Сны о городе солнца
-Гяль бура!- у нищего морщинистая ладонь - узкая, с длинными, причудливо загнутыми кончиками пальцев. Локоть не разгибается - неправильно срослись кости после перелома. Нищий улыбается беззубым ртом и кивает мне.- Гял бура!
Я хочу подойти, но мама крепко держит меня за руку:
-Стой на месте!
-А что он сказал?
-Он сказал - подойди ко мне.
-А почему нельзя подходить?
-Нельзя и всё,- мама поворачивается к нищему спиной, роется в сумке. Достаёт из кошелька несколько монет, кидает в баночку для мелочи.
-Пошли,- говорит мне.
Нищий протягивает обезображенную руку - ладонь беспомощно сгибается в запястье, он что-то быстро говорит, в речи много звуков «я» и грубого, на выдохе - «п». Смеётся неожиданно визгливым, резким смехом.
-Иншалла,- говорит мама, и мы уходим.
-Мам, а что такое «иншалла»?
-Так говорят азербайджанцы. Иншалла - дай бог.
-Но ведь мы тоже говорим - дай бог.
-Ну да. Бог один, но все его по-разному называют. Мусульмане называют его Аллах.
-А кто такие мусульмане?- не прекращаю расспросы я.
-Люди.
-Тогда почему ты не дала мне к нему подойти?
Мама не отвечает. Она крепко сжимает мою руку и убыстряет шаг. Мне непонятно, почему она так странно себя ведёт.
-Смотрим сначала налево, потом направо,- напоминает мама, когда мы переходим улицу.
Я послушно поворачиваю голову, стараюсь не отставать. Чувствую затылком взгляд нищего. Мне нравится его взгляд, затылку от него тепло и щекотно.
-Нам сюда,- мама ныряет в высокую арку.
-В булочную?- уточняю я.
-Да.
В булочной пахнет сладким - плюшками, печеньем «Курабье», мятными пряниками. На прилавке, рядом с деревянными счётами, стоят два больших подноса. На одном плавится тёмными боками огромный брус халвы, на другом - кунжутные козинаки. Эту булочную я запомнила на всю жизнь - тяжёлая, гладкая на ощупь деревянная дверь, отдающая старым и немного сырым, металлические решётки, запирающиеся на большой амбарный замок. Замок находится с внутренней стороны решётки, поэтому продавщице каждый раз приходится просовывать руки через прутья и вслепую, царапая ключом стекло, отпирать витрину. Вдоль стен высятся полки со свежим хлебом. Мы всегда берём маленькие, величиной с ладошку, кирпичики белого - к завтраку, и чёрный, обсыпанный семенами кориандра - к обеду.
У продавщицы большой живот, золотые зубы и густо обведённые сурьмой глаза. С мамой она любезно здоровается, расспрашивает, как дела, отвешивает килограмм халвы - отрезает из серёдки, там, где она не обветрилась и не изошла масляными слезами.
-Возьми, яхшы гыз,- протягивает мне пахнущий семечками бумажный свёрток.
Я прячу руки за спину. Мне не нравится взгляд продавщицы - тяжёлый, недобрый, он пронизывает так, что делается больно в животе.
-Её нищий напугал,- извиняющимся тоном говорит мама и забирает свёрток,- не обижайтесь, пожалуйста.
Мы выходим из булочной. Я иду за мамой, держусь одной рукой за её сумку, а другой цепляюсь за подол платья - для надёжности. А то вдруг отстану, дверь захлопнется, и продавщица кинется запирать железные ставни, чтобы оставить меня в булочной навсегда!
-Ты почему не взяла халву?- спрашивает мама.
-Эта тётя мне не нравится,- я отцепляюсь от маминого подола, но сумку не выпускаю.- Она нехорошо на меня смотрит.
-Не придумывай,- говорит мама.
-Она как ведьма из сказки «Гензель и Гретель»,- настаиваю я,- у неё дом из хлеба, крыша из пряников, окна сахарные, а сама она злая-презлая.
-Ну с чего ты это взяла?- мама садится на корточки, заглядывает мне в глаза. Я обнимаю её за шею - у меня самая красивая на свете мама - у неё высокие брови, большой лоб и карие глаза в золотистую и зелёную крапушку.
-Я её боюсь,- шепчу я маме на ухо. Мама пахнет сладким и солнцем. Она выросла в Кировабаде, это её город, поэтому каждый раз, когда возвращается сюда, начинает пахнуть солнцем. И финиками. А у нас туманы, каждый божий день туманы, они стремительно расползаются по склонам холмов, волоча за собой свои длинные ватные шлейфы. Я привыкла к ним, как к себе самой, и не умею быть солнечной. А мама не умеет быть туманной. Поэтому она немножко не понимает меня. Поэтому она не чувствует угрозы, исходящей от продавщицы с густо насурьмленными глазами и не подпускает меня к безобидному нищему.
