Сарацинские города. Часть 1. Глава 10.
ГЛАВА 10
ПЕЙРЕ МАУРИ - ЛА ПАЛЬМА - ХУНКОЗА, НАЧАЛО МАЯ 1315 ГОДА
Еретик тогда молился на еретический манер, за камнем, между двух дорог. Когда я проходил там, он выпрямился и, увидев меня, окликнул. Я тут же подошел к нему и приветствовал его на обычный манер, пожав ему руку. Он сказал мне, что ждал меня у ворот Фликса, потому что ему сказали, где я буду проходить с овцами…
Показания Пейре Маури перед Жаком Фурнье (июнь 1324 года)
Неподалеку от маленького городка Ла Пальма он окликнул меня. Мы шли по каменистым и душистым холмам, над которыми по правую руку возвышались внушительные склоны Монсан. Блеющий и звенящий поток пегих, рыжих, черных и белых животных, плотный поток из шерстистых спин тек между хорошо сложенных межевых стен. Краски сияли с захватывающей дух яркостью в прозрачном воздухе - охра камней и скал, зеленый ковер всходящих посевов и молодых побегов маленьких дубов, белизна цветов боярышника и бездонная синева неба. Я шагал по обочине, слева от потока рунных спин, весь внимание, чтобы не дать ни одной упрямой овце свернуть с прямого пути нашей дороги, потому что мы шли через возделываемые земли. Вот я и не обращал внимания на прохожих - например, на пару, сидящую в тени оливок на склоне холма, выше дороги. Вот почему этот оклик был для меня внезапным:
- Эй! Пейре Маури!
Это он меня позвал. Я обернулся, узнал его, и устремился к нему, оставив овец. Он стоял в свете яркого солнца, с засученными рукавами и откинутым капюшоном, это был добрый человек Раймонд из Тулузы. Он улыбался мне, а его лицо светилось от воодушевления. Его короткие, очень седые волосы словно сияли на солнце. Мои товарищи тоже обернулись и смотрели на нас; было бы лучше для меня избегать слишком демонстративных жестов melhorier в чистом поле, потому я взял доброго человека за руку и приветствовал его как старого друга, прекрасно чувствуя, что его ясные глаза благословляют меня. Он мне сказал, смеясь, что он молился в укрытии этого камня - высокой плиты, стоящей у раздорожья, где никто не мог его видеть. Он заметил, как я проходил с овцами, и позвал. Мужчина и женщина, сидевшие под оливками, поднялись и тоже подошли ко мне: это был Пейре Изаура, который дружески пожал мне руки. Женщину я не знал, и не имел времени ее рассматривать. Добрый человек Раймонд сказал мне, что ждал меня у парома через Фликс, как и прежде, а ему сообщили, что я буду проходить с овцами на скрещении дорог за Ла Пальмой, и если они будут ждать в этом месте между третьим и шестым часом, то они не пропустят меня с отарой.
Я спросил его, куда они идут. Он ответил мне: в Льейда через Ля Гранаделья. Я пораскинул в уме, как быть дальше, потому что нельзя было терять времени - овцы все шли непрерывным потоком. Тогда я сказал им присоединиться к отаре и пойти во главе ее. Скоро будет остановка на обед, и тогда мы сможем поговорить. Я обо всем позабочусь, пусть они не переживают. Я следил, как они идут к отаре, немного сконфуженные оттого, что я пошел в другую сторону, и, наконец, стали приближаться к голове длинной змеи. Я же помчался по нашим следам в Ла Пальма, потому что если я хотел достать вина, то это можно было сделать только там. Потом, когда я всё купил, со всей прытью, на которую только был способен, понесся вслед отаре. Напасть на ее след было легко: то с одной, то с другой стороны дороги на колючих изгородях и цветущем шиповнике торчали клоки шерсти, и видно было, где проходили овцы. Когда я присоединился к животным и людям в хвосте, то вместе со мной был мул, нагруженный мукой и вещами, потому что я встретил по дороге двух товарищей, которые его вели - высокого Раймонда из Лакомы и маленького вруна и насмешника Перпинья. Мы скостили себе дорогу и обогнали отару, которую пастухи уже отпустили попастись на особо аппетитных целинных землях. Я начал готовить еду для пастухов, которые должны были придти на это условленное место для обеденной остановки: на северо-востоке, в зелени дубовой рощи, на просторах земель Ла Пальма и Бисбаль де Фальсет.
