счастье
В середине весны В. заболел необычной болезнью. Он разучился говорить и стал лаять. Началось все хмурым дождливым утром, когда он, под нарастающий рокот чайника, смотрел в окно на спешащие по своим делам зонты. Почти все зонты были черные. Неслышно подошла Лера, спросила, отдал ли он Кенигам деньги за билеты. Он повернулся к ней и залаял.
В. очень испугался. Лера долго не могла понять, что случилось, не верила тому, что он писал на полях газеты неразборчивым от волнения почерком, отчаявшись обрести человеческую речь. Но пришлось поверить - как же не поверить неподдельному ужасу в его глазах, крупной дрожи в руках? Началась канитель - врачи, таблетки, диагнозы. Нервный срыв, эхолалия, копролалия, синдром Туретта. Страшное слово "шизофрения". Говорили, что случай это не первый, находили прецеденты: в Германии, в 39-ом, некто М. начал вместо слов свистеть, довольно неумело; в 65-ом в Чехословакии пациент лизал и кусал собеседников; в 84-ом молодую девушку из Карачаевска тошнило всякий раз, когда она хотела что-нибудь сказать. Ничего утешительного эти находки не обещали.
В. положили в стационар. По утрам приходила сестра, то румяная Вероника, то морщинистая Таисия Михайловна, и приносила таблетки в крохотном бумажном стаканчике. Три белых таблетки одинаковой формы. Первое время В. машинально тявкал "спасибо", потом отвык. В палате с ним, по понятной причине, никто не разговаривал. Сам он иногда встревал в чужие беседы, особенно когда речь заходила о чемпионатах, выборах или женщинах, но хмыканье и напряженное молчание отучили и от этого. Он сидел за широким облупленным подоконником и записывал в тетрадь с желтыми листами свою относительную жизнь. Старичок, которого все звали Карлуша, лысый и сухой, как икебана, иногда подходил и вставал сзади, пыхтя в затылок обманчивым оптимизмом. В. прикрывал тетрадь и вежливо улыбался в окно. Карлуша говорил "гав-гав?" и подло смеялся. Палата его лениво осаживала.
Некоторые новички подходили знакомиться. Сначала В. отвечал, потом догадался играть немого.
Когда стало ясно, что вылечить В. современной медицине не под силу, его выписали. Лера приехать за ним не смогла. Он долго стоял возле стойки в регистратуре, дожидаясь неизвестно чего. Девушка в белом халате с алой помадой на тонких губах спросила, чего он хочет. Он помолчал и, не извинившись, пошел к выходу. Со стен вещали профилактические плакаты, очередь наблюдала за ним со снисходительным любопытством.
Было девятнадцатое июня. Когда-то давно, в юности, когда В. было девятнадцать лет, он решил, что девятнадцать - его любимое число. Сегодня было его любимое число. И день выдался разноцветный, живой, по-курортному свежий и жаркий. Плевались в траву оросительные приспособления, дети в парке гоняли футбольный мяч, на скамейке прямо напротив больничного подъезда сидела широкоскулая девушка в полосатом платье. Платье было коротким и не закрывало коленки. Между ног девушка держала антикварный фотоаппарат - из тех, на которых нет глазка, в который нужно смотреть сверху, в раскладную шахту, на матовое стекло, куда с помощью зеркала проецируется преломленный объективом свет. Объектив был направлен на В.
В. быстро зашагал к девушке. Она подняла к нему лицо. Лицо было все в веснушках. Она ждала, что он скажет. Ее плечи, ее шея и грудь - конечно, не вся к сожалению грудь, а только верхняя ее часть, которую правилами разрешается не скрывать - все это было открыто и куда-то черт возьми звало. Но В. об этом не думал, точнее, он не думал об этом, когда направлялся к ней с крыльца больницы. Теперь-то, когда он стоял над ней, ему сложно было игнорировать зовущую составляющую её тела.
- Вы из газеты? - спросил он её.
Она неуверенно улыбнулась, гадая про себя, всерьёз он спрашивает или делает попытку познакомиться.
- Из какой газеты? Нет, я не из газеты. Я сама по себе.
- Извините. Я решил, что вы из "Здоровья". Они в больницу приходили, нацелились писать про меня статью, чуть не сфотографировали. Я их прогнал.
- Даа? Вы селебрити?
- Что? Да нет, что вы, какой селебрити, я просто... я...
В. запнулся и огляделся. Женщина в линялой бейсболке, торговавшая мороженым с передвижного лотка, смотрела на них, привстав со своего складного стульчика. Мальчишка, подбежавший за мячом к чугунной парковой решетке, смотрел на них, не слыша зовущих его друзей. Даже воробьи, казалось, перестали чирикать.
- А вы меня понимаете? - глупо спросил В.
- В каком смысле? Вы пока ничего сложного не сказали.
- Простите. Я так давно ни с кем не говорил.
- Долго лежали в больнице?
- Да. Но не в этом дело.
- А в чём?
- Понимаете, меня никто не понимает.
- Понимаю. Я тоже здесь лежала, - она махнула подбородком в сторону желтого здания.
- А вы почему? Расскажите.
- О чем? О банальной депрессии?
- Анальная депрессия? Я боюсь даже представить себе, что это такое.
Она засмеялись, он тоже, и воробьи в панике разлетелись. Мороженщица, кивая на здание больницы, что-то объясняла покупателю, полному мужчине с барсеткой; оба они с беспокойством смотрели на двух громко лающих людей. Мальчишки столпились у решетки, гоготали и передразнивали сумасшедших.
