КАК СМЕЩАЛИ САМОДЕРЖАВИЕ в России
ДНЕВНИК вел. князя Михаила Александровича Романова
Март 1917 2 марта (четверг). Петроград
Утром получил ответное письмо от М.В. Родзянко. Нас не безпокоили за день. Езда на автомобилях продолжалась, стрельба прекратилась, солдаты заполняли все улицы, не обращая никакого внимания на офицеров, - вообще должен прибавить, что все последние дни царила полная анархия. Юзефович приехал из Царского [Села] около 5 ч., также заехали и Капнисты. Был веч<ером> вел. князь Николай М<ихайлович>, кот<орый> носит исключительно штатское, а вместо сапог калоши, кн. [О.П. Путятина] заметила, что калоши, вероятно, надеты на голую ногу.
* * *
3 марта (пятница). Петроград
В 6 ч. утра мы были разбужены телеф<онным> звонком. Новый мин<истр> юстиции Керенский мне передал, что Совет Министров в полном его составе приедет ко мне через час.
На самом деле они приехали только в 9 ½...
(далее страница дневника не заполнена).
+++
В книге «Русская революция 1917», теперь изданной и в России, Керенский писал:
«Почти до наступления дня мы продолжали обсуждать вопрос с Милюковым, пока ещё не зная, насколько сам вел. кн. Михаил Александрович осведомлён о происходящем. В любом случае следовало предупредить его планы, каковы б они ни были, пока мы сами не найдём решение.
Великий князь находился на частной квартире своих друзей в доме 12 на Миллионной. Разузнали номер телефона, и совсем ранним утром я попросил меня соединить. Ответили сразу. Как я и предполагал, окружение великого князя, следившее за развитием событий, всю ночь не ложилось в постель.
- Кто у аппарата? - спросил я.
Это был адъютант Его Императорского Высочества.
Представившись, я попросил адъютанта предупредить великого князя, что Временное Правительство предполагает через несколько часов прибыть для переговоров с ним и просит до этого не принимать никакого решения.
Адъютант обещал немедленно передать.
В тот же ранний час мы договорились, наконец, отправиться к великому князю, не дожидаясь возвращения Гучкова и Шульгина, несколько задержавшихся на обратном пути в Петроград. Было решено, что великий князь должен отречься и передать верховную власть Временному правительству, пока Учредительное собрание окончательно не определит форму правления. Милюков заявил, что немедленно выйдет из Временного правительства, если ему не позволят изложить великому князю мнение меньшинства. Мы согласились» ...
(Керенский А.Ф. Русская революция 1917. М., 2005. С. 69).
Передача трона была неожиданна для великого князя Михаила Александровича, которому Государь передал власть с дороги в Могилёв (со станции Сиротино, что находится в 45 км западнее Витебска) 3 марта в 14 ч. 56 мин. послал телеграмму:
«Петроград.
Его Императорскому Величеству Михаилу Второму.
События последних дней вынудили меня решиться безповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить. Остаюсь навсегда верным и преданным братом. Горячо молю Бога помочь тебе и твоей Родине. Ники»
(Скорбный путь Михаила Романова: от престола до Голгофы: документы, материалы следствия, дневники, воспоминания
/ Сост. В.М. Хрусталев, Л.А. Лыкова. Пермь, 1996. С. 41).
Однако, по заверению графини Н.С. Брасовой, великий князь Михаил Александрович эту телеграмму не получал.
* * * *
Из дневника французского посла Мориса Палеолога, который 4 марта 1917 года сделал в нём следующую подробную запись:
Суббота, 17 марта (дата указана по н. ст. - В.Х.)
Погода сегодня утром мрачная. Под большими тёмными и тяжёлыми облаками падает снег такими частыми хлопьями и так медленно, что я не различаю больше парапета, окаймляющего в двадцати шагах от моих окон обледенелое русло Невы: можно подумать, что сейчас худшие дни зимы. Унылость пейзажа и враждебность природы хорошо гармонируют с зловещей картиной событий.
Вот, по словам одного из присутствовавших, подробности совещания, в результате которого великий князь Михаил Александрович подписал вчера своё временное Отречение.
Собрались в десять часов утра в доме князя Павла Путятина, № 12 по Миллионной.