Когда люди и животные наконец-то дошли сюда вместе с тремя моими гостями, я уже испек множество больших плоских лепешек. Я не терял времени - замесил тесто, высек огонь, пока Перпинья рыл яму для печи на том месте, которое я ему указал, и нашел большие плоские камни; я собрал и зажег сухой хворост, нарубленный Раймондом из Лакомы, я нагрел камни до нужной температуры и был весьма собой горд. Хорошо, что я наготовил такое огромное количество хлеба, и что у нас было вино, потому что нас собралась настоящая толпа, усевшаяся в круг и окруженная кольцом овец. Начался пир на весь мир. Кроме того, еще дюжина людей пришла с южных и восточных дорог, присоединяясь к пастухам: начальник стражи из Ла Пальма и целый вооруженный отряд из Бисбаль, само собой, люди епископа Льейда. К моей огромной досаде, я должен был оставить своих гостей - Пейре Изаура, его подругу и доброго человека Раймонда - в обществе Пейре и Гийома Маурсов, потому что только они знали, кто эти люди на самом деле. А я должен был сидеть вместе с другим старшим пастухом Арнотом Фабром, и вести искусные, но решительные переговоры с прибывшими.
Начальник стражи играл свою роль, вежливо уверяя, что его интересует исключительно то, чтобы ни одно из наших животных не повредило ничье поле общины Ла Пальма, потому что всходы уже достаточно поднялись, а посевы и трава представляют большое искушение для наших овец. Но, к счастью, нигде не было замечено никакого ущерба. С ним было приятно пить и есть, как и каждый год, когда мы проходили здесь отарой, всякий раз оставаясь в дружеских отношениях. Однако у людей из Бисбаль лица были более напряженными и суровыми. Они заявили, что мы - люди и овцы - вторглись во владения Монсеньора епископа Льейда, и за это мы должны заплатить большой штраф. Поэтому нужно было хорошо споить их бальи, который говорил громко, поджимая верхнюю губу с оскорблявшим нас высокомерием, чтобы умерить его аппетиты: во-первых, потому, что у нас не было с собой столько денег, а во-вторых, потому что мы хотели сохранить за собой это место, где овцы могли пастись, не нанося ущерба полям.
Нам удалось договориться о минимальном штрафе, не считая особого подарка - одного из моих самых красивых пегих марранов, которого унес на плечах бальи. Однако в сердцах всех пастухов остались злость и неприязнь к епископу Льейда и всем великим людям Церкви, которая относится к малым сим, как к овцам, коих надо стричь догола, и только и делает, что ищет, как бы запустить свои когти в наши кошели. Когда мы будем идти дальше, нам еще придется опасаться людей аббатств Поблет и Санта-Креус. Пока мы вели переговоры, я то и дело бросал взгляды на доброго человека Раймонда, который мирно ел свой хлеб с Пейре Изаура и Гийомом Маурсом. Я прекрасно знал, что если бы он осмелился проповедовать, то не успел бы я и моргнуть глазом, как его арестовали бы и потащили на костер. Церковь, которая владеет, - это та же Церковь, которая сдирает шкуру.
Добрый человек и его спутники расстались с нами после трапезы. Они спустились по северному склону, по дороге на Ля Гранаделью, и я тоже немного проводил их, пока начальник стражи возвращался в Ла Пальма, люди епископа - в Бисбаль де Фальсет, а пастухи и овцы медленно пошли дорогой, опоясывающей суровую Монсан и ведущую на северо-восток, к невидимой стене, где, в конце концов, мы достигнем нашего пастбища.
