Сарацинские города. Часть 1. Глава 11
ГЛАВА 11
ПЕЙРЕ МАУРИ - ПАСТБИЩА ТОРТОЗЫ, ОСЕНЬ 1315 ГОДА
На Франкета […] сказала мне, что две женщины, мои родственницы, приходили к ней […] и сказали ей, что если я хочу их видеть, то могу найти их в Орта, и что мне не нужно искать этого мужчину, моего родственника (то есть еретика Гийома Белибаста), потому что, сказали они, они сами сообщат мне, где он находится.
Показания Пейре Маури перед Жаком Фурнье (июнь 1324 года)
В тот год я возвращался с летних пастбищ с чувством, что я уже не один: меня словно бы ждала семья. Близкие, родственники, друзья, с которыми мне хотелось повидаться. И главное, это не было плодом моего воображения. В долине Эбре, где-то между Льейда и Тортозой, хотя бы два добрых человека молились за меня Отцу Небесному, и жили люди, лица которых походили на лица моего отца и братьев. Зима больше не будет одинокой.
Когда мы прибыли на пастбища Тортозы, установили загородки, загоны и проверили источники, я отправился в город. Я оставил свои вещи у Гийома де Байяса, а потом сделал крюк в сторону квартала Сен-Жан, под золотой стеной сарацинского дворца. Среди крутых улочек на перекрестке улиц Монкаде и Сен-Жан, на фиговых деревьях дозревали осенние смоквы, но там уже не было маленькой Гильельмы, которая их так любила. Бывшая мастерская гребенщика были завалена тюками шерсти. Я позвал, есть ли здесь кто? Незнакомая женщина крикнула мне со второго этажа, что, начиная с лета, ее семья снимает этот дом.
Я ворвался к На Франкете - ее знали все, и оставил ей свой адрес для моих теток, чтобы не терять связи. На Франкета складировала у себя нашу муку, оливковое масло и соль, которые приносили наши работодатели. Она была нам почти что родная, чинила наши бедные камзолы, часто изодранные в клочья ветром и колючками, а иногда, нужно сказать, устраивала нам встречи и даже свидания. Поскольку я реже использовал эти ее услуги, чем Гийом и Пейре Маурсы, она обычно смотрела на меня со смешанным чувством непонимания и сострадания, отчего мне часто становилось смешно. Но сегодня ей радостно было доставить мне послание, пусть и не любовное - она первая мнеего принесла. Она сложила руки на выдающемся животе, что свидетельствовало о важности предстоящего разговора. Две женщины приходили спрашивать у нее обо мне, очень худые женщины, которые сказали, что они мои родственницы. Это было неделю назад, как раз перед моим возвращением в эти земли. Они знали, что отары, прибывающие с высоких земель севера, не должны быть уж очень далеко отсюда. На Франкета вздохнула, засопела и подождала, пока я объясню, что речь идет о моих тетках. Да, о сестрах моего отца. Она снова вздохнула.
- Ты найдешь их в Орта де Сен Жоан, мой Пейре. Там они сейчас поселились.
Орта де Сен Жоан. На правом берегу Эбре, за самыми дальними холмами Ля Сенья, по направлению к Альканиц, за дикими, охряными и голубыми горами, которые я еще плохо знаю. Но это не очень далеко. Само собой, я проведаю их, теток, дядю, кузенов и кузин. Но На Франкета еще не закончила. Главное она еще должна была мне сообщить, я это видел по движению ее рук и носа.
- Этот человек, твой родственник, кузен, ну ты знаешь, Пейре, в общем, они мне сказали, чтобы ты не переживал и не искал его. Они тебе сами укажут, где он.
Гийом Белибаст или добрый человек Пейре. А я еще сомневался, смогут ли мои тетки установить с ним контакт. Но я знал также, что он, мой друг и брат, не сможет исчезнуть, не дав мне знать, где его найти.
