Описательное - о внутреннем через окружающее
Уже упоминала о том, что Фаулз меня успокаивает и неизменно очаровывает (боже, это я пишу? - переобщалась с юной графиней). Очаровывает смесью юношеского цинизма - этот ход с появлением автора и переигрыванием финала, успокаивает и заставляет зевать, когда дело касается исторических и социальных факторов, которые он описывает отвратительно педантично. И - безусловно - он специалист по женским истерикам.
И всё ему хочется простить за ту сцену в "Женщине французского лейтенанта", когда Сара покупает на свои жалкие деньги дешевый, но уже не жестяной чайник, фунтики с сахаром и чаем, а ещё зелёную мериносовую шаль, которая подходит к её каштаново-рыжим волосам. Тот момент, когда она дрожит от нетерпения, разворачивая покупки, пытаясь придать меблированной комнатке красоту и уют.
Больше я люблю эту сцену только у Френсис Бернетт в "Принцессе Саре" (совпадение!), где юная Сара Кру обживается на чердаке и застилает стол красным платком своей доброй, толстой и жалостливой подруги и тот момент, когда она рассказывает о феодалах, о приёме во дворце и о жизни крысы Мельхиседека.
Все вы видели мою скромную монашескую келью со звёздным потолком, но я сейчас я не о ней, а о необжитом пространстве. Когда я приехала в большой крестьянский дом, где у меня была комната в первом этаже, отделённая от кухни гостиной и закрывающимися дверями - от кошек, а не от людей. Дверей там не запирали, поэтому я безбоязненно держала сумочку с паспортом, билетами и всеми сбережениями на стуле возле кровати. Когда я куда-то уезжала, а дом стоял пустой - моя сумочка так и лежала на стуле, но там никто не разу не вошёл в дом, даже из простого любопытства.
Когда я переступила порог этой комнаты, обшитой деревом, то с облегчением вздохнула - никаких белых каменных стен! Там были лишь узкие шкафы, в которых хранилось постельное бельё, узкое и высокое бюро в углу, старинное кресло, в котором я часто кого-то представляла себе ночами, - кто туда только не садился, чтобы поговорить со мной! В простенке между окон висело узкое зеркало, а под абажуром стояли стол и два стула.
Возле кровати вместо тумбочки стояли стул и шляпная картонка, на которой стояла лампа под плетёным абажуром - таким образом цветовая гамма была соблюдена. Только белое покрывало, застилавшее кровать, выбивалось из общей золотистости. В комнате не было ни одной безделушки, и мой взгляд остановился только на букете белых засушенных роз. В первый же вечер я выставила фото, чтобы поставить его на шляпную картонку возле кровати. Нет, я не из тех леди, которые возят фото в рамках, а из тех, которые берут с собой только одну книгу и привозят к ней ворох каких-то бумажек, понятных только мне одной. Потом я вздохнула, положила "Небесных жителей", плеер и безмолвный телефон поближе к изголовью и начала закладывать вещи в ящики бюро.
В первом потом хранились камни, перья, рябиновые бусы, ракушки, - всё, что я приносила ценного из леса и с реки. Во втором лежали мои летние юбки, одна белая блузка и две чёрных, бельё и полосатые носки. В последнем - умывальные принадлежности. Позже прибавился ящик для подарков. Этот ящик я открывала в минуты печали и обиды - пересматривала все эти драгоценные вещи и... успокаивалась.
На столе лежали письменные принадлежности, стопки конвертов, два дневника - один для себя, другой - в подарок. На спинке висел мой оранжевый шарф и зелёная лёгкая курточка.
Оглядев это всё, я удивленно сказала: - Да, Анна, так порядочно ты, пожалуй, ещё никогда не жила! - больничные палаты, конечно, верх аскетизма, но это, слава богу, другое.
Потом я всё-таки свесила на край кровати какую-то одежду, чтобы придать ей вид хоть какой-то жизни.
Потом я легкомысленно распахнула окно и перемахнула через подоконник, чтобы спрыгнуть на дорожку, ведущую к молокозаводику, площадке перед домом, мощеной булыжном и... ведущей в лес - две фермы и... лес, лес, лес... на той дороге можно лишь дважды в сутки встретить трактор и раз неделю - красный шевроле с леди за рулём.
Потом это стало привычным путём к почтовому ящику, который висел рядом с моим окном и... путём тайного отступления из дома, если приходили гости или люди по работе.
