Краткая история эстетического объекта
Посвящается fish_n_lilies и langobard - как сугубым эстетам, а также всем не чуждым эстетике (т.е. вроде как ваще ВСЕМ)
Эстетику изобрели, как известно, греки (см. Аристотель, Винкельман, А.Ф.Лосев и др.) - вместе с объектом, который, под псевдонимом "эйдос", был изобретен Платоном (см.). До них и помимо них эстетики не было, не было объектов, не было субъектов. Эстетическим объектом греков был предмет, форма, тело ("эйдос" и есть форма, а вовсе не "идея"). Самый космос был понимаем как форма форм - порядок, гармония и пропорция (см.Пифагор). Художник был не творцом, в нашем смысле, а подражателем - более или менее умелым производителем-дупликатором форм, ремесленником (что не мешало им высоко ценить своих аффтаров). Главным же созерцателем, благодаря Платону (по нашему "эстетом"), стал философ - как чел разумеющий эйдосы. Здесь возник онтологический разрыв - созерцатель оказался оторван от созерцаемого. Но до поры до времени он (разрыв) был почти ненаблюдаем.
Неоплатонизм несколько обесплотил эйдос - шаг в сторону идеи; соответственно созерцание стало менее чувственным, скорее духовным. Вместе с расплодившимся в десятках сект гностицизмом, учением о сокровенном знании, это дало мощный толчок в сторону мистики как поиску компромисса между созерцателем и созерцаемым; через полтора тысячелетия этот импульс найдет завершение в германском романтизме.
Христианство все это употребило и развило. Эстетическим объектом в Средние века стал мир Божий (включая человека), полагаемый уже не как космос, а как тварный Универсум - бесконечность творения (Шестоднев как символическое время был актуальностью; человек средневековья пребывал не в тварном только мире, но и в актуально творимом). Соответственно появился и первый художник-творец, пока в единственном числе - Бог. Художник-человек оставался ремесленником, но уже не подражателем, а подмастерьем Главного Аффтара, и в то же время его прославителем, певцом Его славы, воплотившейся в мире сем и каждой его твари и вещи. Искусство стало пониматься как псалом. Чувственное и духовное в созерцании ранжировались разными богословами по разному, но в целом уравновешивали друг друга. Мир и его Творец и человек существовали в единстве обоюдного экстатического созерцания и хвалы - бытие было храмом (ср. с бытием-космосом античности). Эстетическим объектом было само бытие - как Божественное.
(ИМХО: Средневековье дало законченную summae - эстетику как онтологическое учение о творчестве, о прекрасном и о созерцании. После - упадок и потеря онтологического в эстетике, съезжание в субъективизм и психологию, а также в очень олитературенную мистику сначала французского классицизма, затем немецкого романтизма).
Самое забавное, что возлюбленное всеми Возрождение своей эстетики не породило; было много интересных разработок тем античности и средневековья, но не было новых идей-концептов. Произошел фазис - сместился центр творения, вернее раздвоился. Появилось Искусство и, соответственно, Художник. Это дало невиданный всплеск творчества аффтаров, и они изрядно возгордились. Именно в Ренессансе происходит окончательный, длящийся по сию пору, сдвиг творческого начала в искусство, а онтологическое перестает быть общим уделом: здесь онтологичен Художник (и его воля - см. ниже), а не человек. Эстетическим объектом становится Произведение Искусства - явственным образом...
А прикровенным - сам Аффтар. Нечувствительно возникает и начинает исподволь работать мотив зеркала как повода к рефлексии аффтара. Не сразу, но в историческом масштабе довольно скоро, это приведет к тому, что эстетическим объектом - притом единственным - станет именно он.
Но это я несколько забежал вперед.
Колоссальный эффект творчества Великих Аффтаров Возрождения - Леонардо, Микельанджело, Маккиавелли, Шекспира, был следствием пробуждения и осознания в себе автономной творческой потенции субъекта. Высвободилась и пошла гулять вовсю воля как главный стимул творчества (пресловутый "титанизм")...
...И возникла коллизия внутри творчества как противостояния - своеволия перед лицом Творца.
В творчестве деяние переставало быть грехом, превращаясь в свободу (см. Бердяев), не переставая притом быть отпадением от воли Бога. Это привело к появлению еще одного эстетического объекта - собственно творчества (усиление "эффекта зеркала").
Барокко, классицизм и романтизм были, в отличие от всех предыдущих культурных эпох, Большими Стилями (как их теперь называют), т.е. выстраиванием эстетического (ставшего теперь субститутом-подменой онтологического) паритета с миром, терявшим на глазах (тому были тысячи причин) автономность Творения. Это время можно назвать эпохой Больших Стилей.
