сзади
Стиральная машина после её слов шумела уже не так уютно. Я вспомнил, как пахнет её лоб, её соски, её между ног и её дальше между ног, сзади. Время шло все громче и громче.
- Куда? - перебил я часы.
- Ну... Туда, сзади
- Палец?
Она смотрела в никуда, вниз, на угол стола, такого же деревянного, как её улыбка
- Сначала палец
Она взяла из вазочки конфету "Южная", развернула и завернула опять, опять развернула, и опять завернула, туго-туго. И опять развернула
- А потом?
Я как можно спокойнее гладил Моничку. Кошка топталась по моим коленям, задирала хвост, бодала мою ладонь и рычала от счастья.
- А потом?
- Ну потом он так... послюнявил
- Послюнявил?
Лера бросила конфету на стол. Конфета упала на пол. Моника прыгнула за ней, забыв о своем счастье, обнюхала и разочарованно посмотрела - сначала на меня, потом на Леру. Лера положила лицо в ладони.
- Рассказывай дальше, - тихо сказал я.
Лера не отнимала лица от рук, и голос её звучал теперь глухо:
- Послюнявил, да, плюнул на пальцы и провел там у меня несколько раз, там же сухо, это же не ПИЗДА, и вставил, сначала слегка так, я испугалась, сжалась вся, а он говорит - не бойся, малыш - он так меня называет, "малыш", ты меня так никогда не называл, и погладил. и кажется еще плюнул сверху и размазал, в общем чтобы
Лера замолчала, сглотнула, и мне показалось, что она сглатывает ту самую слюну. Я отхлебнул из чашки. Эту чашку Лера подарила мне на двадцать третье февраля, два года назад, еще в университете. На чашке была картинка - Святой Георгий в будёновском шлеме давит зеленого змия в немецко-фашистской каске. Фаллическое Георгиевское копье вонзалось гадине в горло. Алая подпись голосила: "Хуй Войне!" Моня умоляюще мявкнула и вонзила когти правой руки мне в коленку.
- Чтобы что? - напомнил я.
- Ну как... Чтобы вошло
- Ага. Чтобы вошло.
В прошлом году мы с Лерой целовались на колесе обозрения, на ВДНХ. Мы загадали, что если поцелуемся на самом верху, то всегда будем вместе. Я засунул ей руку под юбку, там было тепло и резинки от чулков. В динамиках мяукала Алла Пугачева - "Этот мир придуман не нами, этот мир придуман не мной". К сожалению, не мной.
- Ну и как, вошло?
Лера посмотрела на меня, как Моника, когда просит еды.
- Сережа, ну зачем
- Что? Вошло?
- Вошло
А еще прошлым сентябрем мы ездили за грибами и она хотела съесть сыроежку, потому что ведь сыроежка, сыро-ежка! и откусила масленок, долго плевалась, а я вытирал ей губы ладонью, а ладонь потом о штанину.
У него конечно хуй больше моего.
- А он яйца бреет?
Лера долго молчала. Чай остыл.
- Он работает водителем троллейбуса, - ответила она.
- Надеюсь, он их хотя бы моет.
Лера громко выдохнула носом и откинулась на спинку стула.
- Ну вот, потом он меня начал ЕБАТЬ туда, сильно, мне было больно сначала, потом тоже больно, но уже приятней, потом он меня взял так рукой, ну там, за клитор так, сжал, и мне было очень хорошо
Лерино лицо сделалось мраморным, даже глаза побелели. У меня встал на слове "больно", и чем дальше, тем тверже я становился; я видел чужой член, входящий в Леру, раздирающих размеров член водителя троллейбуса, не очень может быть трезвого и мытого водителя, в несвежих джинсах и футболке Ганз 'Н' Роузес; я отчетливо видел толстые вены на этом члене, то, как собиралась складками на нем кожа, как он выгибался, потому что ведь туго, а он уже кончил один раз, или два раза, или сколько там могут кончить в Леру водители троллейбуса; я видел Лерины пальцы, впивающиеся в подушку, видел даже облезший маникюр на её пальцах. У нее всегда облезший маникюр. Я не слышал ее звуков, зато я слышал, как тяжело сопит Леонид, изо всех сил стараясь, чтобы вошло.
Я подошел к окну. Фонарь освещал асфальт и тесно прижатые дург к другу машины на обочине. Две женщины, пожилая и молодая, оживленно жестикулировали свободными от покупок руками. Моя эрекция не ослабевала.
- Потом он взял меня за шею, - продолжила Лера, и у меня в голове лопнуло что-то жизненно важное
- Как? - спросил я очень тихо, глядя в темноту за окном.
- Что?
- КАК?! - закричал я, подскочил к ней, больно ударившись плечом о холодильник, и схватил её за шею. - ВОТ ТАК?!