В Орта де Сен Жоан я встретил только мою тетку Гильельму с двумя ее сыновьями. Я пришел один, посреди наступающей осени. Во время последней ярмарки на святого Михаила в Пючсерда Гийом Маурс и его кузен Пейре ушли от Пейре Кастелля, с которым Гийом поругался после спуска из ущелья дель Паль. Они нанялись к Бернату де Женебрат, тоже из Бага. Они остановились на зимовье не очень далеко от меня, в той же широкой долине Эбре, только в другом месте. Иногда я пересекался с ними в Тортозе: у Раймонда де Байаса, у На Франкеты или в таверне, но больше мы не были одной командой, и теперь я не мог уходить, когда хотел и как хотел - чтобы навещать тех, кого хотел, и когда хотел. Я не мог больше рассчитывать, что они будут стеречь моих овец и улаживать все во время моего отсутствия. Теперь следовало надеяться только на то, что сарацинские пастухи, которых наймут для Пейре Кастелля, будут зимовать в наших овчарнях, и когда я получше их узнаю, то увижу, смогут ли они помочь мне… Тем более, что в этом году я все еще старший пастух.
Наконец, в субботу утром, еще до рассвета, я пустился в путь на северо-запад, к хуторам Барберанс и Альфара де Карлес, где заканчивались границы наших пастбищ на правом берегу Эбре, и потихоньку углубился в горы, которые по-прежнему плохо знал.
Позади меня занимался день, смешивая темную синь рассвета и мрачную охру скалистого пейзажа. В небольшой долине вдоль реки было свежо, но чем выше поднималось солнце, тем ярче пламенели виноградники посреди зеленого моря оливковых рощ. Я шел по битому тракту, с которого некуда было свернуть. Когда же горы стали выше и круче, я увидел нависающие над скалами укрепленные хутора, выглядевшие как настоящие замки, как караульные башни на скальных гребнях. Город Орта мирно покоился в широкой межгорной впадине, весь в садах и виноградниках, и я сказал себе, что здесь, должно быть, хорошо жить, в этом легком горном воздухе, не столь угнетающем для изгнанников из Сабартес, как удушливая атмосфера прибрежных долин.
Тетя Гильельма и мои кузены жили здесь всего лишь временно. И тут их настигла беда: дядя Бернат Марти умер в начале лета, и Гильельма овдовела. В сентябре, после сенокоса и жатвы, вся семья переселилась в Орта де Сан Жоан, расположенный посреди виноградных долин, чтобы многочисленные рабочие руки семьи могли заработать на сборе урожая. Ведь здесь были вдовы Марти - Мерсенда и Гильельма, их брат Пейре Маури, и двое молодых людей - Жоан и Арнот. К тому же с ними была Жоана, дочь Мерсенды, и ее муж Бернат Бефай.
- Сам Монсеньор с нами, - сказала Гильельма с многозначительной улыбкой. - Он пришел с Раймондой из Жюнак и ее дочерью, славной крошкой. И мы все очень хорошо поработали, прекрасной артелью. А Монсеньор сам давил виноград в чане - он такой мужественный и сильный, несмотря на свои посты и воздержания.
Она мне все объяснила, моя тетя Гильельма. Есть семья, есть добрые люди, жизнь наладилась. Вернее, наконец-то начинает налаживаться, потому что среди всей этой тяжкой работы, лишений, и борьбы за выживание в течение пяти лет, стал виден какой-то просвет, а повседневная жизнь внушала некоторые надежды. Можно было осмотреться и строить планы на будущее. Не хватало только добрых людей - но вот, они появились вместе со мной. Жизнь и в самом деле налаживалась! И Гильельма, оживившись, с раскрасневшимися щеками, воскликнула, что после окончания сбора урожая все переселились еще подальше; только она одна осталась здесь, дожидаясь моего появления в Орта, зная, что я обязательно приду сюда с зимних пастбищ. А теперь, когда мы встретились, она тоже может уйти и присоединиться к своему брату Пейре. Она приняла меня в крошечной хибарке для сезонных рабоих, где должна была жить еще несколько дней со своими мальчиками, среди золотой дымки бесчисленных садов, прямо на выходе из города. Она крутилась у очага, готовя нам еду, поправляла чепец, ее полная фигура была облачена в траурные одежды. Я тоже уселся у очага, и мы стали обсуждать наши проблемы.
