Контрасты
Вот, как обещала форумчанам по "Виртуальному Грозному", начала записывать по памяти дела и мысли 12летней давности. Может, дневники Расламбековой вовсе не издадут, или без этих моих заметок, но помощь - записи других жителей нашего города - тоже очень нужны, присоединяйтесь, кому есть, что написать! Адрес я сообщу, если надо.
Судите строго, ругайте и критикуйте. Где плохо написала, непонятно или длинно - всё, как есть.
Выкладываю частями. Пока, остальные записи, ещё буду корректировать.
---
Контрасты
Грозный в моей памяти делится надвое: «до» и «во время войны» - начало первой чеченской. Два времени года, не по месяцам, а по ощущениям: тепло либо холодно. И погода разделилась в воспоминаниях также контрастно: светило ослепительное солнце или же наводила тоску, беспросветная серость. «Растреклятая погодка, распогибельный Кавказ»,- в этом случае, повторяли старшие присказкой, когда с утра настроение портила пробирающая сырость и пасмурная погода. Мы жили в солнечном месте, где такие явления, как снег и ливни, были событием, странным, удивляющим и быстропроходящим. Нужно только потерпеть, переждать недолгую непогоду, и вопреки календарю, даже 1 января, выйдя из дома, зажмуриться от нестерпимого солнечного света, склонить голову и, вместо льда и сугробов, увидеть нахальную молодую траву, ярко-зелёного цвета, выпирающую из бурой земли! А как выпадет недолгий снег, после радости первых дней и ощущения сказки, скорей причитать: ну, когда же будет тепло?
Как сложно было потом, многим, уехать «туда», где не было столько тепла, таких пыльных улиц и полуденного зноя, постепенно привыкнуть к летним дождям центрально - европейской полосы, а к снегу, относиться обыденно, устало, опять намело…
Мы хотели уехать от бесправной жизни, войны и политики - мы не хотели уезжать из родного и любимого города. Я больше туда не вернусь!
Пенсия
Пенсию старикам, в начале девяностых, выдавали с опозданием, с задержками по нескольку месяцев (случалось, что и умирали, простояв целый день в душных комнатах), однажды нам возместили деньги товаром (крупами, одеждой и пр., на выбор), а потом и вовсе выплачивать перестали. Счета в Сбербанке, также были «заморожены», операции по ним не совершали. Не выдавали положенные суммы, всем, не разбирая национальностей. В России уже поняли, на что шли перечисленные в Чечню средства, ввели политику финансовой блокады и денег не переводили. Дудаев в интервью местному телевидению завил: «Вы работали на Россию, вот пусть она вам и платит!». И, забрав документы, несчастные люди ехали, куда только можно: Ингушетия, Ставропольский край и Кубань. Иногда, на первой же остановке поезда, уже в России (а ходил только Бакинский и Московский состав), отдавали личные карточки в пенсионные отделы. Кто - куда смог пристроить поближе, а в 94-м, чтобы забрать пенсию матери, я ездила в Кизляр, к родственникам. Не каждый месяц, а хоть раз в квартал, чтобы сэкономить на проезде. Так было и той последней осенью.
Серым холодным утром, к первому трамваю (благо, что жили у Трампарка), мама провожала меня. По пустынным улицам, особенно вечером, я старалась одна не ходить - в те годы много страшных историй пересказывали, тут поневоле на воду дуть начнёшь. И из матери защитник никакой, а всё же вдвоём не так неуютно.
Знакомая водитель трамвая, пожилая чеченка, живущая в нашем дворе, выехав из ворот парка на многажды перечиненном трамвае, приветливо обнадёживала: «Погоди, сейчас солью лобовое стекло протру, и поедем, а то ледяные узоры такие, что ничего не видно. Не садись на сиденье - холодно, вот, в кабине у меня постой, здесь печка». Доехав до Базара и успев по времени на автостанцию, которая расположена рядом, я всё же намёрзлась до онемения конечностей в автобусе.
Мы ехали к границе обычным маршрутом, известным мне с детства, мимо станиц и посёлков, по равнинной части. Чтобы не околеть, била ногами в пол, и растирала руки - печку водитель и не подумал включать, доверив прогрев самой природе и появляющемуся солнцу. От влажности всё за окном заиндевело - природа была на редкость сказочной. Разве знала я тогда, что в последний раз вижу нашу Родину мирной и спокойной? Поэтому и запомнила тот день навсегда.