А еще - эпохой Театра.
И вот почему. Внимательный читатель наверное уже слегка затормозился чуть выше, где я зачислил классицизм и романтизм скопом в мистики. Ладно романтизм - но классицизм?! Тут самое время ввести в оборот едва ли не самый главный - ввиду рассматриваемого предмета - концепт "представление". Это слово означает разом два как бы взаимоисключающих денотата: с одной стороны то, что предстоит, т.е. реальность явленного, с другой - воображение, мыслимый образ ( не обязательно реального, яви). Но на деле (т.е. в осуществлении, а не только в ментальном усилии) никакого противоречия нет. Представлению как таковому наплевать на различие образа и яви - внутри него они суть одно. Первая из эстетик (напоминаю - эллинская) собственное родословие возводила к мистериям - действию не разделенному на действующих - актеров, и наблюдающих - зрителей, публику; в мистерии действуют все - и всё. Нет никакого разделения - соответственно нет и места представлению. Нет образа - чего либо, есть чистое действие-бытие. В ней не может быть ни объекта, ни субъекта, ни эстетики - того, что их связует. Мистерия есть ритуал бытия - в мифе; нерасчленность мифа и ритуала. С момента выделения мифа в текст - код, мнемонику ритуала, неизбежно, наравне со всем существующим подверженного порче - рассеянию, энтропии, и потому требующего определенных усилий по сохранению его целостности, что означает перманентное перекодирование, т.е. наращивание и размножение корпуса текста - в тексты, в свою очередь требующих новых перекодирований, и так до бесконечности - с этого момента мистерия сходит окончательно с исторической сцены. А точнее - появляется сцена, а следом и история (сначала как миф) взамен мистерии.
Театр изобрели греки - как замену мистерии. Эстетика - код театра. Поэтому эстетическим объектом par exellence - любым - является представление.
Представление - это картина мира взамен мистерии (см. Хайдеггер)
Первоначальное христианство было проблеском мистеральной основы бытия, попыткой учредить новую мистерию - таинство евхаристии, сплотившей первых христиан, алчущих бытия взамен эллинистического социума-театра (первой эпохи Большого Стиля).
Попытка не удалась. Не удалась мистерия.
Вместо нее возникла Церковь, все тот же театр: представляемый ритуал и публика-паства, объединяемые на миг представления (литургия) в некое подобие мистерии посредством кода-мифа - историей воплощения и смерти Бога.
Средние века можно описать как растянувшуюся во времени грандиозную литургию.
Но Церковь не перестала быть театром, хотя на это время, смогла его заменить. Ренессанс был новым поражением (уже куцей) мистерии, на этот раз окончательным. От церкви отпочковался Театр - и заменил ее.
Театр окончательно закрепил представление - во всех смыслах - как социальный навык, как парадигму действия, как базовый паттерн культуры и выстраивания всех социальных связей.
Теперь, возвращаясь к слову "мистика", увлекшему меня в этот длинный, но необходимый пассаж, я могу его перевести на очень обыденный язык. Мистика, как короткое замыкание на объект, есть, собственно, та связь, которая заставляет зрителя забыть - на миг спровоцированного представлением инсайта - субъекта в себе. Для средневековых мистиков это было прямое слияние в созерцании с Богом (чуть позже прирученное церковью и выродившееся в подражание Христу, как главному императиву христианина, фигуре неизбежно стилизующей). Это был театр одного актера - экстатическое усилие избавления от субъектности.
В эпоху Больших Стилей эта мистика стала общим стилизующим топосом тотально театрализованной культуры - собственно самой Культурой. Но, став всеобщим достоянием, она утратила казавшийся родовым, т.е неотьемлемым (предикатом - будучи на деле атрибутом) признак вот этого самого экстаза - трансцензуса из пределов субъектности. Однако короткое замыкание осталось - но не на Бога, а на Культуру (вот вам и смерть Бога - см. Ницше)
Субъект стал комфортной позицией. Особенно с учетом тех примечаний-атрибутов, сильно ее украшающих, которыми снабдило субъекта Возрождение - бесконечной творческой потенцией гения, свободной в творении (себя - в зеркале) воли, и еще всяких цацек помельче, нечувствительно превращающих позицию - в позу.
Позиция-то была перед зеркалом...
Так субъект стал Главным Эстетическим Объектом.
И продолжает им быть по сей день. Ныне, однако, нечувствительно заместив собой все прочие и став единственным он потерял сильное театральное качество Большого Стиля.