Кроме великого князя и его секр. Матвеева присутствовали: князь Львов, Родзянко, Милюков, Некрасов, Керенский, Набоков, Шингарёв и барон Нольде; к ним присоединились около половины десятого Гучков и Шульгин, прямо прибывшие из Пскова.
Лишь только открылось совещание, Гучков и Милюков смело заявили, что Михаил Александрович не имеет права уклоняться от ответственности верховной власти.
Родзянко, Некрасов и Керенский заявили, напротив, что объявление народу нового Царя разнуздает революционные страсти и повергнет Россию в страшный кризис; они приходили к выводу, что вопрос о Монархии должен быть оставлен открытым до созыва Учредительного Собрания, которое самостоятельно решит его. Тезис этот защищался с такой силой и упорством, в особенности А. Керенским, что все присутствовавшие, кроме Гучкова и Милюкова, приняли его. С полным самоотвержением Великий князь сам согласился с ним.
Гучков сделал тогда последнее усилие. Обращаясь лично к Великому князю, взывая к его патриотизму и мужеству, он стал ему доказывать необходимость немедленно явить русскому народу живой образ народного вождя:
- Если вы боитесь, Ваше Высочество, немедленно возложить на себя бремя Императорской короны, примите, по крайней мере, верховную власть в качестве «Регента империи на время, пока не занят трон», или, что было бы ещё более прекрасным, титул в качестве «Прожектора народа», как назывался Кромвель. В то же время вы могли бы дать народу торжественное обязательство сдать власть Учредительному Собранию, как только кончится война.
Эта прекрасная мысль, вызвала у Керенского припадок бешенства, град ругательств и угроз, которые привели в ужас всех присутствовавших.
Среди этого всеобщего смятения Великий князь встал и объявил, что ему нужно несколько мгновений подумать одному, и направился в соседнюю комнату. Но Керенский одним прыжком бросился к нему, как бы для того, чтобы перерезать ему дорогу:
- Обещайте мне, Ваше Высочество, не советоваться с вашей супругой.
Великий князь ответил, улыбаясь:
- Успокойтесь, Александр Фёдорович, моей супруги сейчас нет здесь, она осталась в Гатчине.
Через пять минут великий князь вернулся в салон. Очень спокойным голосом он объявил:
- Я решился отречься...
Керенский, торжествуя, закричал:
- Ваше Высочество, вы - благороднейший из людей!
Среди остальных присутствовавших, напротив, наступило мрачное молчание; даже те, которые наиболее энергично настаивали на Отречении, как князь Львов и Родзянко, казались удручёнными только что совершившимся, непоправимым. Гучков облегчил свою совесть последним протестом:
- Господа, вы ведёте Россию к гибели, я не последую за вами на этом гибельном пути.
После этого Некрасов, Набоков и барон Нольде отредактировали акт временного и условного Отречения, Михаил Александрович несколько раз вмешивался в их работу и каждый раз для того, чтобы лучше подчеркнуть, что его отказ от Императорской короны находится в зависимости от позднейшего решения Русского Народа, предоставленного Учредительным Собранием.
Наконец, он взял перо и подписал. В продолжение всех этих долгих и тяжёлых споров великий князь ни на мгновенье не терял своего спокойствия и своего достоинства. До тех пор его соотечественники невысоко его ценили; его считали человеком слабого характера и ограниченного ума. В этот исторический момент он был трогателен по патриотизму, благородству и самоотвержению. Когда последние формальности были выполнены, делегаты исполнительного комитета не могли удержаться, чтобы не засвидетельствовать ему, какое он оставлял в них симпатичное и почтительное воспоминание. Керенский пожелал выразить общее чувство лапидарной фразой, сорвавшейся с его губ в театральном порыве:
- Ваше Высочество! Вы великодушно доверили нам священный сосуд вашей власти. Я клянусь вам, что мы передадим его Учредительному собранию, не пролив из него ни одной капли»
(Палеолог М. Царская Россия накануне революции. Пг., 1923; М., 1991, С. 362-365).
+++
Об этом же заседании читаем в воспоминаниях Ю.В. Ломоносова:
«Около половины одиннадцатого появился князь Львов, испуганный, растерянный. Привёз отречение Михаила. Подождали ещё немного Керенского и затем уселись. Чтобы отпустить нас с Сидельниковым, начали с вопроса об опубликовании актов.
- Как назвать эти документы?
- По существу это суть Манифесты двух Императоров, - заявил Милюков.