Добрый человек сказал мне несколько слов, которые меня успокоили. Он положил руку на мою ладонь. Он объяснил мне, что идет из Прадес, что под зеленой горой Сьюрана, где он жил всю зиму у добрых верующих. Но теперь вместе с Пейре Изаурой он собирается в Льейда, чтобы навестить своего старого друга, кузнеца Берната Сервеля и его жену Эсперту. Чтобы работать в кузнице по мере своих сил. Женщину, которую их сопровождала, - застенчивую и изможденную - звали Гайя. Это была вдова Раймонда Фора из Тараскона. Раймонд Изаура помог ей перейти на другую сторону гор, и теперь она занималась хозяйством его младшего брата Пейре. Она иногда молча поглядывала на меня из-под тяжелых век, отчего мне становилось смешно. Когда я расставался с ними, чтобы идти своей дорогой, догнать отару и пастухов на пути к Беллягварда, то, предварительно оглядевшись вокруг, прижался лбом к плечу доброго человека, который, наконец-то, благословил меня на все лето и сказал слова, наполнившие меня радостью. Если Бог так захочет, сказал он, мой младший брат Жоан Маури, который всякий раз, как только мог, оставлял своих овец, чтобы побыть с ним, станет его послушником; и если так случится, то он, Раймонд из Тулузы, облеченный христианин Святой Церкви, приведет его на прямую дорогу апостолов.
На следующий день в Хункозе, как я и предполагал, ожидал и надеялся, я встретил моего дядю, теток и кузенов. Они все собрались у входа в деревню, следя за нескончаемой рекой овец и всматриваясь в лица пастухов. Там была старшая сестра моего отца, Мерсенда, вдова Пейре Марти из Монтайю; его младшая сестра, моя тетя Гильельма и ее муж Бернат Марти из Монтайю, и два их сына, Жоан и Арнот, которые уже приходили ко мне на пастбища. Но там не было дяди Пейре - он, как мне сказали, пошел искать работу возле Тортозы.
Я взял с собой двоих друзей из Монтайю, Гийома и Пейре Маурсов, и пока остальные наши товарищи следовали своей дорогой, чтобы устроиться на обед где-нибудь подальше от возделываемых земель бургады, мы воспользовались роскошной возможностью перекусить в семейном кругу, под крышей настоящего дома, который словно дохнул на меня фоганьей моего детства. Нас принимала тетя Мерсенда, ее губы дрожали от волнения, а чепец съехал немного набекрень. Она выставила для нас свои лучшие припасы, поджарила на решетке сало, а дядя Бернат Марти принес нам вина. Она сказала, что ее дочь Жоана и зять Бернат Бефай, из земли Саулт, живут недалеко отсюда. Сейчас они хотят поселиться возле Тортозы, и там я их обязательно встречу. Тетя Гильельма заявила:
- Мы не должны больше терять друг друга.
Я смотрел на них. Я видел Мерсенду, немного увядшую, с влажными от волнения глазами; тетю Гильельму, еще вполне свежую и миловидную, с блестящими щеками и живым взглядом. На ее мужа, старого Марти из Монтайю, который скреб лысину под капюшоном, под глазами его были темные круги. Мы ведь только встретились. Как же нам сделать так, чтобы не потеряться? Они сказали, что не хотят больше оставаться в Хункозе, где жили вот уже пять лет. Что они хотят идти дальше на юг, по другую сторону Эбре, а возможно, даже в земли Валенсии. Потому что нельзя уйти достаточно далеко от Инквизиции Каркассона. Я объяснил им, как они могут найти меня, когда я вернусь с пастбищ. В Тортозе, у На Франкеты, где находятся наши вещи и провизия. Она всегда скажет им, где я. И когда мы, двое Маурсов и я, поднялись с лавки Мерсенды, чтобы вернуться к своим баранам, тетя Гильельма осмелилась сказать опасные слова: ведь мы же были среди своих, выходцев из Монтайю. Она сказала мне, что вот уже пять лет, как они поселились здесь, и они все искали, где только могли, даже до самых гор Прадес, но так и не нашли нигде добрых людей. Но ей известно, что они должны быть здесь - они бежали, как и мы, по эту сторону Пиренеев. Может быть, мне повезло с кем-нибудь из них встретиться?