Как это произошло - уже другая история.
Эстетику изобрели, как известно, греки (см. Аристотель, Винкельман, А.Ф.Лосев и др.) - вместе с объектом, который, под псевдонимом "эйдос", был изобретен Платоном (см.). До них и помимо них эстетики не было, не было объектов, не было субъектов. Эстетическим объектом греков был предмет, форма, тело ("эйдос" и есть форма, а вовсе не "идея"). Самый космос был понимаем как форма форм - порядок, гармония и пропорция (см.Пифагор). Художник был не творцом, в нашем смысле, а подражателем - более или менее умелым производителем-дупликатором форм, ремесленником (что не мешало им высоко ценить своих аффтаров). Главным же созерцателем, благодаря Платону (по нашему "эстетом"), стал философ - как чел разумеющий эйдосы. Здесь возник онтологический разрыв - созерцатель оказался оторван от созерцаемого. Но до поры до времени он (разрыв) был почти ненаблюдаем.
Неоплатонизм несколько обесплотил эйдос - шаг в сторону идеи; соответственно созерцание стало менее чувственным, скорее духовным. Вместе с расплодившимся в десятках сект гностицизмом, учением о сокровенном знании, это дало мощный толчок в сторону мистики как поиску компромисса между созерцателем и созерцаемым; через полтора тысячелетия этот импульс найдет завершение в германском романтизме.
Христианство все это употребило и развило. Эстетическим объектом в Средние века стал мир Божий (включая человека), полагаемый уже не как космос, а как тварный Универсум - бесконечность творения (Шестоднев как символическое время был актуальностью; человек средневековья пребывал не в тварном только мире, но и в актуально творимом). Соответственно появился и первый художник-творец, пока в единственном числе - Бог. Художник-человек оставался ремесленником, но уже не подражателем, а подмастерьем Главного Аффтара, и в то же время его прославителем, певцом Его славы, воплотившейся в мире сем и каждой его твари и вещи. Искусство стало пониматься как псалом. Чувственное и духовное в созерцании ранжировались разными богословами по разному, но в целом уравновешивали друг друга. Мир и его Творец и человек существовали в единстве обоюдного экстатического созерцания и хвалы - бытие было храмом (ср. с бытием-космосом античности). Эстетическим объектом было само бытие - как Божественное.
(ИМХО: Средневековье дало законченную summae - эстетику как онтологическое учение о творчестве, о прекрасном и о созерцании. После - упадок и потеря онтологического в эстетике, съезжание в субъективизм и психологию, а также в очень олитературенную мистику сначала французского классицизма, затем немецкого романтизма).
Самое забавное, что возлюбленное всеми Возрождение своей эстетики не породило; было много интересных разработок тем античности и средневековья, но не было новых идей-концептов. Произошел фазис - сместился центр творения, вернее раздвоился. Появилось Искусство и, соответственно, Художник. Это дало невиданный всплеск творчества аффтаров, и они изрядно возгордились. Именно в Ренессансе происходит окончательный, длящийся по сию пору, сдвиг творческого начала в искусство, а онтологическое перестает быть общим уделом: здесь онтологичен Художник (и его воля - см. ниже), а не человек. Эстетическим объектом становится Произведение Искусства - явственным образом...
А прикровенным - сам Аффтар. Нечувствительно возникает и начинает исподволь работать мотив зеркала как повода к рефлексии аффтара. Не сразу, но в историческом масштабе довольно скоро, это приведет к тому, что эстетическим объектом - притом единственным - станет именно он.
Но это я несколько забежал вперед.
Колоссальный эффект творчества Великих Аффтаров Возрождения - Леонардо, Микельанджело, Маккиавелли, Шекспира, был следствием пробуждения и осознания в себе автономной творческой потенции субъекта. Высвободилась и пошла гулять вовсю воля как главный стимул творчества (пресловутый "титанизм")...
...И возникла коллизия внутри творчества как противостояния - своеволия перед лицом Творца.
В творчестве деяние переставало быть грехом, превращаясь в свободу (см. Бердяев), не переставая притом быть отпадением от воли Бога. Это привело к появлению еще одного эстетического объекта - собственно творчества (усиление "эффекта зеркала").
Барокко, классицизм и романтизм были, в отличие от всех предыдущих культурных эпох, Большими Стилями (как их теперь называют), т.е. выстраиванием эстетического (ставшего теперь субститутом-подменой онтологического) паритета с миром, терявшим на глазах (тому были тысячи причин) автономность Творения. Это время можно назвать эпохой Больших Стилей.