Я обнимаю маму и гляжу через её плечо. По улице, перекликаясь громкими звонками, проезжают желтопузые трамваи - таких трамваев в Кировабаде много, она ползают по городу большими толстыми гусеницами и греют свои бока на жарком солнце.
-Ай хала, Анастасияиванна! - зовёт бабулю соседка тётя Бэла. Тётя Бэла высокая, грузная, с отёчными ногами, большими руками и длинной косой. Коса тяжёлая, пушистая, в крупный медный локон. По вечерам тётя Бэла распускает её, свешивается с балкона вниз головой и расчёсывается деревянной расчёской. Волосы подхватывает жаркий дух, поднимающийся с опалённой земли, и играет ими. Тётя Бэла похожа на старую русалку, и всё, что осталось от её былой красоты - это живые, вьющиеся на горячем ветру водоросли волос.
-Ай хала,- кричит тётя Бэла,- Анастасияиванна! Приходи ко мне на сырдак!
-Обязательно приду,- кивает бабуля и оборачивается к маме,- Надя, а на какое блюдо меня Бэла пригласила?
-На сырдак.
-Это жареное в масле сладкое тесто?
-Нет, мама, это баклажаны с помидорами. Ты столько лет живёшь в Кировабаде, могла бы уже выучить названия восточных блюд.
-Выучить-то выучила, но всё равно путаю!
Два раза в неделю мы ездим на центральный городской рынок - за продуктами. Мама тянет меня за руку к фруктовым рядам, а мне хочется туда, где развалы плюшевых диванных подушек - лиловых, малиновых, канареечных, ярко-бирюзовых.
-Фу какая безвкусица,- говорит мама.
-Мне просто посмотреть,- объясняю я.
-Нечего там смотреть,- отрезает мама.
-Нэчяядии?- молодая, красивая женщина перебирает персики длинными, переливающимися на солнце перстнями пальцами. Торговка - смуглая старуха в цветастом платке, протирает краем рукава капельки пота над верхней губой - жарко. От такой жары спасает только горячее питьё. Торговка доливает из термоса чаю в стеклянный стакан, шумно отхлёбывает.
-Бир манат!
-Рубль? Чего так дорого?- одёргивает руку женщина.
-А чего в таких украшениях пришла?- отрезает торговка.
Женщина обиженно уходит. Торговка смотрит на меня поверх стакана. Громко хмыкает, выбирает самый большой персик, протирает ладонью и протягивает мне,- ал!
-Спасибо,- я забираю персик. Он тяжёлый и шершавый. От лёгкого прикосновения кожица слезает лохмотьями, открывая сочную мякоть.
-Тебе по двадцать копеек отдам,- говорит торговка маме.
-Я так бедно выгляжу?- смеётся мама.
-Я всем по двадцать продаю. А этой, в кольцах, и за три рубля не отдам. Ишь, вырядилась!
-Адын няди?- обращается она ко мне, пока мама выбирает персики.
-Как тебя зовут?- переводит мама.
-Наринэ,- важно отвечаю я.
-Гёзал эрмяни,- одобрительно кивает торговка.
Мне часто снится город моего детства - святые нищие на тротуарах пыльных улиц, огромные, в три обхвата, чинары, шумные базары в россыпи золотистого винограда и медовой хурмы.
Дохлая крыса в вонючем мусорном бачке - брюхо неожиданно розовое, беззащитное, лапы большие, страшные, тесно прижаты к туловищу. Бесконечно длинный хвост запутался в объедках.
Жаркие, жаркие июльские ночи - душные, вязкие. Чтобы спастись от жары, приходится смачивать простынь и накрываться ей. Пока простынь влажная - можно жить.
В моих снах о Кировабаде я всегда маленькая. Зажигаю свечи в церкви Мец Жам - мне не хватает росту, я поднимаюсь на цыпочки, и мама заслоняет мою руку ладонью - чтобы я не обожглась о горящие свечи. Луплю крашеные яйца, а потом, пока никто не видит, быстро-быстро отковыриваю и съедаю краешек нарядной пасхи. Стою у высокой ограды могил. Дядя Миша протирает белым платком портреты на камнях. Платок покрывается бурыми пятнами, дядя Миша комкает его в руке, убирает в карман. Я читаю по слогам надписи на камнях - Агаджановы Шушаник, Араксия, Михаил, Андраник…
Гуляю по жаркому городскому скверу. Протягиваю десять копеек мороженщице в застиранном до дыр белом халате. Пробиваю талон в весёлом жёлтом трамвайчике. Подглядываю с бабулиного балкона, как старая русалка тётя Бэла расчёсывает свои длинные волосы...
Вавилон моего детства - тебя не вернуть, не забыть, не отпустить.
И никогда. Никогда. Никогда - не простить.
.
Фоторабота Петра Ловыгина lovigin