Я рассмеялся, несмотря на серьезность ее вопроса:
- Тетя Гильельма, тетя Мерсенда, знаете ли вы, что один добрый человек проходил здесь недавно, в нескольких лигах от вашей Хункозы, по дороге на Ля Гранаделью, и он благословил меня перед тем, как я пошел сюда…
Гильельма была обескуражена, а Мерсенда ошарашена. Я добавил, что добрый человек Раймонд из Тулузы направляется прямо в большой город Льейда, где собирается пожить некоторое время у добрых верующих, которых я не знаю… И что есть еще один добрый человек, Эн Пейре Белибаст, или Гийом Белибаст, которого называют Пейре Пеншенье, и я знаю, где его найти. В Тортозе. В начале улицы Монкаде, на перекрестке с улицей Сен-Жан. Мерсенда схватила меня за запястья своими дрожащими руками.
Они проводили нас к выходу из города. Мы все обнялись как братья - ведь мы действительно были сыновьями и кузенами. Мы обязательно встретимся зимой. Тетя Мерсенда снова схватила меня за руки, глядя мне в лицо своими стареющими глазами, и спросила меня:
- А сколько тебе уже лет, сынок?
Я прикинул.
- Я думаю, что немногим больше тридцати.
Она снова глянула на меня и улыбнулась.
- Ты такой красивый парень! Почему ты не женишься?
Мы, трое пастухов, расхохотались, а Гийом Маурс ответил за меня:
- Да ведь пастухи не женятся!
Мы прошли Сервера и углубились в зеленые холмы сеньории Кардона; на выходе из долин, к северу, уже блистали снега наших гор, звавшие и притягивавшие нас. В Берга мы спустились в глубокое ущелье потока Льобригат и потом поднимались до Бага. Там, в загонах Пейре Кастелля, радостно считавшего своих животных, мы стригли и метили их перед весенней ярмаркой в Пючсерда и последним подъемом к вершинам - к Сеткасес и высокогорным переходам ущелья дель Паль. Да и я чувствовал удовлетворение, считая собственных овец. Не то, чтобы я был так уж привязан к материальным благам и богатству. Но мне казалось, что впервые с того времени, как я стал беглецом по эту сторону гор, я вновь мог стремиться построить жизнь, имеющую какой-то смысл. Жизнь с минимальными привязанностями, с большой и радостной семьей, жизнь в надежной близости к добрым людям и, наконец, со средствами, гарантирующими для меня независимость. Эти шерстистые спины, эти тонкие ноги и изящные копыта, эти длиноносые мордочки и сладкое блеяние, эти красивые закрученные рога были для меня и средством обеспечить собственную жизнь, и жизнь моих близких. Благодаря моей работе и воздержанному образу жизни, я вновь смог соединить, как это уже было в Арке, огромную отару моего работодателя со своей собственной красивой отарой. Состриженную мною шерсть Пейре Кастелль продал вместе с шерстью своих овец купцам из Пючсерда. Деньги за нее, которые он отдаст мне вместе с моей платой, когда я вернусь с пастбищ в сентябре, я отнесу моему старику-отцу в Монтайю.
Я энергично погружал в раствор смолы, смешанной с краской, свою железную метку и ставил ее на остриженых боках: метку в виде буквы «П», знак Пейре Маури, пастуха из Монтайю, бесконечного скитальца между пастбищами долины Эбре и Пиренеев.
Пастухи не женятся… Но иногда бывали дни, когда мои руки горели от желания ласкать женщину, которая была бы моей.