Через два-три дня после приезда появилась испанская гитара в старом кожаном чехле с металлическими уголками - её я задвигала в угол комнаты, но места всё равно оставалось столько, что можно было бы танцевать. Про гитару спросила Б.: - Тебе нужен какой-то музыкальный инструмент... какой? ты на чём играешь?
-На гитаре... - произнесла я с сомнением. - Но ведь её взять неоткуда... и вообще... лучше бы я сказала, что пианино.
Но на второй же день Б. попросила у друзей выдать мне необходимое - я стояла на лестнице под портретом какой-то дамы в вуалетке, под старинной колонной с телефонным аппаратом времён Эдисона, глядела на вешалку, с которой свешивались пушистые боа и теребила край футболки.
Хозяин предложил мне на выбор две гитары. При этом он, разумеется, объяснял мне разницу, но я краснела и понимала, что и на родном языке я... вряд ли могу быть компетентной в данном вопросе.
С тоской проиграв гаммы, я ткнула пальцем в ту, которая была меньше и скромнее, и... не пожалела.
В солнечные дни гитара мирно пылилась в углу, но в сезон дождей я ночи напролёт перебирала все мыслимые и немыслимые прелюдии и песни, которые сумела вспомнить без нот.
Гитару я, кстати, посчитала достойной платой за то, что мы с Кристой ждали Б. около трёх часов, гуляя по сонному летнему городку. Тогда я напрыгалась на tire-swing на всю оставшуюся жизнь - это была шина, подвешенная на ветку дуба, но с хитрым механизмом - она всегда возвращалась на ту же горку, с которой ты стартовала. Всё вокруг было предусмотрительно засыпано песком, чтобы было легче падать. Помню, что это был последний сеанс моих активных физических упражнений и ещё помню, что первые пятнадцать раз мне было страшно.
Потом на стенках шкафов появились открытки с видами Берна и Люцерна, а меньше, чем через месяц - золотая открытка от Джу - первая весточка в Загробном Мире, - как я тогда мрачно шутила.
Спустя три месяца на бюро выстроились в ряд золотистые открытки Ярославны, которые были вырезаны из картона, а на них клеились викторианские дамы в чепцах и кринолинах, которые украшают собой чайные коробки. Такие коробки продавались в магазине на улице между моим и Ярославниным домом.
Появился сундучок, в котором хранились мои украшения - нехитрые фенечки-колечки, появился шут в парчовом одеянии и с бубенцами на концах колпака. Вещи появлялись из лавочки, которой владели три столетние старушки.
В углу стоял рыжий зонт-трость, на стуле висела индийская сумка с бахромой, на руке красовался браслет купленный у хитрого индейца (только поэтому купленном!) за дикую для меня сумму. Оговорюсь: этих браслетов теперь хватает в каждом киоске "союзпечати". Появилась старинная, почерневшая от времени, ступка с пестиком, шерстяные тапочки-туфельки с бубенчиками для племянников, шерстяной шарф, который я сваляла своим руками, шерстяные ручки в виде фантастических перьев, а в шкафу... появились "ночные" шоколадки, чтобы утешаться.
За три месяца я свила гнездо, но это не значит, что я не помнила слов Макса Фрая о женщинах, у которых нет дома ни на Тёмной Стороне, ни на Светлой, "поэтому они болтаются между небом и землей".
Т.е. у него было написано, что все, но я думаю, что тех, которые болтаются на tire-swing и вниз головой - не так уж много.
Филибер на днях опять пытался меня вразумить и объяснить, что все неприятности, которые со мной случаются - результат моих мрачных мыслей и ещё более мрачного мирооощущения. Он повторял слова своих учителей о том, что чудеса делаем только мы сами, а я нетактично возражала, что я этим занимаюсь каждый день на работе, поэтому хотелось бы верить в немотивированные чудеса тоже.
Потом я решила, что непедагогично будет с моей стороны ставить под сомнение авторитет учителей (всё-таки Филибер ещё учится в школе), но постаралась намекнуть, что и у них есть недостатки. Первый и неизбежный - они всё-таки взрослые.
Но потом подумала, что от юной учительницы, которая ещё пару лет назад носилась по полям босиком, чтобы сберечь обувь, скакала с горы, крепко зажмурившись и покрепче вцепившись в верёвку, спускала собаку с поводка, но пыталась свистеть, когда она слишком близко подбиралась к соседским фермам, - все советы будут излишними.