Всего пять часов, и я в Дагестане, и в тот же день обратно. Тётя в Кизляре всё уговаривала меня остаться пожить, зная заранее, что бесполезно предлагать. Мол, в новостях пугают каждый день вашей республикой, может, переехали бы в Кизляр. Но я отказывалась, знала, что мать не поедет - не бросит квартиру, а оставлять её одну, передвигающуюся на костылях, инвалида 2 группы - не могла. Да не так уж и страшно, как нас малюют - мы уже привыкли. И раньше предлагали обменяться жильём в Дагестан, но я не соглашалась - шило на мыло менять. Ехать - так подальше.
- - -
Больше 3,5 миллионов, на старые деньги, нам бы никто и не дал за трёхкомнатную квартиру, с телефоном, на удобном третьем этаже. Купить же жильё в России, за эти деньги - было не возможно. Только в глухомани какой-нибудь, саманный домик. Но и такого деревенского счастья - нам было не надо. От безысходности, многие земляки соглашались и на такие неравные обмены, лишь бы уехать. В последние годы, при встрече со знакомыми на улице, первый вопрос был: «Вы куда-нибудь уезжаете?». Я мечтала уехать, пробовала пристроиться в Краснодаре, но с неудачным результатом, вернулась обратно.
Да, оставались те, кому некуда было ехать, и жили с постоянным ощущением, что вот-вот, что-то должно было произойти, но уже несколько лет всё затягивало глубже, как в трясину, и никак не разрешалось. А мы всё ждали смены «плохой погоды» в нашей Чечне. Привыкнуть можно ко многому, привыкли и мы - жить плохо.
- - -
На обратном пути в Грозный, возвращались уже совсем другой, окольной дорогой, водитель автобуса вёз нас по полуразрушенному мосту через Терек, по неизвестным дорогам, проявляя настоящую виртуозность. Только помню большое закатное солнце впереди, к которому мы приближались. Было тихо и тепло, ведь я возвращалась домой.
В 21.00, включив программу «Время», услышала, из уст ведущей новостей, что наш Грозный, взят в осаду. С минуты на минуту, сообщали нам, возможен штурм города. Нас - телезрителей обещали держать в курсе событий и несколько раз за час, информировали о тревожности обстановки. За окнами, на удивление, не раздавалось ни звука. Ни традиционных местных, чьих-то шалостей со стрельбой в воздух, ни проафишированного штурма. Тогда и стало понятно, почему мы ехали обратно странной дорогой - другая уже была перекрыта оппозицией.
«Киев бомбили, нам объявили, что началася война!», - всё вспоминалась строчка из старой песни. И что вы нам - осаждённым, прикажете теперь делать, - хотелось тогда спросить, да не у кого было!
Так и закончился мой последний, мирный грозненский день - в тревожной тишине.
Война из окна
Мы жили в самом начале улицы Краснофлотской в Октябрьском районе. В пятиэтажке, между полем, ведущим ко 2 микрорайону и Трампарком. При смене власти, естественно, её переименовали в «улицу Мидаева», но даже неизвестный почтальон, на присланном письме, из принципа, понятного только местным жителям, перечеркнула новое название и подписала красными чернилами: «Это - улица Краснофлотская, была, есть и будет!!!».
На Минутке наша улица заканчивалась, до неё всего две, но больших трамвайных остановки. Поэтому утром следующего дня я стояла на балконе и смотрела вдаль, туда, откуда была слышна стрельба с самого утра. В небе носился военный самолёт, постоянно раздавались далёкие автоматные очереди и отдельные глухие выстрелы, вдруг, резкий сильный взрыв, и, в небо над домами и деревьями, взвилось облако, чёрным дымом (потом уже стало известно, что это подорвали БТР Кантемировской дивизии, брошенной в город, по сути, на погибель). Наивно казалось тогда, что там, на расстоянии и идёт тот самый «штурм». А мы тихо отсидимся наблюдателями с балкона.
Выстрелы были слышны и из центра. Но до него, куда как дальше, из окон ничего видно не было. На улицу старалась не выходить даже пару дней спустя, когда всё стихло. Потом соседи сообщили, что и в центре пытались «штурмовать», но всё провалилось, и теперь даже можно поехать на трамвае на Базар, за продуктами, что я и сделала.
Торговля не умирает даже во время войны, и как только всё закончилось, магазины и Базар заработали вновь. В хлебном отделе, я повстречала свою учительницу. Серое лицо, потухший взгляд, глаза в пол. Стала расспрашивать, а она на все вопросы только рукой махала: «Не спрашивай, что было. Мы плакали и молились, лежали на полу в квартире, спускались в подвал, я думала, что нам конец». Она жила в центре и слышала первые звуки войны куда больше, чем мы.