- Но Николай А., - возразил Набоков, - придал своему Отречению иную форму - форму телеграммы на имя начальника штаба. Мы не можем менять эту форму...
- Пожалуй. Но решающее значение имеет отречение Михаила Александровича. Оно написано вашей рукой, Владимир Дмитриевич, и мы можем его вставить в любую рамку. Пишите: «Мы, милостью Божией Михаил II, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая... объявляем всем верным подданным нашим: тяжкое бремя...»
- Позвольте, позвольте... да ведь он не царствовал.
Начался горячий спор.
- С момента отречения Николая Михаил являлся действительно законным Императором... Михаилом II, - докторально поучал Набоков. - Он почти сутки был императором... Он только отказался восприять верховную власть.
- Раз не было власти, не было царствования.
- Жестоко ошибаетесь. А малолетние монархи?
Спор ушёл в дебри государственного права. Милюков и Набоков с пеной у рта доказывали, что отречение Михаила только тогда имеет юридический смысл, если признать, что он был императором...
Полночь застала нас за этим спором. Наконец около 2 часов ночи соглашение было достигнуто. Набоков написал на двух кусочках бумаги названия актов» .
(Ломоносов Ю.В. Воспоминания о мартовской революции 1917 г. М., 1994. С. 263-265).
В выпущенном «Акте» Великий князь Михаил Александрович временно отказывался от власти до вынесения решения Учредительным собранием. Там же содержался призыв к гражданам России подчиниться Временному правительству, по почину Государственной думы, «возникшему и облечённому всей полнотой власти». В сем «Акте» вел. кн. Михаил Романов не принял верховную власть и поэтому ничего уничтожить или создать не мог. Документ лишь консервировал на некоторое время политическую ситуацию в стране. Это был стабилизец.
+++
О «стабилизации», после передачи власти Временщикам положения в стране писал в дневнике 4 марта 1917 года генерал-квартирмейстер Северного фронта В.Г. Болдырев:
«В 7 час. утра закончили все распоряжения об отпечатании и распубликовании обоих Манифестов, приказа Верховного главнокомандующего и его же воззвания.
Между тем уже началось брожение. Ермолаев (дежурн. ген. штаба фронта) звонил мне, что автомобилисты II роты оскорбили религиозное чувство казаков, начав аплодировать после их молитвы и благодарить за прослушанный концерт.
Поступок скверный, я сейчас же отправился в роту; роту составляли полуинтеллигенты, мастеровые и вообще более или менее развитой элемент, на некоторых лицах уже было новое выражение любопытства и задора. Я в очень резкой форме указал им на неуместность их поступка, заявил, что они, едва добившись свободы, сами же нарушают её, учиняя насилие над свободой человеческой совести. Рота молча выслушала мои слова и дружно ответила на благодарность за службу - бунтарство ещё не выявилось наружу; оно зрело где-то глубоко внутри...
У кое-кого из солдат на груди уже красовались красные банты - эмблема Революции. Ещё раньше я встретил на улице нижнего чина охранной роты с таким же бантиком. Когда я спросил его, зачем он надел бантик, солдат почтительно ответил, что этим он приветствует новый порядок. Вспомнив, что конвой депутатов Гос. Думы Гучкова и Шульгина был украшен такой же эмблемой, я разъяснил солдатам роты, что я не настаиваю на отмене бантов, так как уверен, что через 2-3 дня они сами перестанут носить их, сам же банта не надену, так как формой это не установлено. Долго разъяснял им необязательность знаменитого приказа № 1 Совета Солдатских и Рабочих Депутатов, заявив, что мы имеем новую установившуюся власть и таковой этот Совет не состоит.
На моё обращение: всё ли понятно из моих слов, выступил довольно развязный с виду шофёр и по вопросу об отдании чести выдвинул следующий тезис: «Честь отдается погону, установленному Царём; Царя-батюшки нет - не надо и погон, а тогда не надо и отдания чести».
«А деньги с портретом Царя ты тоже не признаёшь?» - задал я ему неожиданный вопрос; шофёр смутился и пробормотал: «Так то ведь деньги». - «Но пока их не заменят другими, они ведь в силе; то же самое и с отданием чести - выйдет новый закон, её отменяющий, тогда и отменим». Аргумент подействовал, рискованная в эти дни тема об отдании чести не произвела взрыва, большинство добродушно улыбалось.
