Сарацинские города. Часть 1. Глава 15

[guillelme]

ГЛАВА 15

ГИЙОМ МАУРС - ЗИМОВЬЕ 1316-1317 ГОДОВ, ПЛАНА ДЕ ЛЯ СЕНЬЯ

Три или четыре года […] я вынашивал планы убить покойного Пейре Клерга, приходского священника Монтайю, с помощью наемных убийц, которых я привел с собой с земель монсеньора де Жоза. Одного из них звали Коми, а второго Пере. Я оставил их в Аксе […] Я бы сделал это, если бы мог, если бы не отказался от этой затеи по просьбе моего брата Пейре […], и также потому, что нам не выдалось подходящего случая.

Показания Гийома Маурса перед Жаком Фурнье, октябрь 1321 года

Когда Пейре пересказал мне слова, которыми старый Понс Клерг огорошил его отца, Раймонда Маури, касательно этого чертового попа из Монтайю, я почувствовал взрыв бешенства, а потом меня охватило холодное желание убить.


- Вот видишь! - вскричал я. - Собственный отец считает его бесчестным попом! Коварным предателем! Эти Клерги, они все такие, один стоит другого. Но я хочу свести счеты с этим попом. И я с ним рассчитаюсь. Слово Гийома Маурса, я ему отомщу…

Пейре Маури продолжал говорить со мной, но я словно не слышал его, охваченный ненавистью к предателю, который продал Инквизиции моих отца и брата, сделал так, чтобы моей матери отрезали язык, и продолжал во главе своего клана править тем, что еще осталось от Монтайю. Много лет я пестовал свою ненависть, чтобы она не утихла. Нужно сказать, это было не так уж тяжело. Нужно было действовать. Я прервал Пейре Маури и грубо спросил его, понимает ли он, что Пейре Клерг хитрит, чтобы погубить его, как и других, и готов ли он помочь мне покарать попа и покончить с ним. Он посмотрел на меня так, как если бы не понял. Я настаивал: свершить акт справедливости! Решить вопрос окончательно.

В шуме и гаме таверны Пючсерда никто не мог нас услышать. Я продолжал говорить, даже не понижая голоса. У меня было странное чувство, как будто кто-то другой говорит вместо меня - а я слушаю самого себя, и мне хочется слушать этого другого меня, который говорил о смерти тихим, но ясным голосом. Пейре Маури тоже его слушал. Его лицо было неподвижным, словно у статуи на портале церкви, и внезапно оно ожило.

- Не говори об убийстве, - сказал Пейре. - Никогда. Никогда не следует осуждать на смерть ни одного человека, даже инквизитора. Нет худшего зла, чем убийство. Оставь это злым людям. Добрый человек Жаум, юный святой, говорил, что делать кому-либо такое зло - это страшный грех, что даже с дьяволом нельзя поступать таким образом!

Я знал, что мне нечего ждать от Пейре Маури. Слишком уж близко он принимал к сердцу эту нежизненную и непрактичную мудрость добрых людей. Тех, кто верили, что Евангелия написаны и для бедных. Для пастухов. Но я ощутил, что мои злоба и ненависть уменьшились. Я слушал, как он заговорил о другом, о том, что он собирается наняться пастухом еще на одну зиму. Что он уже опять ударил по рукам с тем же Арнотом Фором во время ярмарки на святого Михаила. Скотовод не очень-то ломался: у него не было никого на примете на следующую зиму. И когда Пейре пришел к нему, то он не возражал. «Я теперь всегда буду свободным!» - бросил мне Пейре, оставаясь серьезным. Он сказал, что вначале спустится с овцами этого Арнота от Пючсерда до пастбищ Тортозы. Я подтвердил, что тоже буду там с отарой Берната де Женебра. Я даже начал втягиваться в разговор. Я повторил, что останусь пастухом у Берната де Женебра из Бага. Что я приду с пастбищ Гозуль, в Сьерра де Кади. И что я тоже пойду зимовать в низовья реки Эбре. Я даже заметил Пейре, что, вероятно, в последний раз за несколько лет мы перезимуем на равнине возле Тортозы. Что пастбища там быстро истощаются. Пейре согласился, заявив, что, наверное, теперь нужно идти немного ниже по реке, как мы уже делали недавно, когда переходили Эбре по пути от пастбищ Фликса к пастбищам Тортозы. Потом он поднялся, посреди шума, гама и дыма, потянулся по своему обыкновению, тряхнул головой, отодвинул лавку и потянул меня к выходу из корчмы. Там, снаружи, уже наступила ночь. Холодная, как бывает в Пючсерда в сентябре.