О том, что происходило, показывали потом по местному телеканалу чуть ли не каждый день, не знаю для каких целей: в качестве демонстрации собственной силы - чужым захватчикам или в назидание своим? Обычной камерой, дёргающейся рукой, кто-то шёл и снимал «поле после битвы». Развороченные машины, обгоревшие и изуродованные трупы, центральные улицы и площадь в осколках, телах и покорёженном металле.
Потом конечно многое прибрали, но я и не хотела идти смотреть на всё это.
От захваченных в плен солдат отреклось российское правительство, в местных новостях крутили их ответы на вопросы, кто они и зачем здесь. А по российским каналам большие начальники, с натянутыми масками лжи, врали о своих бездарных действиях. Приезжали редкие и отчаянные депутаты (ведь их могли просто взять в плен и не отпустить назад), пытались вести переговоры с дудаевским правительством, чтобы вызволить солдат, о мирных переговорах, но в большинстве случаев их визиты были бесполезны. Каждая из сторон не хотела услышать друг друга. Раздавались взаимные упрёки, невыполнимые требования, амбиции, угрозы, только до жителей, не участвующих в раздоре, никому не было дела. Мы оказались меж двух огней - лишними.
По ночам, а иногда и днём, было слышно, как высоко в небе летают российские самолёты-разведчики. Тогда ещё они просто летали. То ли морально давили - действовали на нервы, то ли выясняли состав сил противника. На некоторых зданиях установили пушки, чтобы отстреливать их, но о сбитых истребителях, я ничего не слышала.
Как-то днём, смотрела по телевизору дурацкий молодёжный сериал, о любви и лёгкой жизни французских студентов. Снова услышала звук курсирующего над нами самолета, и ближе, совсем другой - лязгающего металла. Я выглянула в окно и онемела: прямо напротив окон, посреди дороги остановился БТР с местными бойцами. Пушку они направили верх, туда, где, по их мнению, удобно было выследить полёт непрошенного гостя. Если мы не хотели видеть войну, то война сама пришла к нашим окнам.
К счастью, самолёт улетел, и БТР уехал, не выстрелив. А в телевизоре беззаботные иностранцы продолжали выяснять, кто - кого любит, и что одеть на завтрашнюю вечеринку…
Мне было стыдно и больно в те дни, жить с ощущением безысходности, ничего не делать и ждать. Страшно стало уже потом.
Война по телевизору
В те годы и особенно дни, перед войной, мы не пропускали выпусков новостей, слушали радио, газет давно уже не было в продаже. Ещё в 91-м, болтали с подружкой после школы, смеясь и иронизируя, предполагали, что скоро новости из нашей местности, начнут передавать первой строкой. Прошло всего три года, и в конце 94-го, даже прогноз погоды по городам, зачитываемый на радио, содержал данные о температуре в Грозном, третьим по списку. Что же говорить об основных новостях? Иногда их выпуск целиком состоял из информации о Чечне.
В конце 94-го подготовка к войне шла практически в прямом эфире. Все заявления Ельцина и Грачёва, уверения, что бомбёжек не будет, что они готовы к переговорам, вселяли надежду. Сейчас глупо, кажется, и вспоминать о нашей наивности, но до последнего дня, пока мы не увидели всё своими глазами - продолжали верить в чудо, что всё обойдётся. Разум отказывался следовать логике. Более мудрые жители, отправляли свои семьи подальше от всего, хотя бы в сёла к родственникам. Город пустел на глазах. В очередях за хлебом (иногда, под звук летающего в высоте самолёта) я стояла, в основном, со стариками.
- - -
К слову, о хлебе. Он - всему голова, как известно, и по растущей цене на хлеб, часто определялась и инфляция. Так, в начале девяностых, у нас в Грозном заработали частные пекарни. На быстрых иностранных дрожжах, с пылу, с жару, прямо из печки и в продажу. Думаю, что я не забуду никогда хлеб тех лет: круглый, бело-серый, очень горячий, колкой хрустящей корочкой, прорывавший все пакеты, и такой «пустой». Можно было, в охотку, съесть его целиком и не наесться. Потому и не считался у горожан такой хлеб «настоящим»!
А в традиционных хлебных магазинах продавали, какой-то вечно несвежий и серый кирпич, который и есть-то, не хотелось. Где-то в 93-м, ввели у нас карточную систему, по которой, в строго определённом магазине на целый жилой район, можно было купить батон по цене 1 рубль. Но выдавали те хлебные карточки не всем, а только тем, кто в свой паспорт внесёт штамп «Гражданин Ичкерии». Мне в паспорте «лишнее» не нужно было, а мать согласилась. Да, я принесла тот батон.