Лера дернулась. Я поднял ее за шею со стула. В голове было шумно и ярко от нахлынувшей крови. Я бросил Леру животом на стол и лег на неё сверху. Она билась подо мной; пока я не схватил её за руки, на пол слетело все, что стояло на столе - наши недопитые чашки, конфеты, кетчуп, грязные тарелки, подставка для салфеток вместе с салфетками. Лера не кричала, она лежала животом на столе, я лежал сверху на ней, стараясь быть как можно тяжелей, я вцепился в ее руки и ожесточенно дышал ей в щеку, прижимаясь своим носом к её лицу. Лера сопротивлялась совсем недолго, секунд через пятнадцать она затихла и заплакала. Я просунул под нее руку, под живот, не меньше минуты расстегивал ширинку, стянул с нее джинсы вместе с трусами. Лера перестала плакать и, кажется, даже дышать. Я нащупал указательным пальцем правой руки ее анус и, с трудом преодолевая его тугое, сухое сопротивление, целиком засунул палец вовнутрь. Лера втянула воздух через сжатые зубы, но не вскрикнула. Мой палец у основания теперь был крепко сжат кольцом ее сфинктера; стоило мне пошевелить пальцем, как Лера сжимала сфинктер еще крепче.
- Я люблю тебя, - прошептал я, касаясь губами ее уха. - Я люблю тебя. Какой бред. Каждое слово - ложь. "Я"? Что такое "я"? Какое "я"? Кто для тебя "я"? Незнакомый мне человек. То, как ты видишь меня, каким ты меня любишь - любила? - я сам никогда не увижу и не узнаю. А "люблю"? Что такое "люблю" для меня и что мое "люблю" для тебя? Секс, нежность, запах - вот мое "люблю", но что для тебя в свою очередь мои "секс", "нежность", "запах"? "Тебя"? Я не знаю тебя. Я не знаю, что такое "ты", Лера. Особенно теперь.
Из-под дрожащей лериной ресницы выползла на переносицу еще одна слеза. Я сунул палец глубже; Лера сжала губы и ягодицы, и я вдруг вспомнил - как-то раз я сунул палец в глотку свежепойманному лещу, чтобы достать застрявший там крючок. Лещ вытаращил глаза, причмокнул жабрами и сжал из последних сил свою беззубую пасть. Мы с отцом наловили тогда много, очень много, мы были счастливы настоящим, сиюминутным снастьем, как только и можно быть счастливым - от выигрыша в лотерею, от пятерки на экзамене, от взаимного признания в любви. Перед тем, как завести мотор, отец достал из-за борта садок с уловом. Старый нейлон не выдержал навалившегося в него счастья и порвался. Небывалая груда рыбы, плескаясь, блестя многочисленными боками, оставляя за собой дразнящее серебристое конфетти, унеслась в грязно-зеленые волжские глубины. Никогда я не слышал, ни до, ни после, чтобы отец так ругался матом.
ЕБАТь ее в жопу, чтобы кричала, чтобы слезы, отомстить за все - за рыбу, за потного Леонида, за грязную посуду на полу. Кое как, не выпуская из нее пальца и не поднимаясь, одной рукой, при помощи ног, я стянул штаны с себя и с нее, и член мой, мой ХУЙ, вошел в ее скользкую ПИЗДУ сразу целиком до конца и Лера конечно же застонала и схватилась за стол, мой палец тоже двигался в ней, ей это нравилось, суке, ну что же, моя нежная любовь с прозрачными висками, я буду любить тебя еще сильнее, вот так - я поменял местами палец и ХУЙ, бормоча еле слышно "как тебе такая рокировочка Лера.. в команде игроков Лера произошла замена..", а ХУЙ мой меня не подвел, смело, несгибаемо погружался в неисследованное месторождение, и все водители всего общественного транспорта города Москвы и Московской области со своими справными буравчиками грызли свои немытые локти и рвали в ярости волосы со своих неприятных тел. С каждым моим ударом Лера издавала носом звук, похожий на икоту; стол от каждого удара со скрежетом сдвигался на пару сантиметров, - мне пришлось вцепиться в него и держать, придавив к нему Леру еще сильнее, почти не давая ей дышать. Я уперся лбом в ее ухо и думал только о том, о чем думает отбойный молоток - ни о чем. Мое тело хотело раздавить ее об стол, взорвать, затопить собой, расплющить, расплавить
Мы кончили почти одновременно - Лера задрожала хорошо знакомой мне дрожью, я стал двигаться быстрее и наступил тот момент, когда я исчезаю, когда я весь превращаюсь в густую белую слизь и выхожу из себя в параллельный мир. Я лежал на Лере еще минуту. Чувства возвращались. Нужно было как-то жить дальше - вынимать из нее свой член, собирать грязную посуду, разводиться. Кошка слизывала с пола пюре, время шло все громче и громче, Лера сказала шепотом "я тебя люблю". Мы со стиральной машиной молчали и не знали, что делать дальше.