А еще - эпохой Театра.
И вот почему. Внимательный читатель наверное уже слегка затормозился чуть выше, где я зачислил классицизм и романтизм скопом в мистики. Ладно романтизм - но классицизм?! Тут самое время ввести в оборот едва ли не самый главный - ввиду рассматриваемого предмета - концепт "представление". Это слово означает разом два как бы взаимоисключающих денотата: с одной стороны то, что предстоит, т.е. реальность явленного, с другой - воображение, мыслимый образ ( не обязательно реального, яви). Но на деле (т.е. в осуществлении, а не только в ментальном усилии) никакого противоречия нет. Представлению как таковому наплевать на различие образа и яви - внутри него они суть одно. Первая из эстетик (напоминаю - эллинская) собственное родословие возводила к мистериям - действию не разделенному на действующих - актеров, и наблюдающих - зрителей, публику; в мистерии действуют все - и всё. Нет никакого разделения - соответственно нет и места представлению. Нет образа - чего либо, есть чистое действие-бытие. В ней не может быть ни объекта, ни субъекта, ни эстетики - того, что их связует. Мистерия есть ритуал бытия - в мифе; нерасчленность мифа и ритуала. С момента выделения мифа в текст - код, мнемонику ритуала, неизбежно, наравне со всем существующим подверженного порче - рассеянию, энтропии, и потому требующего определенных усилий по сохранению его целостности, что означает перманентное перекодирование, т.е. наращивание и размножение корпуса текста - в тексты, в свою очередь требующих новых перекодирований, и так до бесконечности - с этого момента мистерия сходит окончательно с исторической сцены. А точнее - появляется сцена, а следом и история (сначала как миф) взамен мистерии.
Театр изобрели греки - как замену мистерии. Эстетика - код театра. Поэтому эстетическим объектом par exellence - любым - является представление.
Представление - это картина мира взамен мистерии (см. Хайдеггер)
Первоначальное христианство было проблеском мистеральной основы бытия, попыткой учредить новую мистерию - таинство евхаристии, сплотившей первых христиан, алчущих бытия взамен эллинистического социума-театра (первой эпохи Большого Стиля).
Попытка не удалась. Не удалась мистерия.
Вместо нее возникла Церковь, все тот же театр: представляемый ритуал и публика-паства, объединяемые на миг представления (литургия) в некое подобие мистерии посредством кода-мифа - историей воплощения и смерти Бога.
Средние века можно описать как растянувшуюся во времени грандиозную литургию.
Но Церковь не перестала быть театром, хотя на это время, смогла его заменить. Ренессанс был новым поражением (уже куцей) мистерии, на этот раз окончательным. От церкви отпочковался Театр - и заменил ее.
Театр окончательно закрепил представление - во всех смыслах - как социальный навык, как парадигму действия, как базовый паттерн культуры и выстраивания всех социальных связей.
Теперь, возвращаясь к слову "мистика", увлекшему меня в этот длинный, но необходимый пассаж, я могу его перевести на очень обыденный язык. Мистика, как короткое замыкание на объект, есть, собственно, та связь, которая заставляет зрителя забыть - на миг спровоцированного представлением инсайта - субъекта в себе. Для средневековых мистиков это было прямое слияние в созерцании с Богом (чуть позже прирученное церковью и выродившееся в подражание Христу, как главному императиву христианина, фигуре неизбежно стилизующей). Это был театр одного актера - экстатическое усилие избавления от субъектности.
В эпоху Больших Стилей эта мистика стала общим стилизующим топосом тотально театрализованной культуры - собственно самой Культурой. Но, став всеобщим достоянием, она утратила казавшийся родовым, т.е неотьемлемым (предикатом - будучи на деле атрибутом) признак вот этого самого экстаза - трансцензуса из пределов субъектности. Однако короткое замыкание осталось - но не на Бога, а на Культуру (вот вам и смерть Бога - см. Ницше)
Субъект стал комфортной позицией. Особенно с учетом тех примечаний-атрибутов, сильно ее украшающих, которыми снабдило субъекта Возрождение - бесконечной творческой потенцией гения, свободной в творении (себя - в зеркале) воли, и еще всяких цацек помельче, нечувствительно превращающих позицию - в позу.
Позиция-то была перед зеркалом...
Так субъект стал Главным Эстетическим Объектом.
И продолжает им быть по сей день. Ныне, однако, нечувствительно заместив собой все прочие и став единственным он потерял сильное театральное качество Большого Стиля.
Как это произошло - уже другая история.