Но что это был за батон - надо было видеть! Чёрного оттенка в разрезе, плоский, из-за низкого качества муки, этот батон лучше было, есть сразу же, т.к. уже к вечеру он становился абсолютно чёрствым. О вкусовых качествах - даже не вспоминаю. Но и за таким дармовым хлебом надо было выстоять очередь, и разбирали быстро, потому что брали его исключительно малоимущие старики. Убедившись, что качество хлеба не улучшалось, мы подарили свои карточки бедной соседке - она и этому была рада, т.к. постепенно выносила из дома на продажу всё, что было ценного.
А мы с матерью занимались мелкой спекуляцией, как я это называла. Продавали в розницу, купленную оптом мелкую бакалею: шоколад, жвачки, сигареты, семечки, леденцы и конфетки. Закупкой занималась я, а она сидела у подъезда и торговала прямо в нашем дворе. Нам, тех мелких сумм, для скромного житья - вполне хватало.
- - -
Телевизор стал мне окном в мир, не только в переносном, но и в прямом смысле. Я смотрела всё подряд, что-то рукодельничала, шила, вышивала, только чтобы занять руки и голову, чтобы не думать об окружающем. По местному частному телеканалу, как на подбор, крутили самые популярные и модные фильмы, много комедий. Наверное, так нас пытались развеселить и отвлечь. Моё нервное напряжение сказывалось в отчаянном смехе, во время просмотра. Помню, что мама, стала мне делать замечание: на лестничной площадке уже слышно, как ты смеёшься, что люди подумают…
Мне было совершенно всё равно, что обо мне подумают. Лишь бы не сломался телевизор, и не заканчивались бы фильмы, в которых такая красивая жизнь, спецэффекты, а не реальные взрывы и погони, иллюзия реальности и всё понарошку.
- - -
В один из солнечных дней, мне кажется, что это был выходной день, вещание прервали местными, срочными новостями: в Чечню вошли российские войска! Передавали название селений, где на подходе, на дорогах уже стояла техника. В доказательство этих слов, приехал с места событий оператор грозненского телевидения, который снимал там всё происходящее. Его заметили военные, запретили съёмку и хотели конфисковать камеру, но оператор со смехом рассказывал, как он находчиво открыл и вынул плёнку, как бы «засветив» её. А тупые вояки даже не поняли, как он их одурачил. И таким образом, телезрители увидели сам момент начала ввода войск, своими глазами почти в прямом эфире. Камера дёргалась в руках снимающего и быстро идущего оператора так, что, через несколько минут, у меня всё мелькало в глазах и неотрывно смотреть на то, что там происходило, было просто не возможно.
Войска вошли с разных сторон, а у чечено-ингушской границы собрались старейшины, чтобы уговорить военных не делать ошибок, встали прямо на дороге - перекрыв путь колонне. Какое-то время военные не двигались, начальники, без погон, подходили от колонны к группе на дороге, что-то говорили, снова возвращались в тёплые кабины машин, где, было видно, сидели и женщины в форме. Потом, после очередной бесполезной попытки договориться с «живым препятствием», головная машина сделала манёвр - просто, объехав людей на трассе, и вывернув из кювета, снова на дорогу. Так поступили и последующие БТРы и Уралы. Стрельбы и столкновений, тогда ещё не было.
Всё развернулось уже в следующие дни. Днями и ночами с окраин была слышна стрельба, автоматная и пушечная. По радио, корреспонденты - стрингеры вели репортажи, прямыми включениями, по ТВ крутили обрывочные сюжеты. На аэродроме разбомбили разом всё, чтобы с воздуха Дудаеву нечем было ответить. Самолёты российской стороны летали уже и днём, и ночью. Ощущение близкого кошмара из иностранных фильмов ужаса, переселялось в реальность. Кто мог - уезжал.
Соседи слухами приносили сарафанные новости и расценки на выезд из города, с Минутки до Ингушетии. Денег у нас было немного, но на нас двоих с матерью, можно было насобирать, добавив, что-то из золота, в крайнем случае. С каждым днём цены на место в машине из Чечни, неудержимо вырастали. Я говорила матери: «Может, поедем, пока есть возможность, дальше будет ещё хуже?!». А она уперлась, с бравадой и неуместным вызовом: «Если хочешь - уезжай, я тебя не держу, вот деньги - иди. И не обвиняй меня потом, что я тебя останавливала! А я, как-нибудь сама, мне соседки помогут, я того и этого попрошу, мне купят и принесут».