ПЕЙРЕ МАУРИ - ЛА ПАЛЬМА - ХУНКОЗА, НАЧАЛО МАЯ 1315 ГОДА
Еретик тогда молился на еретический манер, за камнем, между двух дорог. Когда я проходил там, он выпрямился и, увидев меня, окликнул. Я тут же подошел к нему и приветствовал его на обычный манер, пожав ему руку. Он сказал мне, что ждал меня у ворот Фликса, потому что ему сказали, где я буду проходить с овцами…
Показания Пейре Маури перед Жаком Фурнье (июнь 1324 года)
Неподалеку от маленького городка Ла Пальма он окликнул меня. Мы шли по каменистым и душистым холмам, над которыми по правую руку возвышались внушительные склоны Монсан. Блеющий и звенящий поток пегих, рыжих, черных и белых животных, плотный поток из шерстистых спин тек между хорошо сложенных межевых стен. Краски сияли с захватывающей дух яркостью в прозрачном воздухе - охра камней и скал, зеленый ковер всходящих посевов и молодых побегов маленьких дубов, белизна цветов боярышника и бездонная синева неба. Я шагал по обочине, слева от потока рунных спин, весь внимание, чтобы не дать ни одной упрямой овце свернуть с прямого пути нашей дороги, потому что мы шли через возделываемые земли. Вот я и не обращал внимания на прохожих - например, на пару, сидящую в тени оливок на склоне холма, выше дороги. Вот почему этот оклик был для меня внезапным:
- Эй! Пейре Маури!
Это он меня позвал. Я обернулся, узнал его, и устремился к нему, оставив овец. Он стоял в свете яркого солнца, с засученными рукавами и откинутым капюшоном, это был добрый человек Раймонд из Тулузы. Он улыбался мне, а его лицо светилось от воодушевления. Его короткие, очень седые волосы словно сияли на солнце. Мои товарищи тоже обернулись и смотрели на нас; было бы лучше для меня избегать слишком демонстративных жестов melhorier в чистом поле, потому я взял доброго человека за руку и приветствовал его как старого друга, прекрасно чувствуя, что его ясные глаза благословляют меня. Он мне сказал, смеясь, что он молился в укрытии этого камня - высокой плиты, стоящей у раздорожья, где никто не мог его видеть. Он заметил, как я проходил с овцами, и позвал. Мужчина и женщина, сидевшие под оливками, поднялись и тоже подошли ко мне: это был Пейре Изаура, который дружески пожал мне руки. Женщину я не знал, и не имел времени ее рассматривать. Добрый человек Раймонд сказал мне, что ждал меня у парома через Фликс, как и прежде, а ему сообщили, что я буду проходить с овцами на скрещении дорог за Ла Пальмой, и если они будут ждать в этом месте между третьим и шестым часом, то они не пропустят меня с отарой.
Я спросил его, куда они идут. Он ответил мне: в Льейда через Ля Гранаделья. Я пораскинул в уме, как быть дальше, потому что нельзя было терять времени - овцы все шли непрерывным потоком. Тогда я сказал им присоединиться к отаре и пойти во главе ее. Скоро будет остановка на обед, и тогда мы сможем поговорить. Я обо всем позабочусь, пусть они не переживают. Я следил, как они идут к отаре, немного сконфуженные оттого, что я пошел в другую сторону, и, наконец, стали приближаться к голове длинной змеи. Я же помчался по нашим следам в Ла Пальма, потому что если я хотел достать вина, то это можно было сделать только там. Потом, когда я всё купил, со всей прытью, на которую только был способен, понесся вслед отаре. Напасть на ее след было легко: то с одной, то с другой стороны дороги на колючих изгородях и цветущем шиповнике торчали клоки шерсти, и видно было, где проходили овцы. Когда я присоединился к животным и людям в хвосте, то вместе со мной был мул, нагруженный мукой и вещами, потому что я встретил по дороге двух товарищей, которые его вели - высокого Раймонда из Лакомы и маленького вруна и насмешника Перпинья. Мы скостили себе дорогу и обогнали отару, которую пастухи уже отпустили попастись на особо аппетитных целинных землях. Я начал готовить еду для пастухов, которые должны были придти на это условленное место для обеденной остановки: на северо-востоке, в зелени дубовой рощи, на просторах земель Ла Пальма и Бисбаль де Фальсет.