Из роты поехал в мастерскую - там дело обошлось глаже. Солдаты приветствовали громким «ура», красных бантов пока не было.
К вечеру город обнаруживал всё большее и большее оживление. Получилась телеграмма об убийстве Командующего Балтийским флотом адмирала Непенина, об аресте финляндского ген. губернатора Зейна, его помощника Боровитинова и коменданта Выборгской крепости ген. Петрова...
В городе (имеется в виду Псков. - прим.) тревога росла. На вокзале тысячная толпа хозяйничала, обезоруживая офицеров. Убит начальник распределительного пункта полк. Самсонов»
(Красный архив. 1927. № 4 (23). С. 256-257).
* * * *
Бьюкенен Дж. Моя миссия в России: Воспоминания дипломата.
(Т. 2. Берлин, 1924, С. 53).
«Приказ № 1 по гарнизону Петроградского округа», изданный 1 марта 1917 г. Петросоветом, содержал положения о гражданском равноправии солдат и офицеров, самоуправлении солдат во всём, кроме сугубо военных вопросов. Решать повседневные дела поручалось выборным Комитетам, а политические вопросы - солдатским представителям в Совете. Этот приказ предписывал всем воинским частям:
«1) немедленно выбрать Комитеты из выборных представителей от нижних чинов», 2) избрать представителей в Совет Р.Д., 3) подчиняться «во всех своих политических выступлениях» Совету Р. и С.Д. и комитетам, 4) исполнять приказы военной комиссии Государственной Думы, если они не противоречат приказам и постановлениям Совета. Всего было восемь пунктов, по сути, подрывающих воинскую дисциплину.
Приказ № 1 - запрещал солдатам отдавать честь офицерам, передавая дисциплинарную власть солдатским Комитетам и подчинял войска в политическом отношении приказаниям Совета, тем сильно подрывая дисциплину в армии»...
+++
Командир лейб-гвардии Преображенского полка генерал Н.Н. Шиллинг позднее делился воспоминаниями об этом периоде:
«Когда я сообщил моим измайловцам печальную новость об Отречении Государя, то увидел, какое гнетущее впечатление она произвела на офицеров полка: появилась какая-то безнадёжность, упадок энергии, так как каждый сознавал, сколько горя несёт России эта перемена, особенно тогда, когда все надёжные войска находились на фронте. Этой перемены могли желать только враги Родины или слепые фанатики. Через несколько дней пришли манифесты Государя Императора и вел. кн. Михаила Александровича; я, пользуясь тем, что полк ещё находился в резерве, приказал собрать весь полк со всеми командами, дабы лично объявить им Высочайшие манифесты. Когда полк построился и мне было об этом доложено, я вышел к полку, обошёл, здороваясь, все батальоны и команды, а потом, приказав подвести ближе ко мне всех солдат, лично прочел манифесты и разъяснил им наш общий долг перед родиной, сказав, что как в каждой семье есть отец и мать, так и у нас были царь-отец и родина-мать; и как иногда семья теряет отца, оставаясь лишь с матерью, так и у нас сейчас: отец наш, царь, ушёл, а осталась наша мать - родина, и наш святой долг ещё крепче сплотиться круг нашей осиротелой родины, хранить и защищать её до последней капли крови. Затем разъяснил солдатам, что великий князь Михаил Александрович до созыва и решения Учредительного собрания не хочет принять царский престол; а потому: «Братцы, - обращаясь к солдатам, сказал я, - наш долг, когда придёт время созыва Учредительного собрания, чтобы все наши подавали голоса за великого князя Михаила Александровича», а теперь всем нам остаётся одно: снял папаху, осенив себя крестным знамением, сказал: «Господи, сохрани нам законного царя Михаила!» И весь полк, как один человек, снял папахи и осенил себя крестным знамением. Вот яркая картина того настроения, которое царило в то время на фронте почти во всех строевых частях. Я подчёркиваю - в строевых частях на фронте, так как то, что творилось в тылу и, особенно, в запасных частях Петроградского гарнизона, распропагандированного революционными агитаторами, не может служить доказательством, что армия была революционно настроена. Не правы те лица, говорящие в своих воспоминаниях о «тыловом бунте» в последних числах февраля 1917 года в Петрограде, называя его «революцией» и указывая, что то такой, то другой гвардейский полк присоединился к восставшим и принимал участие в революции. Это неверно уже потому, что все настоящие гвардейские полки в это время были на фронте, а в Петрограде были лишь запасные батальоны гвардейских полков, причём чья-то невидимая, но сильная и вредная рука совершенно изъяла эти батальоны из подчинения командирам полков, бывшим в то время на фронте, и, вместо того чтобы командир полка являлся полным хозяином запасного батальона как неотъемлемой части полка, батальоны эти и полки не имели между собой настоящей твёрдой связи, а являлись как бы отдельными, самостоятельными единицами, что очень вредно отразилось в моральном отношении, в смысле понимания подчинённости, как в составе офицеров, так и нижних чинов».