Ну и кому она была нужна, посторонним, окружающим, в условиях, когда каждый сам за себя?! И как бы чувствовала себя я, уехав одна и сидя у родственников на диване, в тепле и сытости, видя новости тех дней?!
Конечно же, я осталась.
Судите строго, ругайте и критикуйте. Где плохо написала, непонятно или длинно - всё, как есть.
Выкладываю частями. Пока, остальные записи, ещё буду корректировать.
---
Контрасты
Грозный в моей памяти делится надвое: «до» и «во время войны» - начало первой чеченской. Два времени года, не по месяцам, а по ощущениям: тепло либо холодно. И погода разделилась в воспоминаниях также контрастно: светило ослепительное солнце или же наводила тоску, беспросветная серость. «Растреклятая погодка, распогибельный Кавказ»,- в этом случае, повторяли старшие присказкой, когда с утра настроение портила пробирающая сырость и пасмурная погода. Мы жили в солнечном месте, где такие явления, как снег и ливни, были событием, странным, удивляющим и быстропроходящим. Нужно только потерпеть, переждать недолгую непогоду, и вопреки календарю, даже 1 января, выйдя из дома, зажмуриться от нестерпимого солнечного света, склонить голову и, вместо льда и сугробов, увидеть нахальную молодую траву, ярко-зелёного цвета, выпирающую из бурой земли! А как выпадет недолгий снег, после радости первых дней и ощущения сказки, скорей причитать: ну, когда же будет тепло?
Как сложно было потом, многим, уехать «туда», где не было столько тепла, таких пыльных улиц и полуденного зноя, постепенно привыкнуть к летним дождям центрально - европейской полосы, а к снегу, относиться обыденно, устало, опять намело…
Мы хотели уехать от бесправной жизни, войны и политики - мы не хотели уезжать из родного и любимого города. Я больше туда не вернусь!
Пенсия
Пенсию старикам, в начале девяностых, выдавали с опозданием, с задержками по нескольку месяцев (случалось, что и умирали, простояв целый день в душных комнатах), однажды нам возместили деньги товаром (крупами, одеждой и пр., на выбор), а потом и вовсе выплачивать перестали. Счета в Сбербанке, также были «заморожены», операции по ним не совершали. Не выдавали положенные суммы, всем, не разбирая национальностей. В России уже поняли, на что шли перечисленные в Чечню средства, ввели политику финансовой блокады и денег не переводили. Дудаев в интервью местному телевидению завил: «Вы работали на Россию, вот пусть она вам и платит!». И, забрав документы, несчастные люди ехали, куда только можно: Ингушетия, Ставропольский край и Кубань. Иногда, на первой же остановке поезда, уже в России (а ходил только Бакинский и Московский состав), отдавали личные карточки в пенсионные отделы. Кто - куда смог пристроить поближе, а в 94-м, чтобы забрать пенсию матери, я ездила в Кизляр, к родственникам. Не каждый месяц, а хоть раз в квартал, чтобы сэкономить на проезде. Так было и той последней осенью.
Серым холодным утром, к первому трамваю (благо, что жили у Трампарка), мама провожала меня. По пустынным улицам, особенно вечером, я старалась одна не ходить - в те годы много страшных историй пересказывали, тут поневоле на воду дуть начнёшь. И из матери защитник никакой, а всё же вдвоём не так неуютно.
Знакомая водитель трамвая, пожилая чеченка, живущая в нашем дворе, выехав из ворот парка на многажды перечиненном трамвае, приветливо обнадёживала: «Погоди, сейчас солью лобовое стекло протру, и поедем, а то ледяные узоры такие, что ничего не видно. Не садись на сиденье - холодно, вот, в кабине у меня постой, здесь печка». Доехав до Базара и успев по времени на автостанцию, которая расположена рядом, я всё же намёрзлась до онемения конечностей в автобусе.
Мы ехали к границе обычным маршрутом, известным мне с детства, мимо станиц и посёлков, по равнинной части. Чтобы не околеть, била ногами в пол, и растирала руки - печку водитель и не подумал включать, доверив прогрев самой природе и появляющемуся солнцу. От влажности всё за окном заиндевело - природа была на редкость сказочной. Разве знала я тогда, что в последний раз вижу нашу Родину мирной и спокойной? Поэтому и запомнила тот день навсегда.
Всего пять часов, и я в Дагестане, и в тот же день обратно. Тётя в Кизляре всё уговаривала меня остаться пожить, зная заранее, что бесполезно предлагать. Мол, в новостях пугают каждый день вашей республикой, может, переехали бы в Кизляр. Но я отказывалась, знала, что мать не поедет - не бросит квартиру, а оставлять её одну, передвигающуюся на костылях, инвалида 2 группы - не могла. Да не так уж и страшно, как нас малюют - мы уже привыкли. И раньше предлагали обменяться жильём в Дагестан, но я не соглашалась - шило на мыло менять. Ехать - так подальше.