Старшая сестра Гильельмы, моя тетя Мерсенда Марти, поселилась в Бесейте с дочерью Жоаной и зятем Бернатом Бефай. Бесейте не очень далеко от Орта де Сен Жоан, разве что чуть ближе к горам, на южных склонах. Это хорошая земля, где много вина, оливок и шерсти. Зимой там предостаточно зеленых лугов для маленьких семейных отар, а летом - хорошие дороги для перегонов на ближайшие перевалы. Бернат Бефай даже думает приобрести несколько овец. А дядя Пейре Маури решил податься еще дальше к югу, в сторону моря, почти в королевство Валенсия. Он хочет поселиться в Сан Матео.
- В Сан Матео?
Пока я ожидал ответа, тетя Гильельма вытерла руки о белую тряпицу, повязанную вокруг черного платья, обтягивающего ее округлый живот и широкие бедра, и принялась пространно объяснять. Это хороший город, Сан Матео. Он не принадлежит ни епископству Таррагоны, ни Льейда, ни даже Тортозы. Это намного дальше на юг. Город расположен на границах бывшего королевства Валенсия, которое теперь присоединено к владениям короля Хайме. Обитатели его в основном сарацины. Там все тихо и спокойно. К востоку от Сан Матео и до самого моря раскинулись безбрежные пастбища для овец, пастбища Калиг и Пенискола. Возможно, они и суховаты, но как зимние пастбища вполне годятся для огромных прибывающих сюда отар. На западе поднимается первая гряда Сьерра Маестра, скалистых и диких гор; однако, и там проложены хорошие дороги. Сам город Сан Матео растянулся на границе равнины, у подножия гор, что сделало его отличным торговым центром на валенсийском тракте. Дядя Пейре говорит, что это идеальное место для тех, кто хочет жить ремеслом, сопряженным с шерстью или приемом постояльцев.
Я сказал своей тете, что мне никогда не доводилось слышать о пастбищах Калиг или Пенискола. Наши отары из Ля Сенья никогда не пересекали на юге границы бывшего королевства Валенсия. Она увидела на моем лице тень скептицизма и, снова сложив руки на выпуклом животе под черным платьем и белым фартуком, решительно подняла голову и сказала мне свое последнее решающее слово:
- К тому же, Сан Матео - это совсем рядом с Морельей, где решили поселиться Господа.
- Морельей?
- Настоящая горная крепость, - заявила мне она. - Гордый город, хорошо защищенный самим своим расположением, в сердце Сьерра Маестра, бывшая столица мавров, где никто никогда не слышал ни об Инквизиции, ни о ереси. Добрый человек Пейре Белибаст решил поселиться там и открыть мастерскую по изготовлению гребней. А вместе с ним и добрый человек Раймонд. Раймонда из Жюнак занимается их нуждами. Если Богу так будет угодно, наша Церковь будет жить в мире между Морельей, Сан Матео и Бесейте, и мы спасем наши души.
Я провел с Гильельмой и своими кузенами весь субботний день и впридачу все воскресенье. Я рассказал им, как счастлив был мой отец в Монтайю, узнав новость о нашей встрече, когда я навещал его в конце лета. Я помог им всем троим спаковать пожитки и навьючить ослицу. Мы стали строить планы. Тетя рассчитывала купить в Сан Матео домик на заработанные ею и сыновьями деньги. Она будет принимать постояльцев и прясть шерсть: мы обсуждали, хватит ли у нее средств на первое время. А еще мы принялись думать о том, как бы нам объединить наши интересы. Кузен Жоан сказал мне, что ему нравится ремесло пастуха, а с моей помощью он сумеет заработать достаточно, чтобы потихоньку завести собственную отару. Я ответил, что все это надо обдумать. В понедельник утром мы отправились в путь. Мы шли вместе до границ Тортозы. Оттуда пожилая женщина и двое молодых людей отправились на юг, по большому тракту на Валенсию, ведущему к морю, а я вернулся к своим баранам через Плана де Ля Сенья, по дороге на Парельядас. Я передал тете Гильельме небольшой кошель для добрых людей. Я пообещал ей, что как только выдастся возможность - по крайней мере, еще до окончания зимовья - я всех их навещу.