- Куда? - перебил я часы.
- Ну... Туда, сзади
- Палец?
Она смотрела в никуда, вниз, на угол стола, такого же деревянного, как её улыбка
- Сначала палец
Она взяла из вазочки конфету "Южная", развернула и завернула опять, опять развернула, и опять завернула, туго-туго. И опять развернула
- А потом?
Я как можно спокойнее гладил Моничку. Кошка топталась по моим коленям, задирала хвост, бодала мою ладонь и рычала от счастья.
- А потом?
- Ну потом он так... послюнявил
- Послюнявил?
Лера бросила конфету на стол. Конфета упала на пол. Моника прыгнула за ней, забыв о своем счастье, обнюхала и разочарованно посмотрела - сначала на меня, потом на Леру. Лера положила лицо в ладони.
- Рассказывай дальше, - тихо сказал я.
Лера не отнимала лица от рук, и голос её звучал теперь глухо:
- Послюнявил, да, плюнул на пальцы и провел там у меня несколько раз, там же сухо, это же не ПИЗДА, и вставил, сначала слегка так, я испугалась, сжалась вся, а он говорит - не бойся, малыш - он так меня называет, "малыш", ты меня так никогда не называл, и погладил. и кажется еще плюнул сверху и размазал, в общем чтобы
Лера замолчала, сглотнула, и мне показалось, что она сглатывает ту самую слюну. Я отхлебнул из чашки. Эту чашку Лера подарила мне на двадцать третье февраля, два года назад, еще в университете. На чашке была картинка - Святой Георгий в будёновском шлеме давит зеленого змия в немецко-фашистской каске. Фаллическое Георгиевское копье вонзалось гадине в горло. Алая подпись голосила: "Хуй Войне!" Моня умоляюще мявкнула и вонзила когти правой руки мне в коленку.
- Чтобы что? - напомнил я.
- Ну как... Чтобы вошло
- Ага. Чтобы вошло.
В прошлом году мы с Лерой целовались на колесе обозрения, на ВДНХ. Мы загадали, что если поцелуемся на самом верху, то всегда будем вместе. Я засунул ей руку под юбку, там было тепло и резинки от чулков. В динамиках мяукала Алла Пугачева - "Этот мир придуман не нами, этот мир придуман не мной". К сожалению, не мной.
- Ну и как, вошло?
Лера посмотрела на меня, как Моника, когда просит еды.
- Сережа, ну зачем
- Что? Вошло?
- Вошло
А еще прошлым сентябрем мы ездили за грибами и она хотела съесть сыроежку, потому что ведь сыроежка, сыро-ежка! и откусила масленок, долго плевалась, а я вытирал ей губы ладонью, а ладонь потом о штанину.
У него конечно хуй больше моего.
- А он яйца бреет?
Лера долго молчала. Чай остыл.
- Он работает водителем троллейбуса, - ответила она.
- Надеюсь, он их хотя бы моет.
Лера громко выдохнула носом и откинулась на спинку стула.
- Ну вот, потом он меня начал ЕБАТЬ туда, сильно, мне было больно сначала, потом тоже больно, но уже приятней, потом он меня взял так рукой, ну там, за клитор так, сжал, и мне было очень хорошо
Лерино лицо сделалось мраморным, даже глаза побелели. У меня встал на слове "больно", и чем дальше, тем тверже я становился; я видел чужой член, входящий в Леру, раздирающих размеров член водителя троллейбуса, не очень может быть трезвого и мытого водителя, в несвежих джинсах и футболке Ганз 'Н' Роузес; я отчетливо видел толстые вены на этом члене, то, как собиралась складками на нем кожа, как он выгибался, потому что ведь туго, а он уже кончил один раз, или два раза, или сколько там могут кончить в Леру водители троллейбуса; я видел Лерины пальцы, впивающиеся в подушку, видел даже облезший маникюр на её пальцах. У нее всегда облезший маникюр. Я не слышал ее звуков, зато я слышал, как тяжело сопит Леонид, изо всех сил стараясь, чтобы вошло.
Я подошел к окну. Фонарь освещал асфальт и тесно прижатые дург к другу машины на обочине. Две женщины, пожилая и молодая, оживленно жестикулировали свободными от покупок руками. Моя эрекция не ослабевала.
- Потом он взял меня за шею, - продолжила Лера, и у меня в голове лопнуло что-то жизненно важное
- Как? - спросил я очень тихо, глядя в темноту за окном.
- Что?
- КАК?! - закричал я, подскочил к ней, больно ударившись плечом о холодильник, и схватил её за шею. - ВОТ ТАК?!