- - -
Больше 3,5 миллионов, на старые деньги, нам бы никто и не дал за трёхкомнатную квартиру, с телефоном, на удобном третьем этаже. Купить же жильё в России, за эти деньги - было не возможно. Только в глухомани какой-нибудь, саманный домик. Но и такого деревенского счастья - нам было не надо. От безысходности, многие земляки соглашались и на такие неравные обмены, лишь бы уехать. В последние годы, при встрече со знакомыми на улице, первый вопрос был: «Вы куда-нибудь уезжаете?». Я мечтала уехать, пробовала пристроиться в Краснодаре, но с неудачным результатом, вернулась обратно.
Да, оставались те, кому некуда было ехать, и жили с постоянным ощущением, что вот-вот, что-то должно было произойти, но уже несколько лет всё затягивало глубже, как в трясину, и никак не разрешалось. А мы всё ждали смены «плохой погоды» в нашей Чечне. Привыкнуть можно ко многому, привыкли и мы - жить плохо.
- - -
На обратном пути в Грозный, возвращались уже совсем другой, окольной дорогой, водитель автобуса вёз нас по полуразрушенному мосту через Терек, по неизвестным дорогам, проявляя настоящую виртуозность. Только помню большое закатное солнце впереди, к которому мы приближались. Было тихо и тепло, ведь я возвращалась домой.
В 21.00, включив программу «Время», услышала, из уст ведущей новостей, что наш Грозный, взят в осаду. С минуты на минуту, сообщали нам, возможен штурм города. Нас - телезрителей обещали держать в курсе событий и несколько раз за час, информировали о тревожности обстановки. За окнами, на удивление, не раздавалось ни звука. Ни традиционных местных, чьих-то шалостей со стрельбой в воздух, ни проафишированного штурма. Тогда и стало понятно, почему мы ехали обратно странной дорогой - другая уже была перекрыта оппозицией.
«Киев бомбили, нам объявили, что началася война!», - всё вспоминалась строчка из старой песни. И что вы нам - осаждённым, прикажете теперь делать, - хотелось тогда спросить, да не у кого было!
Так и закончился мой последний, мирный грозненский день - в тревожной тишине.
Война из окна
Мы жили в самом начале улицы Краснофлотской в Октябрьском районе. В пятиэтажке, между полем, ведущим ко 2 микрорайону и Трампарком. При смене власти, естественно, её переименовали в «улицу Мидаева», но даже неизвестный почтальон, на присланном письме, из принципа, понятного только местным жителям, перечеркнула новое название и подписала красными чернилами: «Это - улица Краснофлотская, была, есть и будет!!!».
На Минутке наша улица заканчивалась, до неё всего две, но больших трамвайных остановки. Поэтому утром следующего дня я стояла на балконе и смотрела вдаль, туда, откуда была слышна стрельба с самого утра. В небе носился военный самолёт, постоянно раздавались далёкие автоматные очереди и отдельные глухие выстрелы, вдруг, резкий сильный взрыв, и, в небо над домами и деревьями, взвилось облако, чёрным дымом (потом уже стало известно, что это подорвали БТР Кантемировской дивизии, брошенной в город, по сути, на погибель). Наивно казалось тогда, что там, на расстоянии и идёт тот самый «штурм». А мы тихо отсидимся наблюдателями с балкона.
Выстрелы были слышны и из центра. Но до него, куда как дальше, из окон ничего видно не было. На улицу старалась не выходить даже пару дней спустя, когда всё стихло. Потом соседи сообщили, что и в центре пытались «штурмовать», но всё провалилось, и теперь даже можно поехать на трамвае на Базар, за продуктами, что я и сделала.
Торговля не умирает даже во время войны, и как только всё закончилось, магазины и Базар заработали вновь. В хлебном отделе, я повстречала свою учительницу. Серое лицо, потухший взгляд, глаза в пол. Стала расспрашивать, а она на все вопросы только рукой махала: «Не спрашивай, что было. Мы плакали и молились, лежали на полу в квартире, спускались в подвал, я думала, что нам конец». Она жила в центре и слышала первые звуки войны куда больше, чем мы.
О том, что происходило, показывали потом по местному телеканалу чуть ли не каждый день, не знаю для каких целей: в качестве демонстрации собственной силы - чужым захватчикам или в назидание своим? Обычной камерой, дёргающейся рукой, кто-то шёл и снимал «поле после битвы». Развороченные машины, обгоревшие и изуродованные трупы, центральные улицы и площадь в осколках, телах и покорёженном металле.