Когда люди и животные наконец-то дошли сюда вместе с тремя моими гостями, я уже испек множество больших плоских лепешек. Я не терял времени - замесил тесто, высек огонь, пока Перпинья рыл яму для печи на том месте, которое я ему указал, и нашел большие плоские камни; я собрал и зажег сухой хворост, нарубленный Раймондом из Лакомы, я нагрел камни до нужной температуры и был весьма собой горд. Хорошо, что я наготовил такое огромное количество хлеба, и что у нас было вино, потому что нас собралась настоящая толпа, усевшаяся в круг и окруженная кольцом овец. Начался пир на весь мир. Кроме того, еще дюжина людей пришла с южных и восточных дорог, присоединяясь к пастухам: начальник стражи из Ла Пальма и целый вооруженный отряд из Бисбаль, само собой, люди епископа Льейда. К моей огромной досаде, я должен был оставить своих гостей - Пейре Изаура, его подругу и доброго человека Раймонда - в обществе Пейре и Гийома Маурсов, потому что только они знали, кто эти люди на самом деле. А я должен был сидеть вместе с другим старшим пастухом Арнотом Фабром, и вести искусные, но решительные переговоры с прибывшими.
Начальник стражи играл свою роль, вежливо уверяя, что его интересует исключительно то, чтобы ни одно из наших животных не повредило ничье поле общины Ла Пальма, потому что всходы уже достаточно поднялись, а посевы и трава представляют большое искушение для наших овец. Но, к счастью, нигде не было замечено никакого ущерба. С ним было приятно пить и есть, как и каждый год, когда мы проходили здесь отарой, всякий раз оставаясь в дружеских отношениях. Однако у людей из Бисбаль лица были более напряженными и суровыми. Они заявили, что мы - люди и овцы - вторглись во владения Монсеньора епископа Льейда, и за это мы должны заплатить большой штраф. Поэтому нужно было хорошо споить их бальи, который говорил громко, поджимая верхнюю губу с оскорблявшим нас высокомерием, чтобы умерить его аппетиты: во-первых, потому, что у нас не было с собой столько денег, а во-вторых, потому что мы хотели сохранить за собой это место, где овцы могли пастись, не нанося ущерба полям.
Нам удалось договориться о минимальном штрафе, не считая особого подарка - одного из моих самых красивых пегих марранов, которого унес на плечах бальи. Однако в сердцах всех пастухов остались злость и неприязнь к епископу Льейда и всем великим людям Церкви, которая относится к малым сим, как к овцам, коих надо стричь догола, и только и делает, что ищет, как бы запустить свои когти в наши кошели. Когда мы будем идти дальше, нам еще придется опасаться людей аббатств Поблет и Санта-Креус. Пока мы вели переговоры, я то и дело бросал взгляды на доброго человека Раймонда, который мирно ел свой хлеб с Пейре Изаура и Гийомом Маурсом. Я прекрасно знал, что если бы он осмелился проповедовать, то не успел бы я и моргнуть глазом, как его арестовали бы и потащили на костер. Церковь, которая владеет, - это та же Церковь, которая сдирает шкуру.
Добрый человек и его спутники расстались с нами после трапезы. Они спустились по северному склону, по дороге на Ля Гранаделью, и я тоже немного проводил их, пока начальник стражи возвращался в Ла Пальма, люди епископа - в Бисбаль де Фальсет, а пастухи и овцы медленно пошли дорогой, опоясывающей суровую Монсан и ведущую на северо-восток, к невидимой стене, где, в конце концов, мы достигнем нашего пастбища.
