(no subject)
С некоторых пор езжу в машине. Чем больше езжу, тем яснее осознаю, что личного авто у меня никогда не будет. По крайней мере в Питере это абсолютно никчемная хреновина. Рабочий день, условно говоря, восемь часов. Чистой деятельности из них - часа три. Остальное время чудно проходит в пробках, обонянии тяжелого, как надгробная плита, букета выхлопных газов и препирательствах с водителем на тему, что лучше - выключить радио или слушать песню с припевом "Ты девочка, я мальчик, пойдем скорей в подвальчик". Я выключаю, водитель вопит: "Ну ты чё! Прикольная же песня!" Оператор просыпается на минуту, поддерживает меня заявлением "А нам не нравится" и мгновенно засыпает обратно. Операторы вообще все такие - в машине все время дрыхнут.
Еще водители ужасно обижаются, когда я пристегиваюсь ремнем безопасности. "Это зачем?" - подозрительно спрашивают они. Поначалу я развлекалась, генерируя истории о кошмарных автокатастрофах и улетевших в сторону луны пассажирах, теперь лаконично отвечаю "Надо" и настырно ковыряюсь в щели между сиденьем водителя и пассажира, откапывая запчасть для крепления ремня. Водитель при этом угрюмо смотрит вперед. Видимо, мои действия он воспринимает как сомнения в его профессиональных качествах. Каждый раз у нас на эту тему происходят маленькие битвы, причем одна из первых имела место, когда мы ездили снимать Приозерское шоссе для сюжета о самой опасной трассе пригорода. На серпантинах и взгорьях я меланхолично считала крестики с венками вдоль дорог и периодически проверяла крепление ремня. Водитель оживленно рассказывал, как здесь недавно "грузили трупаков - ну прямо в мясо! Все повылетали!" Это, очевидно, что-то мужское. Никогда не забуду, как сын родной бодро спрашивал у меня над Атлантическим океаном: "Мам! А когда мы будем падать, нам дадут парашюты?"
Но лучше лететь над Атлантикой без парашюта, чем видеть рекламные щиты бесконечных "Россий" - "справедливых", "честных", "единых", украшенных рожами представителей этих же партий, одна другой гаже. Даже плакат "А У ТЕБЯ СТОИТ коттедж на Суздальском шоссе ?" кажется на их фоне псалмом Давида. Какие они все мерзкие.
Нет, нельзя заканчивать на такой ноте. В метро (благословенное метро!) зашли мальчик с девочкой, оба некрасивые, с серыми петербургскими лицами и тусклыми волосами. Девочка села, а долговязый худой мальчик встал перед ней на колени, взял за руку и ехал так весь перегон до Маяковской. И они друг другу улыбались. А мы, пассажиры, на них смотрели.
Еще водители ужасно обижаются, когда я пристегиваюсь ремнем безопасности. "Это зачем?" - подозрительно спрашивают они. Поначалу я развлекалась, генерируя истории о кошмарных автокатастрофах и улетевших в сторону луны пассажирах, теперь лаконично отвечаю "Надо" и настырно ковыряюсь в щели между сиденьем водителя и пассажира, откапывая запчасть для крепления ремня. Водитель при этом угрюмо смотрит вперед. Видимо, мои действия он воспринимает как сомнения в его профессиональных качествах. Каждый раз у нас на эту тему происходят маленькие битвы, причем одна из первых имела место, когда мы ездили снимать Приозерское шоссе для сюжета о самой опасной трассе пригорода. На серпантинах и взгорьях я меланхолично считала крестики с венками вдоль дорог и периодически проверяла крепление ремня. Водитель оживленно рассказывал, как здесь недавно "грузили трупаков - ну прямо в мясо! Все повылетали!" Это, очевидно, что-то мужское. Никогда не забуду, как сын родной бодро спрашивал у меня над Атлантическим океаном: "Мам! А когда мы будем падать, нам дадут парашюты?"
Но лучше лететь над Атлантикой без парашюта, чем видеть рекламные щиты бесконечных "Россий" - "справедливых", "честных", "единых", украшенных рожами представителей этих же партий, одна другой гаже. Даже плакат "А У ТЕБЯ СТОИТ коттедж на Суздальском шоссе ?" кажется на их фоне псалмом Давида. Какие они все мерзкие.
Нет, нельзя заканчивать на такой ноте. В метро (благословенное метро!) зашли мальчик с девочкой, оба некрасивые, с серыми петербургскими лицами и тусклыми волосами. Девочка села, а долговязый худой мальчик встал перед ней на колени, взял за руку и ехал так весь перегон до Маяковской. И они друг другу улыбались. А мы, пассажиры, на них смотрели.