Потом конечно многое прибрали, но я и не хотела идти смотреть на всё это.
От захваченных в плен солдат отреклось российское правительство, в местных новостях крутили их ответы на вопросы, кто они и зачем здесь. А по российским каналам большие начальники, с натянутыми масками лжи, врали о своих бездарных действиях. Приезжали редкие и отчаянные депутаты (ведь их могли просто взять в плен и не отпустить назад), пытались вести переговоры с дудаевским правительством, чтобы вызволить солдат, о мирных переговорах, но в большинстве случаев их визиты были бесполезны. Каждая из сторон не хотела услышать друг друга. Раздавались взаимные упрёки, невыполнимые требования, амбиции, угрозы, только до жителей, не участвующих в раздоре, никому не было дела. Мы оказались меж двух огней - лишними.
По ночам, а иногда и днём, было слышно, как высоко в небе летают российские самолёты-разведчики. Тогда ещё они просто летали. То ли морально давили - действовали на нервы, то ли выясняли состав сил противника. На некоторых зданиях установили пушки, чтобы отстреливать их, но о сбитых истребителях, я ничего не слышала.
Как-то днём, смотрела по телевизору дурацкий молодёжный сериал, о любви и лёгкой жизни французских студентов. Снова услышала звук курсирующего над нами самолета, и ближе, совсем другой - лязгающего металла. Я выглянула в окно и онемела: прямо напротив окон, посреди дороги остановился БТР с местными бойцами. Пушку они направили верх, туда, где, по их мнению, удобно было выследить полёт непрошенного гостя. Если мы не хотели видеть войну, то война сама пришла к нашим окнам.
К счастью, самолёт улетел, и БТР уехал, не выстрелив. А в телевизоре беззаботные иностранцы продолжали выяснять, кто - кого любит, и что одеть на завтрашнюю вечеринку…
Мне было стыдно и больно в те дни, жить с ощущением безысходности, ничего не делать и ждать. Страшно стало уже потом.
Война по телевизору
В те годы и особенно дни, перед войной, мы не пропускали выпусков новостей, слушали радио, газет давно уже не было в продаже. Ещё в 91-м, болтали с подружкой после школы, смеясь и иронизируя, предполагали, что скоро новости из нашей местности, начнут передавать первой строкой. Прошло всего три года, и в конце 94-го, даже прогноз погоды по городам, зачитываемый на радио, содержал данные о температуре в Грозном, третьим по списку. Что же говорить об основных новостях? Иногда их выпуск целиком состоял из информации о Чечне.
В конце 94-го подготовка к войне шла практически в прямом эфире. Все заявления Ельцина и Грачёва, уверения, что бомбёжек не будет, что они готовы к переговорам, вселяли надежду. Сейчас глупо, кажется, и вспоминать о нашей наивности, но до последнего дня, пока мы не увидели всё своими глазами - продолжали верить в чудо, что всё обойдётся. Разум отказывался следовать логике. Более мудрые жители, отправляли свои семьи подальше от всего, хотя бы в сёла к родственникам. Город пустел на глазах. В очередях за хлебом (иногда, под звук летающего в высоте самолёта) я стояла, в основном, со стариками.
- - -
К слову, о хлебе. Он - всему голова, как известно, и по растущей цене на хлеб, часто определялась и инфляция. Так, в начале девяностых, у нас в Грозном заработали частные пекарни. На быстрых иностранных дрожжах, с пылу, с жару, прямо из печки и в продажу. Думаю, что я не забуду никогда хлеб тех лет: круглый, бело-серый, очень горячий, колкой хрустящей корочкой, прорывавший все пакеты, и такой «пустой». Можно было, в охотку, съесть его целиком и не наесться. Потому и не считался у горожан такой хлеб «настоящим»!
А в традиционных хлебных магазинах продавали, какой-то вечно несвежий и серый кирпич, который и есть-то, не хотелось. Где-то в 93-м, ввели у нас карточную систему, по которой, в строго определённом магазине на целый жилой район, можно было купить батон по цене 1 рубль. Но выдавали те хлебные карточки не всем, а только тем, кто в свой паспорт внесёт штамп «Гражданин Ичкерии». Мне в паспорте «лишнее» не нужно было, а мать согласилась. Да, я принесла тот батон.