Нужно просто определиться, с какой ты стороны - Тёмной ли Светлой ли, а м.б. вообще никакой? - ведь остаются стражи границ, бродящие и неприкаянные, неприспособленные или те, кому всего этого мало, а хочется дальше и больше.
Чем дальше - тем лучше.
И всё ему хочется простить за ту сцену в "Женщине французского лейтенанта", когда Сара покупает на свои жалкие деньги дешевый, но уже не жестяной чайник, фунтики с сахаром и чаем, а ещё зелёную мериносовую шаль, которая подходит к её каштаново-рыжим волосам. Тот момент, когда она дрожит от нетерпения, разворачивая покупки, пытаясь придать меблированной комнатке красоту и уют.
Больше я люблю эту сцену только у Френсис Бернетт в "Принцессе Саре" (совпадение!), где юная Сара Кру обживается на чердаке и застилает стол красным платком своей доброй, толстой и жалостливой подруги и тот момент, когда она рассказывает о феодалах, о приёме во дворце и о жизни крысы Мельхиседека.
Все вы видели мою скромную монашескую келью со звёздным потолком, но я сейчас я не о ней, а о необжитом пространстве. Когда я приехала в большой крестьянский дом, где у меня была комната в первом этаже, отделённая от кухни гостиной и закрывающимися дверями - от кошек, а не от людей. Дверей там не запирали, поэтому я безбоязненно держала сумочку с паспортом, билетами и всеми сбережениями на стуле возле кровати. Когда я куда-то уезжала, а дом стоял пустой - моя сумочка так и лежала на стуле, но там никто не разу не вошёл в дом, даже из простого любопытства.
Когда я переступила порог этой комнаты, обшитой деревом, то с облегчением вздохнула - никаких белых каменных стен! Там были лишь узкие шкафы, в которых хранилось постельное бельё, узкое и высокое бюро в углу, старинное кресло, в котором я часто кого-то представляла себе ночами, - кто туда только не садился, чтобы поговорить со мной! В простенке между окон висело узкое зеркало, а под абажуром стояли стол и два стула.
Возле кровати вместо тумбочки стояли стул и шляпная картонка, на которой стояла лампа под плетёным абажуром - таким образом цветовая гамма была соблюдена. Только белое покрывало, застилавшее кровать, выбивалось из общей золотистости. В комнате не было ни одной безделушки, и мой взгляд остановился только на букете белых засушенных роз. В первый же вечер я выставила фото, чтобы поставить его на шляпную картонку возле кровати. Нет, я не из тех леди, которые возят фото в рамках, а из тех, которые берут с собой только одну книгу и привозят к ней ворох каких-то бумажек, понятных только мне одной. Потом я вздохнула, положила "Небесных жителей", плеер и безмолвный телефон поближе к изголовью и начала закладывать вещи в ящики бюро.
В первом потом хранились камни, перья, рябиновые бусы, ракушки, - всё, что я приносила ценного из леса и с реки. Во втором лежали мои летние юбки, одна белая блузка и две чёрных, бельё и полосатые носки. В последнем - умывальные принадлежности. Позже прибавился ящик для подарков. Этот ящик я открывала в минуты печали и обиды - пересматривала все эти драгоценные вещи и... успокаивалась.
На столе лежали письменные принадлежности, стопки конвертов, два дневника - один для себя, другой - в подарок. На спинке висел мой оранжевый шарф и зелёная лёгкая курточка.
Оглядев это всё, я удивленно сказала: - Да, Анна, так порядочно ты, пожалуй, ещё никогда не жила! - больничные палаты, конечно, верх аскетизма, но это, слава богу, другое.
Потом я всё-таки свесила на край кровати какую-то одежду, чтобы придать ей вид хоть какой-то жизни.
Потом я легкомысленно распахнула окно и перемахнула через подоконник, чтобы спрыгнуть на дорожку, ведущую к молокозаводику, площадке перед домом, мощеной булыжном и... ведущей в лес - две фермы и... лес, лес, лес... на той дороге можно лишь дважды в сутки встретить трактор и раз неделю - красный шевроле с леди за рулём.
Потом это стало привычным путём к почтовому ящику, который висел рядом с моим окном и... путём тайного отступления из дома, если приходили гости или люди по работе.
Через два-три дня после приезда появилась испанская гитара в старом кожаном чехле с металлическими уголками - её я задвигала в угол комнаты, но места всё равно оставалось столько, что можно было бы танцевать. Про гитару спросила Б.: - Тебе нужен какой-то музыкальный инструмент... какой? ты на чём играешь?