Добрый человек сказал мне несколько слов, которые меня успокоили. Он положил руку на мою ладонь. Он объяснил мне, что идет из Прадес, что под зеленой горой Сьюрана, где он жил всю зиму у добрых верующих. Но теперь вместе с Пейре Изаурой он собирается в Льейда, чтобы навестить своего старого друга, кузнеца Берната Сервеля и его жену Эсперту. Чтобы работать в кузнице по мере своих сил. Женщину, которую их сопровождала, - застенчивую и изможденную - звали Гайя. Это была вдова Раймонда Фора из Тараскона. Раймонд Изаура помог ей перейти на другую сторону гор, и теперь она занималась хозяйством его младшего брата Пейре. Она иногда молча поглядывала на меня из-под тяжелых век, отчего мне становилось смешно. Когда я расставался с ними, чтобы идти своей дорогой, догнать отару и пастухов на пути к Беллягварда, то, предварительно оглядевшись вокруг, прижался лбом к плечу доброго человека, который, наконец-то, благословил меня на все лето и сказал слова, наполнившие меня радостью. Если Бог так захочет, сказал он, мой младший брат Жоан Маури, который всякий раз, как только мог, оставлял своих овец, чтобы побыть с ним, станет его послушником; и если так случится, то он, Раймонд из Тулузы, облеченный христианин Святой Церкви, приведет его на прямую дорогу апостолов.
На следующий день в Хункозе, как я и предполагал, ожидал и надеялся, я встретил моего дядю, теток и кузенов. Они все собрались у входа в деревню, следя за нескончаемой рекой овец и всматриваясь в лица пастухов. Там была старшая сестра моего отца, Мерсенда, вдова Пейре Марти из Монтайю; его младшая сестра, моя тетя Гильельма и ее муж Бернат Марти из Монтайю, и два их сына, Жоан и Арнот, которые уже приходили ко мне на пастбища. Но там не было дяди Пейре - он, как мне сказали, пошел искать работу возле Тортозы.
Я взял с собой двоих друзей из Монтайю, Гийома и Пейре Маурсов, и пока остальные наши товарищи следовали своей дорогой, чтобы устроиться на обед где-нибудь подальше от возделываемых земель бургады, мы воспользовались роскошной возможностью перекусить в семейном кругу, под крышей настоящего дома, который словно дохнул на меня фоганьей моего детства. Нас принимала тетя Мерсенда, ее губы дрожали от волнения, а чепец съехал немного набекрень. Она выставила для нас свои лучшие припасы, поджарила на решетке сало, а дядя Бернат Марти принес нам вина. Она сказала, что ее дочь Жоана и зять Бернат Бефай, из земли Саулт, живут недалеко отсюда. Сейчас они хотят поселиться возле Тортозы, и там я их обязательно встречу. Тетя Гильельма заявила:
- Мы не должны больше терять друг друга.
Я смотрел на них. Я видел Мерсенду, немного увядшую, с влажными от волнения глазами; тетю Гильельму, еще вполне свежую и миловидную, с блестящими щеками и живым взглядом. На ее мужа, старого Марти из Монтайю, который скреб лысину под капюшоном, под глазами его были темные круги. Мы ведь только встретились. Как же нам сделать так, чтобы не потеряться? Они сказали, что не хотят больше оставаться в Хункозе, где жили вот уже пять лет. Что они хотят идти дальше на юг, по другую сторону Эбре, а возможно, даже в земли Валенсии. Потому что нельзя уйти достаточно далеко от Инквизиции Каркассона. Я объяснил им, как они могут найти меня, когда я вернусь с пастбищ. В Тортозе, у На Франкеты, где находятся наши вещи и провизия. Она всегда скажет им, где я. И когда мы, двое Маурсов и я, поднялись с лавки Мерсенды, чтобы вернуться к своим баранам, тетя Гильельма осмелилась сказать опасные слова: ведь мы же были среди своих, выходцев из Монтайю. Она сказала мне, что вот уже пять лет, как они поселились здесь, и они все искали, где только могли, даже до самых гор Прадес, но так и не нашли нигде добрых людей. Но ей известно, что они должны быть здесь - они бежали, как и мы, по эту сторону Пиренеев. Может быть, мне повезло с кем-нибудь из них встретиться?