Пейре Маури расстался со мной у ворот корчмы, сжав мне плечо и сказав, что ему надо возвращаться к брату Жоану. В слабом свете луны я увидел, как он странно посмотрел на меня, с какой-то растерянностью или озабоченностью, перед тем, как набросить капюшон и удалиться большими мягкими шагами. На следующий день я договорился с двумя завсегдатаями корчмы, которых я знал еще со Сьерра де Кади. С двумя голодными каталонцами с длинными ножами. Пере и Коми. Через несколько дней, прежде чем отправиться к Тортозе, я рискнул спуститься с ними на ярмарку в Акс, чтобы издалека показать им того, кого я желал видеть мертвым.

Сначала это не казалось слишком сложным предприятием. Им достаточно было подойти к нему на расстояние прыжка, или подождать, пока он не приблизиться к ним на расстояние вытянутой руки. Им надо было выследить его, этого чертового попа, даже вместе с его родичами. Чтобы не осталось больше этого чертова семени. Я сам пытался много раз это сделать. Например, много лет назад, в Монтайю, когда я бросил ему вызов на глазах у его отца. Мы пытались выслеживать его с моим братом Раймондом и Жоаном Бенетом, сыном этого бедного Гийома Бенета. Тщетно. Никогда нам не удавалось загнать его в угол. Мы ведь были всего лишь крестьянами. А им, этим черным каталонцам, мастерам клинка, я обещал неплохие деньги. Я готов был продать половину своих овец.

Но и они упустили его. Я должен был уходить, пообещав себе напоследок, что никогда не буду говорить об этом с Пейре Маури.

Я вновь увидел Пейре в овчарнях Плана де Ля Сенья, куда я прибыл со своими теперешними отарами; он там жил уже неделю с людьми Арнота Фора. Я встретил его вместе с этой брюнеткой, которая снова жила в его хижине, но он, по-видимому, собирался уходить. Он не скрывал желания поскорее вернуться к своим родственникам в королевстве Валенсия - дяде и тетям - и особенно, понятное дело, к доброму человеку Гийому Белибасту, называемому Пейре Пеншенье, хотя я видел их ссору в прошлом сезоне.

- Ты уже помирился со своим товарищем?

Пейре улыбнулся. Он сидел на солнце рядом со мной, на плоских камнях террасы. Немного поодаль, возле стены, прячась в тени, сидела за прялкой его брюнетка. Всякий раз, как я видел эту девицу, она была чем-то занята. Не так уж плохо, что Пейре Маури с ней связался. Она занималась его одеждой и повседневными нуждами и делала всю работу по дому; так что она даром не ела свой хлеб. Не говоря уже обо всем остальном, о настоящем ремесле женщины, которым она занималась каждую ночь, на сеннике под крышей летника. Но Пейре не тот человек, с которым можно было пошутить на эту тему. А я, глядя на ее шею, виднеющуюся меж воротом и платком, на гладкую золотистую кожу, думал, что, может, мне стоит последовать примеру своего товарища из Монтайю. Доброго верующего добрых людей.

- Так как, Пейре? Ты нуждаешься в благословении?

Он снова молча улыбнулся. Потом он поднял голову, прищурился, пряча глаза от света, и бросил мне в лицо:

- Мне кажется, все имеют в этом нужду. А ты, Гийом, так даже больше других!

Его слова были для меня как удар хлыста. Я вспомнил наш разговор в корчме Пючсерда. Мое желание убить. Мою ненависть. Увы, благословения добрых людей, которых я случайно встречал, вряд ли способны меня излечить. Даже если иногда меня охватывало чувство ушедшего детства, когда я прижимался лбом к плечу этого странного друга Божьего, этого Гийома Белибаста, бывшего пастуха из Кубьер. Слушая его слова благословения, несмотря на ужасный акцент, которым говорят в Разес. «Я буду молиться Богу за тебя, чтобы Он сделал из тебя доброго христианина…» Но мне казалось, что больше доверия и лучшую веру я бы нашел у доброго человека Раймонда из Тулузы, которого я видел всего-то раз или два.

Я даже помню мимолетный разговор, так, полунамеками, с братом Пейре, молодым Жоаном Маури, который, по-моему, тянулся как бабочка на огонь, к ореолу доброго человека Раймонда. Пейре сказал мне, что в этом сезоне юноша будет пасти овец на пастбищах Монсан. Чтобы пасти зимой отары госпожи Бруниссенды де Сервельо, он вошел в артель вместе с Доменго и Каролем Рючем из Гранадельи. Я не знал, но Пейре ясно дал мне понять, что добрый человек Раймонд тоже проведет зиму в Гранаделья, в доме у Доменго Рюча, и что он, Пейре, договорился об этом со своим старым другом. Но я то прекрасно понял, куда он клонит. Молодой Жоан Маури хочет провести зиму, имея возможность слушать, пить и есть слова доброго человека, а не пасти овец. По мне, это было его дело. Я не задавал вопросов. Если юноша хочет спасти свою душу, то это касается только его. По крайней мере, сейчас. Конечно, я буду настороже, следя, чтобы это не стало опасным для него и всех нас.