Но что это был за батон - надо было видеть! Чёрного оттенка в разрезе, плоский, из-за низкого качества муки, этот батон лучше было, есть сразу же, т.к. уже к вечеру он становился абсолютно чёрствым. О вкусовых качествах - даже не вспоминаю. Но и за таким дармовым хлебом надо было выстоять очередь, и разбирали быстро, потому что брали его исключительно малоимущие старики. Убедившись, что качество хлеба не улучшалось, мы подарили свои карточки бедной соседке - она и этому была рада, т.к. постепенно выносила из дома на продажу всё, что было ценного.
А мы с матерью занимались мелкой спекуляцией, как я это называла. Продавали в розницу, купленную оптом мелкую бакалею: шоколад, жвачки, сигареты, семечки, леденцы и конфетки. Закупкой занималась я, а она сидела у подъезда и торговала прямо в нашем дворе. Нам, тех мелких сумм, для скромного житья - вполне хватало.
- - -
Телевизор стал мне окном в мир, не только в переносном, но и в прямом смысле. Я смотрела всё подряд, что-то рукодельничала, шила, вышивала, только чтобы занять руки и голову, чтобы не думать об окружающем. По местному частному телеканалу, как на подбор, крутили самые популярные и модные фильмы, много комедий. Наверное, так нас пытались развеселить и отвлечь. Моё нервное напряжение сказывалось в отчаянном смехе, во время просмотра. Помню, что мама, стала мне делать замечание: на лестничной площадке уже слышно, как ты смеёшься, что люди подумают…
Мне было совершенно всё равно, что обо мне подумают. Лишь бы не сломался телевизор, и не заканчивались бы фильмы, в которых такая красивая жизнь, спецэффекты, а не реальные взрывы и погони, иллюзия реальности и всё понарошку.
- - -
В один из солнечных дней, мне кажется, что это был выходной день, вещание прервали местными, срочными новостями: в Чечню вошли российские войска! Передавали название селений, где на подходе, на дорогах уже стояла техника. В доказательство этих слов, приехал с места событий оператор грозненского телевидения, который снимал там всё происходящее. Его заметили военные, запретили съёмку и хотели конфисковать камеру, но оператор со смехом рассказывал, как он находчиво открыл и вынул плёнку, как бы «засветив» её. А тупые вояки даже не поняли, как он их одурачил. И таким образом, телезрители увидели сам момент начала ввода войск, своими глазами почти в прямом эфире. Камера дёргалась в руках снимающего и быстро идущего оператора так, что, через несколько минут, у меня всё мелькало в глазах и неотрывно смотреть на то, что там происходило, было просто не возможно.
Войска вошли с разных сторон, а у чечено-ингушской границы собрались старейшины, чтобы уговорить военных не делать ошибок, встали прямо на дороге - перекрыв путь колонне. Какое-то время военные не двигались, начальники, без погон, подходили от колонны к группе на дороге, что-то говорили, снова возвращались в тёплые кабины машин, где, было видно, сидели и женщины в форме. Потом, после очередной бесполезной попытки договориться с «живым препятствием», головная машина сделала манёвр - просто, объехав людей на трассе, и вывернув из кювета, снова на дорогу. Так поступили и последующие БТРы и Уралы. Стрельбы и столкновений, тогда ещё не было.
Всё развернулось уже в следующие дни. Днями и ночами с окраин была слышна стрельба, автоматная и пушечная. По радио, корреспонденты - стрингеры вели репортажи, прямыми включениями, по ТВ крутили обрывочные сюжеты. На аэродроме разбомбили разом всё, чтобы с воздуха Дудаеву нечем было ответить. Самолёты российской стороны летали уже и днём, и ночью. Ощущение близкого кошмара из иностранных фильмов ужаса, переселялось в реальность. Кто мог - уезжал.
Соседи слухами приносили сарафанные новости и расценки на выезд из города, с Минутки до Ингушетии. Денег у нас было немного, но на нас двоих с матерью, можно было насобирать, добавив, что-то из золота, в крайнем случае. С каждым днём цены на место в машине из Чечни, неудержимо вырастали. Я говорила матери: «Может, поедем, пока есть возможность, дальше будет ещё хуже?!». А она уперлась, с бравадой и неуместным вызовом: «Если хочешь - уезжай, я тебя не держу, вот деньги - иди. И не обвиняй меня потом, что я тебя останавливала! А я, как-нибудь сама, мне соседки помогут, я того и этого попрошу, мне купят и принесут».
Ну и кому она была нужна, посторонним, окружающим, в условиях, когда каждый сам за себя?! И как бы чувствовала себя я, уехав одна и сидя у родственников на диване, в тепле и сытости, видя новости тех дней?!
Конечно же, я осталась.