-На гитаре... - произнесла я с сомнением. - Но ведь её взять неоткуда... и вообще... лучше бы я сказала, что пианино.
Но на второй же день Б. попросила у друзей выдать мне необходимое - я стояла на лестнице под портретом какой-то дамы в вуалетке, под старинной колонной с телефонным аппаратом времён Эдисона, глядела на вешалку, с которой свешивались пушистые боа и теребила край футболки.
Хозяин предложил мне на выбор две гитары. При этом он, разумеется, объяснял мне разницу, но я краснела и понимала, что и на родном языке я... вряд ли могу быть компетентной в данном вопросе.
С тоской проиграв гаммы, я ткнула пальцем в ту, которая была меньше и скромнее, и... не пожалела.
В солнечные дни гитара мирно пылилась в углу, но в сезон дождей я ночи напролёт перебирала все мыслимые и немыслимые прелюдии и песни, которые сумела вспомнить без нот.
Гитару я, кстати, посчитала достойной платой за то, что мы с Кристой ждали Б. около трёх часов, гуляя по сонному летнему городку. Тогда я напрыгалась на tire-swing на всю оставшуюся жизнь - это была шина, подвешенная на ветку дуба, но с хитрым механизмом - она всегда возвращалась на ту же горку, с которой ты стартовала. Всё вокруг было предусмотрительно засыпано песком, чтобы было легче падать. Помню, что это был последний сеанс моих активных физических упражнений и ещё помню, что первые пятнадцать раз мне было страшно.
Потом на стенках шкафов появились открытки с видами Берна и Люцерна, а меньше, чем через месяц - золотая открытка от Джу - первая весточка в Загробном Мире, - как я тогда мрачно шутила.
Спустя три месяца на бюро выстроились в ряд золотистые открытки Ярославны, которые были вырезаны из картона, а на них клеились викторианские дамы в чепцах и кринолинах, которые украшают собой чайные коробки. Такие коробки продавались в магазине на улице между моим и Ярославниным домом.
Появился сундучок, в котором хранились мои украшения - нехитрые фенечки-колечки, появился шут в парчовом одеянии и с бубенцами на концах колпака. Вещи появлялись из лавочки, которой владели три столетние старушки.
В углу стоял рыжий зонт-трость, на стуле висела индийская сумка с бахромой, на руке красовался браслет купленный у хитрого индейца (только поэтому купленном!) за дикую для меня сумму. Оговорюсь: этих браслетов теперь хватает в каждом киоске "союзпечати". Появилась старинная, почерневшая от времени, ступка с пестиком, шерстяные тапочки-туфельки с бубенчиками для племянников, шерстяной шарф, который я сваляла своим руками, шерстяные ручки в виде фантастических перьев, а в шкафу... появились "ночные" шоколадки, чтобы утешаться.
За три месяца я свила гнездо, но это не значит, что я не помнила слов Макса Фрая о женщинах, у которых нет дома ни на Тёмной Стороне, ни на Светлой, "поэтому они болтаются между небом и землей".
Т.е. у него было написано, что все, но я думаю, что тех, которые болтаются на tire-swing и вниз головой - не так уж много.
Филибер на днях опять пытался меня вразумить и объяснить, что все неприятности, которые со мной случаются - результат моих мрачных мыслей и ещё более мрачного мирооощущения. Он повторял слова своих учителей о том, что чудеса делаем только мы сами, а я нетактично возражала, что я этим занимаюсь каждый день на работе, поэтому хотелось бы верить в немотивированные чудеса тоже.
Потом я решила, что непедагогично будет с моей стороны ставить под сомнение авторитет учителей (всё-таки Филибер ещё учится в школе), но постаралась намекнуть, что и у них есть недостатки. Первый и неизбежный - они всё-таки взрослые.
Но потом подумала, что от юной учительницы, которая ещё пару лет назад носилась по полям босиком, чтобы сберечь обувь, скакала с горы, крепко зажмурившись и покрепче вцепившись в верёвку, спускала собаку с поводка, но пыталась свистеть, когда она слишком близко подбиралась к соседским фермам, - все советы будут излишними.
Нужно просто определиться, с какой ты стороны - Тёмной ли Светлой ли, а м.б. вообще никакой? - ведь остаются стражи границ, бродящие и неприкаянные, неприспособленные или те, кому всего этого мало, а хочется дальше и больше.
Чем дальше - тем лучше.