Пейре Маури проводил меня в осенних сумерках до загородок последнего загона, и сказал, что завтра утром он оставит животных своим товарищам, а сам отправится в Сан Матео, Бесейте и Морелью. Внезапно стало холодно, а по краям горизонта, бахромой окаймляя холмы, еще светился фиолетовый закат. Перед тем, как уйти к своим овчарням, достаточно далеко расположенным наверху, над большим потоком, я последний раз обернулся. Пейре Маури, стоя неподвижно, махал мне протянутой к небу рукой.

Этот человек был моим другом.

На обратной дороге, прибыв с юга, перед тем, как вернуться к своим баранам и брюнетке, Пейре сделал еще крюк в Тортозу, зайдя к Раймонду де Байасу, где в это время находился и я. Как я понял, он, кроме всего прочего, хотел забрать и свой тяжелый зимний плащ, который оставил там несколько месяцев тому назад перед уходом на пастбище. Он сказал мне, что там, в горах возле Морельи, ужасно холодно. Что он прибыл туда во время праздника Всех Святых, и город показался ему странно молчаливым. Только на маленькой улочке раздавалась одинокая песнь. Еврейская или сарацинская, он даже не знал, какая. Слишком уж похожи их гортанный выговор и плачущая музыка. После того, как мы выпили с нашим хозяином, еще до вечерни, Пейре и я вместе пустились в путь в сторону пастбищ, куда мы хотели прибыть, пока не станет совсем темно. Мост через Эбре был почти пустынным… Пейре, закутанный в большой коричневый баландран, часто оборачивался, чтобы взглянуть на очертания вечерней Тортозы.

- Ты не представляешь себе, какой красивый город Морелья, - все повторял он. Но как я замерз там, на перевале! Я не знал, что Морелья находится так далеко в горах. Возможно, еще выше, чем Монтайю.

По возвращении из своего путешествия в валенсийский край, он не говорил ни о чем, кроме Морельи. О городе доброго человека Пейре Пеншенье. А когда я стал настаивать, чтобы он рассказал что-нибудь о своих дяде и тетях на равнине, и о том, встречал ли он их там, он в нескольких словах описал эту богатую и процветающую местность с плодородной землей и хорошей системой ирригации, созданной множеством сарацинских крестьян, alquerias которых построены лучше, чем на равнинах Эбре. Сказал, что его тетя Гильельма купила достаточно большой дом в Сан Матео: дом хорошо расположен за стенами большой бургады на валенсийской дороге. Что его дядя Пейре Маури живет поблизости и зарабатывает деньги, перевозя ослами товары и грузы. Потом он проворчал, что немного поцапался со своей тетей Гильельмой, которая попыталась присвоить себе всю шерсть от последней стрижки, которую он ей доверил: она всегда пыталась делать свои дела за спиной других. Пейре заявил, что ожидал от добрых верующих Церкви Божьей большей чесности, а не жадности, как от прочих.

Когда я начал зубоскалить по этому поводу, он дал мне тумака, но не сильно… Он еще сказал, что несмотря ни на что, ему больше понравилось у другой тети, Мерсенды, которую он позже навестил в Бесейте, на холмах: Бедняжка не знает, чего ей ждать от своей дочери Жоаны. Та сделалась невыносимой, настоящая чума. Она даже стала угрожать матери. К счастью для тети Мерсенды, ее зять, Бернат Бефай, очень храбрый человек. Он утешает и защищает Мерсенду. Прямо какой-то мир наизнанку…

А потом Пейре снова вернулся к теме Морельи. Далекий и высокий город в скалистых горах Сьерра Маэстра, в дне пути от равнины. Хорошо укрепленный город с внушительными стенами. Подходы к нему с равнины защищены грозными перевалами. Красивый торговый город, где добрый человек Гийом Белибаст спокойно живет ремеслом гребенщика. По обыкновению, он регулярно ездит за тростником в приморские долины, а заодно навещает верующих в Сан-Матео. Потом он возвращается в свое орлиное гнездо, ведя под уздцы навьюченного осла. Все это Пейре Маури рассказывал мне, пока внезапно не наступила ночь, и я его почти не видел, только слышал голос. Тогда я внезапно спросил его, что он теперь испытывает к доброму человеку, и удалось ли им помириться. Он не колебался ни секунды: Гийом Белибаст, сказал он, по-своему уладил дело между ним и его тетей Гильельмой Марти по поводу шерсти. Он забрал большую часть ее к себе в Морелью, для собственного употребления, а также для женщины и ребенка, которых он должен содержать. Что касается завершения истории между верующим и добрым человеком, то на мой вопрос Пейре ответил уклончиво.

- Все, что мое - это и его, - повторил он снова. - И если он меня попросит, то может взять, если хочет. Вот таким вот образом.

Когда наши дороги разошлись, он хлопнул меня по плечу, а я пожал ему руку во тьме.

- Зима долгая, мы еще встретимся.