[4] Крылья желания (вторая комната)
Лишь тот знает человека, кто безнадежно его любит.
- Вальтер Беньямин. Улица с односторонним движением
С Машей мы хорошо знаем друг друга, потому что когда-то по очереди были друг в друга безнадежно влюблены. С ней я всегда могу поделиться самым сокровенным и рассказать то, что не могу обсудить ни с кем другим. Это мой лучший девочкодруг.
Мы учились вместе в пединституте в одной группе и практически сразу сдружились по неформально-хипповому признаку. Несмотря на то, что тогдашние любовные истории у нас были порознь, Маша была мне ближе все прочих девушек в смысле разбитного досуга.
Наше сближение произошло на четвертом курсе (2001-2002), после нашей летней педагогической практики в детском лагере. Курируя разные отряды, в редкие свободные минуты мы старались держаться вместе, помогая друг друга добрым словом, которого там был дефицит. По возвращении к учебе, мы стали больше времени проводить вместе. Я тогда переживал свою любовную трагедию, а Маша меня дружески поддерживала, становясь для меня все более близким человеком.
Этому способствовал еще и творческий момент. У меня к тому времени распалась моя первая чаемая группа, так что и с этой стороны была засада. Но, по счастью у нас в то время в институте сформировалась веселая компания однокашников, которая была не чужда любительскому музицированию и звукозаписи. В обувной мастерской мамы, где стояла моя ударная установка и аппарат, мы собирались с этими ребятами и развлекались по части всякого абсурдизма в духе Курехина и аквариумовского «Треугольника». Как и положено по всем канонам инди-рока, Машу для красоты и драйва определили на бас-гитару, тем более что она неплохо справлялась, имея музыкальное образование.
Где-то к концу 2001 г. присутствие Маши в моей жизни стало преобладающим, хотя надо признаться, что эту ситуацию можно определить как «я позволил ей быть рядом со мной». Ответить на ее рожденное долгой дружбой и симпатией чувство я не мог. Вернее, мог, но не в адекватной мере.
Само собой разумеется, что я очень сильно упрощаю и даже схематизирую ситуацию. На самом деле все обстоит гораздо сложнее и многозначнее, но я сейчас не хочу вдаваться в тонкости - я хочу указать только на то, что взаимоотношения людей предопределяются взаимоотношением их фундаментальных импринтингов, накладывающихся друг на друга и образующих новые линии, похожие на линии магнитного поля, становящиеся видимыми при помощи железных опилок, насыпанных на поверхность, под которой расположен магнит.
- Владимир Мартынов. Автоархеология на рубеже тысячелетий
Кроме моего дома и института еще одним местом нашего пребывания было институтское общежитие, где жила Маша. Мне нравилось там бывать: неформальная атмосфера, которой не хватало дома, неприхотливые застолья, приветливые машкины соседки - наши сокурсницы, общая кухня, на которой или толпилось пол-этажа, или можно было спокойно уединиться, посиделки на подоконниках на лестничных пролетах, заглядывание в гости к другим нашим знакомым. Мне нравилось там не только из-за Маши или из-за коммунальной атмосферы, но и из-за некоего «поколенческого эха»: мой отец тоже, ухаживая за мамой в начале 1970-х, частенько бывал у нее в общежитии обувной фабрики «Парижская Коммуна», где они вместе тогда работали, и я подспудно, где-то в глубине души, представлял, что прохожу тем же путем.
Надо сказать, что в те времена я был заядлым меломаном и коллекционером дисков и пластинок. Особенно это касалось БГ. Но, несмотря на всю мою тогдашнюю обширную и аккуратную коллекцию фирменных CD Гребенщикова, по прошествии времени я могу вспомнить лишь три случая, когда я слышал настоящий «Аквариум», тот, который проникает внутрь и оставляет какое-то неизбывное ощущение: в первый раз, когда я увидел «Музыкальный ринг» 1986 г. на плохой видеокассете; во второй, когда в ночном поезде СПб-Москва я слушал в плеере пиратскую кассету «M.C.I.»/«Акустика» (альбом «Акустика», по легендам, в 1980-е имел хождение в трех разных вариантах, два из них переиздавались на компакт-дисках, но тот кассетный и мой любимый вариант, с шумом воды между песнями, я не слышал уже много лет); и в третий раз - у Маши в ее общежитской комнате - почему-то альбом «Равноденствие», шуршащий из полураздолбанного кассетника, далеко не самый мой любимый альбом, в той атмосфере, где были бы более уместны «В подобную ночь мое любимое слово «налей» или «белый стол, черный чай, пурпурное вино». Для наших тогдашних слабоалкогольных бдений природно-идиллический, с его скрипичными и духовыми, да еще к тому же заканчивающийся «Поколением дворников», альбом «Равноденствие» подходил не очень хорошо, но однажды именно с этой записи я в гостях у Маши словил сатори.