Лера дернулась. Я поднял ее за шею со стула. В голове было шумно и ярко от нахлынувшей крови. Я бросил Леру животом на стол и лег на неё сверху. Она билась подо мной; пока я не схватил её за руки, на пол слетело все, что стояло на столе - наши недопитые чашки, конфеты, кетчуп, грязные тарелки, подставка для салфеток вместе с салфетками. Лера не кричала, она лежала животом на столе, я лежал сверху на ней, стараясь быть как можно тяжелей, я вцепился в ее руки и ожесточенно дышал ей в щеку, прижимаясь своим носом к её лицу. Лера сопротивлялась совсем недолго, секунд через пятнадцать она затихла и заплакала. Я просунул под нее руку, под живот, не меньше минуты расстегивал ширинку, стянул с нее джинсы вместе с трусами. Лера перестала плакать и, кажется, даже дышать. Я нащупал указательным пальцем правой руки ее анус и, с трудом преодолевая его тугое, сухое сопротивление, целиком засунул палец вовнутрь. Лера втянула воздух через сжатые зубы, но не вскрикнула. Мой палец у основания теперь был крепко сжат кольцом ее сфинктера; стоило мне пошевелить пальцем, как Лера сжимала сфинктер еще крепче.
- Я люблю тебя, - прошептал я, касаясь губами ее уха. - Я люблю тебя. Какой бред. Каждое слово - ложь. "Я"? Что такое "я"? Какое "я"? Кто для тебя "я"? Незнакомый мне человек. То, как ты видишь меня, каким ты меня любишь - любила? - я сам никогда не увижу и не узнаю. А "люблю"? Что такое "люблю" для меня и что мое "люблю" для тебя? Секс, нежность, запах - вот мое "люблю", но что для тебя в свою очередь мои "секс", "нежность", "запах"? "Тебя"? Я не знаю тебя. Я не знаю, что такое "ты", Лера. Особенно теперь.
Из-под дрожащей лериной ресницы выползла на переносицу еще одна слеза. Я сунул палец глубже; Лера сжала губы и ягодицы, и я вдруг вспомнил - как-то раз я сунул палец в глотку свежепойманному лещу, чтобы достать застрявший там крючок. Лещ вытаращил глаза, причмокнул жабрами и сжал из последних сил свою беззубую пасть. Мы с отцом наловили тогда много, очень много, мы были счастливы настоящим, сиюминутным снастьем, как только и можно быть счастливым - от выигрыша в лотерею, от пятерки на экзамене, от взаимного признания в любви. Перед тем, как завести мотор, отец достал из-за борта садок с уловом. Старый нейлон не выдержал навалившегося в него счастья и порвался. Небывалая груда рыбы, плескаясь, блестя многочисленными боками, оставляя за собой дразнящее серебристое конфетти, унеслась в грязно-зеленые волжские глубины. Никогда я не слышал, ни до, ни после, чтобы отец так ругался матом.
ЕБАТь ее в жопу, чтобы кричала, чтобы слезы, отомстить за все - за рыбу, за потного Леонида, за грязную посуду на полу. Кое как, не выпуская из нее пальца и не поднимаясь, одной рукой, при помощи ног, я стянул штаны с себя и с нее, и член мой, мой ХУЙ, вошел в ее скользкую ПИЗДУ сразу целиком до конца и Лера конечно же застонала и схватилась за стол, мой палец тоже двигался в ней, ей это нравилось, суке, ну что же, моя нежная любовь с прозрачными висками, я буду любить тебя еще сильнее, вот так - я поменял местами палец и ХУЙ, бормоча еле слышно "как тебе такая рокировочка Лера.. в команде игроков Лера произошла замена..", а ХУЙ мой меня не подвел, смело, несгибаемо погружался в неисследованное месторождение, и все водители всего общественного транспорта города Москвы и Московской области со своими справными буравчиками грызли свои немытые локти и рвали в ярости волосы со своих неприятных тел. С каждым моим ударом Лера издавала носом звук, похожий на икоту; стол от каждого удара со скрежетом сдвигался на пару сантиметров, - мне пришлось вцепиться в него и держать, придавив к нему Леру еще сильнее, почти не давая ей дышать. Я уперся лбом в ее ухо и думал только о том, о чем думает отбойный молоток - ни о чем. Мое тело хотело раздавить ее об стол, взорвать, затопить собой, расплющить, расплавить
Мы кончили почти одновременно - Лера задрожала хорошо знакомой мне дрожью, я стал двигаться быстрее и наступил тот момент, когда я исчезаю, когда я весь превращаюсь в густую белую слизь и выхожу из себя в параллельный мир. Я лежал на Лере еще минуту. Чувства возвращались. Нужно было как-то жить дальше - вынимать из нее свой член, собирать грязную посуду, разводиться. Кошка слизывала с пола пюре, время шло все громче и громче, Лера сказала шепотом "я тебя люблю". Мы со стиральной машиной молчали и не знали, что делать дальше.