Я рассмеялся, несмотря на серьезность ее вопроса:
- Тетя Гильельма, тетя Мерсенда, знаете ли вы, что один добрый человек проходил здесь недавно, в нескольких лигах от вашей Хункозы, по дороге на Ля Гранаделью, и он благословил меня перед тем, как я пошел сюда…
Гильельма была обескуражена, а Мерсенда ошарашена. Я добавил, что добрый человек Раймонд из Тулузы направляется прямо в большой город Льейда, где собирается пожить некоторое время у добрых верующих, которых я не знаю… И что есть еще один добрый человек, Эн Пейре Белибаст, или Гийом Белибаст, которого называют Пейре Пеншенье, и я знаю, где его найти. В Тортозе. В начале улицы Монкаде, на перекрестке с улицей Сен-Жан. Мерсенда схватила меня за запястья своими дрожащими руками.
Они проводили нас к выходу из города. Мы все обнялись как братья - ведь мы действительно были сыновьями и кузенами. Мы обязательно встретимся зимой. Тетя Мерсенда снова схватила меня за руки, глядя мне в лицо своими стареющими глазами, и спросила меня:
- А сколько тебе уже лет, сынок?
Я прикинул.
- Я думаю, что немногим больше тридцати.
Она снова глянула на меня и улыбнулась.
- Ты такой красивый парень! Почему ты не женишься?
Мы, трое пастухов, расхохотались, а Гийом Маурс ответил за меня:
- Да ведь пастухи не женятся!
Мы прошли Сервера и углубились в зеленые холмы сеньории Кардона; на выходе из долин, к северу, уже блистали снега наших гор, звавшие и притягивавшие нас. В Берга мы спустились в глубокое ущелье потока Льобригат и потом поднимались до Бага. Там, в загонах Пейре Кастелля, радостно считавшего своих животных, мы стригли и метили их перед весенней ярмаркой в Пючсерда и последним подъемом к вершинам - к Сеткасес и высокогорным переходам ущелья дель Паль. Да и я чувствовал удовлетворение, считая собственных овец. Не то, чтобы я был так уж привязан к материальным благам и богатству. Но мне казалось, что впервые с того времени, как я стал беглецом по эту сторону гор, я вновь мог стремиться построить жизнь, имеющую какой-то смысл. Жизнь с минимальными привязанностями, с большой и радостной семьей, жизнь в надежной близости к добрым людям и, наконец, со средствами, гарантирующими для меня независимость. Эти шерстистые спины, эти тонкие ноги и изящные копыта, эти длиноносые мордочки и сладкое блеяние, эти красивые закрученные рога были для меня и средством обеспечить собственную жизнь, и жизнь моих близких. Благодаря моей работе и воздержанному образу жизни, я вновь смог соединить, как это уже было в Арке, огромную отару моего работодателя со своей собственной красивой отарой. Состриженную мною шерсть Пейре Кастелль продал вместе с шерстью своих овец купцам из Пючсерда. Деньги за нее, которые он отдаст мне вместе с моей платой, когда я вернусь с пастбищ в сентябре, я отнесу моему старику-отцу в Монтайю.
Я энергично погружал в раствор смолы, смешанной с краской, свою железную метку и ставил ее на остриженых боках: метку в виде буквы «П», знак Пейре Маури, пастуха из Монтайю, бесконечного скитальца между пастбищами долины Эбре и Пиренеев.
Пастухи не женятся… Но иногда бывали дни, когда мои руки горели от желания ласкать женщину, которая была бы моей.