С моей коллекцией дисков БГ и с Машей связана еще одна характерная история, которая имеет далеко идущий вывод. В те времена ей нравился певец Алексей Паперный, который мне тоже тогда нравился (сегодня уже нет; по такой же схеме я больше не слушаю группу «Ундервуд», потому что она связана у меня исключительно с Машей). И вот, у него вышел новый альбом и, чтобы порадовать Машу, я решил подарить ей диск. Денег у меня было в обрез, но большой опыт по обмену компактами на Горбушке. Недолго думая, я взял с полки редчайшее издание «Русского альбома» БГ, выпущенное Сергеем Курехиным на его лейбле «Курицца-рекордз» (я сейчас не помню обстоятельств, но вряд ли мне пришлось много отдать за этот диск - я не был безумцем, у меня имелась виниловая пластинка с «Русским альбомом», так что скорее всего диск мне достался случайно по обмену) и поменял его на Паперного. Мужик на Горбушке, с которым я менялся, смотрел на меня дикими глазами, я тогда для него перестал существовать как серьезный клиент-коллекционер. Наверное, этот случай может объяснить сегодняшний факт, что у меня дома больше нет никаких пластинок, а те несколько случайно завалявшихся на кухне CD коллекцией не назовешь.
Возвращаясь к моим непростым и запутанным отношениям с Машей, я мог бы сказать, что в тот период 2001-2002 гг. я любил ее, но «раненой» любовью (как поет Боб Дилан в “A Hard Rain’s A-Gonna Fall”: «я встретил мужчину, он ранен любовью»). В ту новогоднюю ночь, которую мы провели вместе в большой компании, я повел себя настолько неопределенно, что Маша в расстройствах сбежала с праздника и вернулась к себе в общежитие. Днем я поехал туда, она была одна, все ее подружки разъехались на каникулы, и мы провели волшебные сутки, из которых мне больше всего запомнилось, как сидя вместе, закутавшись в шерстяное одеяло, Маша читала мне раннего Бродского и безжалостно раздербанила свое аккуратное и долго чаемое собрание сочинений Бродского, подарив мне первый том.
Затем она открыла книгу стихов
И показала мне то, что написал
Итальянский поэт XIII века.
И каждое слово проникало в меня,
И жгло как горячий уголь,
Перетекая со страниц, как будто
Это было написано мною для тебя,
Запутавшись в печали.
- Bob Dylan. Tangled Up in Blue
Наверное, действительно, тот период был для меня самым непростым в плане самоопределения. Он закончился летом 2002 года, когда я все-таки чуть-чуть определился, окончательно бросил институт и пошел работать с книжками. В то же время мы расстались с Машей, потому что я так и не сумел раскрыться с ней до конца. Но в период, когда Маша находилась рядом, она, можно сказать, меня спасла, хотя я и не мог оценить это по достоинству. Она была как маргинальный святой Христофор, великан-псоглавец, покровитель путешественников, который по легенде, перенес младенца Христа через реку. Мне тогда очень нравилась песня “On the Road to Calvary” в исполнении героя «Вудстока» Ричи Хэйвенса:
Ты пронесла меня при переправе через шумную реку,
Подняла меня над бушующим морем,
Отдала мне всю любовь, которую имела,
Положила мне на плечи по дороге на Голгофу.
и я воспринимал Машу именно так.
О, не тревожь меня укорой справедливой!
Поверь, из нас из двух завидней часть твоя:
Ты любишь искренно и пламенно, а я -
Я на тебя гляжу с досадою ревнивой.
И, жалкий чародей, перед волшебным миром,
Мной созданным самим, без веры я стою -
И самого себя, краснея, сознаю
Живой души твоей безжизненным кумиром.
- Федор Тютчев
Наверное, не стоит здесь восстанавливать подробную хронологию наших отношений - не в этом замысел моего рассказа. Отношения эти расстраивались и восстанавливались, мы с Машей могли долго ничего не слышать друг о друге, а потом вступать в словоохотливую переписку. Мы всегда оставались друзьями, думаю, что близкими. Я с радостью вспоминаю ее комнату в общежитии и нас с Машей там, потому что, как писал Рауль Ванейгем в «Революции повседневной жизни»: Два партнёра живут своей жизнью с такой прозрачностью и свободой, какие только возможны. Этот сияющий заговор обладает очарованием кровосмесительных отношений. Многообразие общего живого опыта образует между партнёрами связь брата и сестры. Недавно мне где-то попалась мысль о том, почему в Древней Греции народ был таким политически активным - это объяснялось тем, что у людей тогда было мало личного пространства, все пребывали как будто в общежитии, но от того и бурлила общественная жизнь.
И всё же следует уточнить: источник удовольствия находится не столько в теле, сколько в возможности распространения на весь мир. Конкретная реальность удовольствия держится на свободе объединения со всеми существами, позволяющими соединиться с собой. Реализация удовольствия проходит через удовольствие реализации, удовольствие общения через общение удовольствий, участие в удовольствии через удовольствие от участия.
- Рауль Ванейгем. Революция повседневной жизни
Я рад, что из наших сегодняшних отношений с Машей не исчез тот дух «Треугольника» - об этом свидетельствует абсурдно-амурный буктрейлер к книге Владимира Казакова, который мы сняли год назад,
Click to viewа если кому-то покажется, что чертик с наброска Хуго Симберга, обрывающий крылья ангелочкам, не подходит к этой части моего рассказа, то, скажу, что и здесь есть свой ответ у Рауля Ванейгема:
Значит ли это, что поиск удовольствия исключает страдание? Речь идёт скорее о новом подходе к нему. Удовольствие-тоска не является ни удовольствием, ни страданием, но некой чесоткой, раздражающей всё больше и больше. Что такое подлинное неудовольствие? Поражение в игре желания или страсти; позитивное страдание, тем более страстно устремляющееся к построению другого удовольствия.
Продолжение