Так В. познакомился с Ю., без которой дальше он жить не мог. Это тот редкий случай, когда даже последние циники, раздавленные возрастом и бытом, не посмеют ничего возразить.
В. очень испугался. Лера долго не могла понять, что случилось, не верила тому, что он писал на полях газеты неразборчивым от волнения почерком, отчаявшись обрести человеческую речь. Но пришлось поверить - как же не поверить неподдельному ужасу в его глазах, крупной дрожи в руках? Началась канитель - врачи, таблетки, диагнозы. Нервный срыв, эхолалия, копролалия, синдром Туретта. Страшное слово "шизофрения". Говорили, что случай это не первый, находили прецеденты: в Германии, в 39-ом, некто М. начал вместо слов свистеть, довольно неумело; в 65-ом в Чехословакии пациент лизал и кусал собеседников; в 84-ом молодую девушку из Карачаевска тошнило всякий раз, когда она хотела что-нибудь сказать. Ничего утешительного эти находки не обещали.
В. положили в стационар. По утрам приходила сестра, то румяная Вероника, то морщинистая Таисия Михайловна, и приносила таблетки в крохотном бумажном стаканчике. Три белых таблетки одинаковой формы. Первое время В. машинально тявкал "спасибо", потом отвык. В палате с ним, по понятной причине, никто не разговаривал. Сам он иногда встревал в чужие беседы, особенно когда речь заходила о чемпионатах, выборах или женщинах, но хмыканье и напряженное молчание отучили и от этого. Он сидел за широким облупленным подоконником и записывал в тетрадь с желтыми листами свою относительную жизнь. Старичок, которого все звали Карлуша, лысый и сухой, как икебана, иногда подходил и вставал сзади, пыхтя в затылок обманчивым оптимизмом. В. прикрывал тетрадь и вежливо улыбался в окно. Карлуша говорил "гав-гав?" и подло смеялся. Палата его лениво осаживала.
Некоторые новички подходили знакомиться. Сначала В. отвечал, потом догадался играть немого.
Когда стало ясно, что вылечить В. современной медицине не под силу, его выписали. Лера приехать за ним не смогла. Он долго стоял возле стойки в регистратуре, дожидаясь неизвестно чего. Девушка в белом халате с алой помадой на тонких губах спросила, чего он хочет. Он помолчал и, не извинившись, пошел к выходу. Со стен вещали профилактические плакаты, очередь наблюдала за ним со снисходительным любопытством.
Было девятнадцатое июня. Когда-то давно, в юности, когда В. было девятнадцать лет, он решил, что девятнадцать - его любимое число. Сегодня было его любимое число. И день выдался разноцветный, живой, по-курортному свежий и жаркий. Плевались в траву оросительные приспособления, дети в парке гоняли футбольный мяч, на скамейке прямо напротив больничного подъезда сидела широкоскулая девушка в полосатом платье. Платье было коротким и не закрывало коленки. Между ног девушка держала антикварный фотоаппарат - из тех, на которых нет глазка, в который нужно смотреть сверху, в раскладную шахту, на матовое стекло, куда с помощью зеркала проецируется преломленный объективом свет. Объектив был направлен на В.
В. быстро зашагал к девушке. Она подняла к нему лицо. Лицо было все в веснушках. Она ждала, что он скажет. Ее плечи, ее шея и грудь - конечно, не вся к сожалению грудь, а только верхняя ее часть, которую правилами разрешается не скрывать - все это было открыто и куда-то черт возьми звало. Но В. об этом не думал, точнее, он не думал об этом, когда направлялся к ней с крыльца больницы. Теперь-то, когда он стоял над ней, ему сложно было игнорировать зовущую составляющую её тела.
- Вы из газеты? - спросил он её.
Она неуверенно улыбнулась, гадая про себя, всерьёз он спрашивает или делает попытку познакомиться.
- Из какой газеты? Нет, я не из газеты. Я сама по себе.
- Извините. Я решил, что вы из "Здоровья". Они в больницу приходили, нацелились писать про меня статью, чуть не сфотографировали. Я их прогнал.
- Даа? Вы селебрити?
- Что? Да нет, что вы, какой селебрити, я просто... я...
В. запнулся и огляделся. Женщина в линялой бейсболке, торговавшая мороженым с передвижного лотка, смотрела на них, привстав со своего складного стульчика. Мальчишка, подбежавший за мячом к чугунной парковой решетке, смотрел на них, не слыша зовущих его друзей. Даже воробьи, казалось, перестали чирикать.
- А вы меня понимаете? - глупо спросил В.
- В каком смысле? Вы пока ничего сложного не сказали.
- Простите. Я так давно ни с кем не говорил.
- Долго лежали в больнице?
- Да. Но не в этом дело.
- А в чём?
- Понимаете, меня никто не понимает.
- Понимаю. Я тоже здесь лежала, - она махнула подбородком в сторону желтого здания.
- А вы почему? Расскажите.
- О чем? О банальной депрессии?
- Анальная депрессия? Я боюсь даже представить себе, что это такое.
Она засмеялись, он тоже, и воробьи в панике разлетелись. Мороженщица, кивая на здание больницы, что-то объясняла покупателю, полному мужчине с барсеткой; оба они с беспокойством смотрели на двух громко лающих людей. Мальчишки столпились у решетки, гоготали и передразнивали сумасшедших.
Так В. познакомился с Ю., без которой дальше он жить не мог. Это тот редкий случай, когда даже последние циники, раздавленные возрастом и бытом, не посмеют ничего возразить.