома, Пейре обнял Арнота Бэйля за плечи и стал объяснять мне, что этот молодой человек зарабатывает на жизнь ремеслом башмачника, и что несколько недель назад он заказал у него пару хороших башмаков, которую хотел бы забрать перед тем, как вернуться на пастбище. И мы втроем вошли в город через ворота и поднялись по большой центральной улице Сан Матео, достаточно тихой в этот послепраздничный день. Невысокий молодой черноволосый человек, ставший башмачником, шел первым. Он вел себя очень естественно и был одет даже с некоторой изысканностью. Когда я потянул его за рукав отлично сидящего камзола, он обернулся ко мне, и я увидел его приятное улыбающееся лицо, гладко выбритые щеки и едва пробивающуюся черную бородку.
- Так значит, ты из Акса?
По его лицу словно бы пробежала волна, и я уловил мимолетное выражение страха - а может быть, просто стеснения. Как бы там нибыло, он просто ответил мне да. Без уточнения причин, зачем он пришел к нам.
Но меня в этот момент больше интересовала мастерская башмачника, куда мы зашли вслед за этим Арнотом Бэйлем. Я всегда любил нюхать и трогать кожу. Эта кожа сарацинских земель намного лучше кожи наших нищих гор. В любом случае, башмаки, которые Арнот Бэйль выставил перед Пейре Маури, были просто потрясающими. Красивые и крепкие. Юноша хорошо поработал, нужно будет и мне заказать у него подобные. Сделанные из цельного куска кордовской кожи, плотные, мягкие, блестящие, с толстыми подошвами, тщательно пригнанными, подклеенными и прошитыми. Пейре взвешивал их на руке, поворачивал так и сяк, взгляд у него сиял. Он колебался, засунуть ли их в котомку или одеть прямо сейчас.
- Хорошие башмаки! - сказал молодой башмачник. - Но те первые, которые Вы купили у меня несколькими неделями ранее, были еще лучше. Зачем Вы заказали другую пару?
- Первые, - просто ответил Пейре, - я отдал Монсеньору Морельи. - И вновь я увидел, как по лицу Арнота Бэйля пробежало облачко. Потом молодой человек справился с собой, и принялся убеждать Пейре, в то время, как я бессильно вздыхал.
- Вам нужно было оставить лучшую пару для себя. С Вашим ремеслом пастуха, когда Вы постоянно ходите по лесам и пастбищам, Вам нужны особенно крепкие башмаки. Достаточно было оставить для Монсеньора более простую пару. Он всегда в своей мастерской и не особенно их использует…
Но не тут-то было. Когда я увидел, как Пейре Маури кладет пару новых башмаков на лавку башмачника и опирается обоими локтями о прилавок, сделав глубокий вдох, я понял, что лекция будет долгой и поучительной. Я хорошо знал своего друга, и, зевая про себя, искал, на чем бы это остановить взгляд, чтобы отвлечься. Я как раз пошел вглубь мастерской башмачника, рассматривая прекрасную кожу. Но против воли я ловил себя на том, что с некоторым интересом прислушиваюсь к речам Пейре. Конечно же, его монолог был очень предсказуем, а выводы до чертиков моральными - но, по крайней мере, образ, который он применил, был новым и достаточно удивительным. Мне уже даже стало любопытно, как он из всего этого выпутается. Башня с фундаментом из башмаков! Надо же такое придумать… Но Пейре Маури был способен и не на такую изощренную риторику.
Ясные глаза Арнота Бэйля расширились от удивления.
- Послушай меня, Арнот. Но вначале ответь на простой вопрос: если ты собираешься построить башню, на каком уровне стена должна быть более толстой и крепкой? Снизу или сверху?
- Снизу, - без колебаний и уверенно ответил молодой человек. - Ясное дело!
- Хорошо, - повторил Пейре. - Так же следует поступать и со своей душой. Ты должен строить ее как башню, следя за тем, чтобы ее фундамент был крепким, а основания самыми лучшими. И не следует беспокоиться о том, что сеять и жать, когда ты думаешь о ней, ибо это - самая благородная часть твоего бытия, которая пребудет вовек, а не о благе твоего тела и земной жизни, которая всего лишь преходящая иллюзия. Ты понимаешь это? Именно по этой причине я отдал лучшую пару башмаков Монсеньору. Мои ноги - да в них нет ничего благородного, в моих ногах. Как и все мое тело, они устанут и рано или поздно откажутся служить мне. Я не должен уж так заботиться о своих ногах! Наоборот, если я буду делать добро и давать щедрые дары Церкви Божьей, моя душа только укрепится. А в небесах добрые христиане молятся за мою душу. Лучше подумай о том, чтобы поступать, как я, Арнот.
Башмачник казался растерянным. Спрашивал ли он себя, приведут ли эти башмаки на небо, к Богу?
Но он задал немного другой вопрос:
- Когда Монсеньор Морельи будет умирать, нужен ли будет другой добрый человек, чтобы помочь ему?
- Арнот, - ответствовал Пейре Маури, - Арнот, ты должен знать, что если он сможет позвать другого доброго человека для помощи, он его позовет, но это не будет земной помощью, но только духовной. Поверь мне, его душа хорошо вооружена, и она не боится ни огня, ни молний, ни демонов. Демоны ничего не смогут сделать против нее, видя, как она, сияя, поднимается к Отцу Небесному. И сорок восемь ангелов придут принять его душу и протянут ему золотую корону, обрамленную драгоценными каменьями…
Мы онемели… Откуда мой друг Пейре знает все эти подробности? Может быть, от всех этих добрых людей, с которыми он подолгу разговаривал и которых часто встречал, давал им щедрые дары, но большинство из них было сожжено. Но теперь они моляться за него Богу в самых вышних небесах.
Он выдохся. Опустил голову, едва улыбаясь, расслабился, снова взял в руки новые красивые башмаки, машинально закатал рукава, прежде чем положить их вглубь большой котомки. Затем порылся за поясом, чтобы достать кошель. А я смотрел на Арнота Бэйля, который все пялился на Пейре. Внезапно его лицо показалось мне далеким, сердитым и невыразительным. И это лицо беспокоило меня больше, чем его молчание. Я не мог отделаться от мысли, что этот молодой человек алчет исключительно материальных благ и удовольствий.
Он был холодным.
Немного позже, когда горы поголубели и позолотились после полудня, а дороги наши разошлись - Пейре направлялся в Калиг, чтобы, наконец, успокоить малыша Гийома Бэйля, а я шел дальше приморским пастбищем, где меня ждал мой брат Арнот Маурс, - немного позже, перед тем, как расстаться с моим товарищем, я опять вспомнил молодого башмачника.
Я рылся в памяти, чтобы понять, из каких он Бэйлей. Этот Арнот явно не был Бэйлем из Монтайю. А Бэйлей из Акса было не так уж много.
Нужно ли его называть Арнотом Сикре, по имени его отца, или он смело выбрал имя своей матери?
Я спросил Пейре:
- Этот Арнот, не сын ли он На Себелии Бэйль, подруги еретиков, которую сожгли как нераскаявшуюся в Каркассоне?
- Ну да, - ответил мой друг. - И если он будет следовать путем своей матери, то станет лучшим из нас и достигнет счастливого конца.
Я хлопнул его по плечу:
- Есть ли еще какие-нибудь черти в этом мире, каких бы ты не знавал и не встречал?
Его ответ был всего лишь уверткой - но кто знает, что прячется за улыбкой Пейре Маури?
- Начиная с тебя!