(Шиллинг Н.Н. Из моих воспоминаний с 3 марта 1917 г. по 1 января 1919 г.)
Взято отсюда - https://graforlov.unun.info/2022/02/blog-post_18.html
В каком нравственном шатании и духовном безумии находилось то общество можно видеть из переписки:
14 марта 1917 г. великий князь Георгий Михайлович написал письмо в Петроград своей кузине и родной сестре Николая II в.к. Ксении Александровне, в котором сообщал:
«Душка Ксения. Тебе, вероятно, известно, что я прибыл в Петроград на Варшавский вокзал в ночь с 27 на 28 февраля. Я спокойно спал в своем вагоне, но вот меня разбудил Дубарев и говорит, что в городе идёт стрельба и форменный бунт. Мой мотор за мной приехать не мог, а пришёл только Батасов, который пробирался на вокзал более двух часов, и сообщил о том, что там происходит, тогда я попросил увезти меня с моими вещами в Гатчину, и вот нашли паровоз, который согласился меня отвезти... С тех пор я проживаю у Миши и Наташи; они страшно любезны со мною и меня от себя не отпускают.
Душка, моя милая, как бы мне хотелось утешить тебя хоть чем-нибудь, одна только на всё Воля Божья, и нет никакого сомнения, что Господь ведёт всё к лучшему и надо потерпеть смиренно ниспосланные Им великие испытания, и потом всё будет хорошо.
Все мы более или менее знали, что этим должно было всё кончиться, предупреждали, говорили, писали. У меня совесть совсем чиста, т.к. 12 ноября из штаба Брусилова с его ведома и через него я писал Ники и предупреждал, что грозовые тучи надвигаются, которые всё сметут, и умолял его учредить ответственное министерство, но, увы, он не внял ни моим мольбам, ни мольбам Сандро, Николая Алексеева, отца Шабельского, Кауфмана и многих других беззаветно преданных ему людей. Теперь это безвозвратно. Очень вероятно, будет введена республика, несмотря на то, что большинство этого не желает, но меньшинство уже терроризировало благомыслящую часть, и она молчит и прячется.
Ты не можешь себе представить, насколько больно читать этот помой, который выливается во всех газетах на бывшего императора; лежачего не бьют, но это пишут жыdы.
Но, к ужасу моему, я прочёл отвратительную статью моего старшего брата (имеется в виду вел. кн. Николай Михайлович. - прим.), т.е. с его слов написанная корреспонденция, а затем «интервью» Кирилла и, наконец, третьего дня Павла. Боже мой, какая гадость, это низко и недостойно, это месть, но кому они мстят? - Лежачему. Они его теперь не боятся и мстят. Мы можем говорить между собой о чём нам угодно, но выносить грязь на улицу и поносить несчастного человека - это низко. Даже на словах эти выходки Великих князей произвели скверное впечатление. Конечно, я и до сих пор в ярости против Аликс и так останусь на всю жизнь; она его погубила, в этом нет никакого сомнения. Теперь я хлопочу, чтобы меня отпустили к моей семье, впрочем, я об этом хлопочу с первого дня революции, но мне не хочется, чтобы думали, что я убежал, и поэтому я хочу обставить это вполне легально. У меня есть теперь надежда, что меня отпустят, можешь себе представить, что будет за радость для меня, когда я окажусь окружённый женой и детьми!
Дай Бог Вам всем всего хорошего.
Душка, напиши мне письмецо.
Целую твои ручки и мысленно, и молитвенно.
Всегда с тобой твой верный брат Георгий».
(цит. по: Кудрина Ю.В. Мать и сын: Императрица Мария Фёдоровна и император Николай II. М., 2004. С. 253-254).