Теперь у нас была семья, община. Словно новый дом Маури - только еще лучше и просторнее.
Однако, в середине зимовья меня пришел навестить добрый человек Раймонд, застав меня врасплох. Это было чуть позже Рождества. Мы провели уже два месяца на равнине Ла Сенья, и отары потихоньку поднимались вверх по Эбре. Мы унавоживали луга Бенифальет и Раскера, прошлись через Сьерра де Кардо, и пересекли брод через Азе, где течение ревело, словно стадо холодных зеленых быков. Мы уже приближались к пастбищам Фликса - самым лучшим, на мой взгляд, - но оставались на правом берегу большой реки. Я почти не показывался в Тортозе, до которой было слишком далеко отсюда, разве что для того, тобы забрать муку и соль вместе с Каролем Рючем, сарацином и двумя ослами. В основном, мы располагались теперь возле дорог на Аско и овчарен Кампосинес, потому что они лучше всего были защищены от злых зимних ветров. Самые худшие ветра прилетали с моря. Но иногда дуновение этих серых ветров наводило меня на долгие мысли о блестящих снегах и прозрачном холоде Монтайю, и на сердце у меня становилось тяжело.
Я еще не ходил в Сан Матео. Мой дядя, Пейре Маури, раз или два приходил на пастбища то с одним, то с другим из моих кузенов, чтобы ознакомить меня с тем, как продвигаются дела: дом куплен, они устроились. Но надо сказать, что той зимой я был слишком занят собственными проблемами; у меня поселилась женщина, с которой я делил хижину, а она занималась моими нуждами. Это была бедная женщина, еще беднее, чем я, с тяжелой густой копной черных волос и острым профилем - она появилась у меня, разумеется, благодаря услугам На Франкеты. Встреча была организована в Тортозе, после дня Всех Святых, и тем же вечером я за руку отвел ее на пастбища. Эта бедняжка была дочерью сарацинской рабыни, рожденная христианкой, но без всякой возможности сознательного выбора, в доме богатого человека из Уэрта де Валенсия. В Тортозе она была публичной женщиной. Но на пастбищах она стала только моей подругой, и поэтому никто из пастухов не посмел относиться к ней неуважительно. На пастбища приходили и другие женщины, они оставались там надолго или на короткое время. Но я не обращал на них особого внимания, и никогда слишком близко к ним не подходил, к этим публичным женщинам, лица которых то и дело менялись. Впервые мои товарищи увидели меня с женщиной. Мне показалось, что они были бы не прочь оказаться на моем месте. Или хотя бы посмотреть, долго ли все это продлится.
Ради смеха, из-за того, что она была брюнеткой, я сперва называл ее Саура, моя Саура, или Саурина - блондинка. Но потом это вдруг напомнило мне прозвище Аликсен на пастбищах Фликса, и мне это резко разонравилось. Тогда однажды вечером я объяснил ей, что придумал для нее лучшее имя: Маурина, брюнетка. Внезапно она рассмеялась. Потом воскликнула: Морена. Ля Морена, как они здесь говорят. На самом деле, мы мало разговаривали. Я иногда плохо понимал ее валенсийский выговор, сильно разбавленный сарацинским акцентом, доставшимся ей от матери, да и она, наверное, не очень понимала мой выговор из Сабартес. Но что у меня еще оставалось от Сабартес? По ночам нас объединяло немного чувств и тепла. Я вдыхал сладкий запах ее объятий, и тогда замолкали долго обитавшие во мне сомнения. Да, я знал, что целомудрие апостолов свято. Что всякий телесный акт является грехом. Конечно, я знал, что Отец Небесный не имеет ничего общего с жаром в нашей крови. Но ведь я же не добрый человек. Я ем мясо, и если надо, могу защитить себя и своих близких. Рядом со мной Морина не голодает. Я дал ей уже два мотка шерсти, чтобы она ее вычесала и спряла, и теперь на зиму у нее будет теплая одежда, которой отродясь не бывало. Я всегда был нежным по отношению к ней, вел себя с ней, как с равной, никогда грубо с ней не обращался. Хотя завтра она меня забудет, и я ее забуду. И все чаще и чаще мне хотелось смеяться.